Тингль-Тангль - Виктория Платова

Ты ведь умница, Васька, ты всегда казалась мне не по годам смышленой… И ты уже большая, чтобы понимать какие-то вещи. Странно, что ты их не понимаешь. Или ты просто не хочешь понимать?

Васька молчит. Ее единственное желание – поскорее убраться отсюда. Выкрашенная в серебро оградка не имеет, никакого отношения к мамочке и папочке, и светлый хорошо отшлифованный камень тоже не имеет, и выбитые на нем лица какой-то женщины и какого-то мужнины.

Что там написано? – спрашивает Васька.

Разве ты еще не умеешь читать?

Что там написано?

Имена твоих родителей. Дата их рождения и смерти.

Я больше не хочу здесь оставаться. Не хочу.

Хорошо, мы уже уходим. Успокойся, детка.

Они возвращаются тем же путем, мимо крестов и звезд, к длиннющей стене из красного кирпича. Машина больше не кажется Ваське огромной, а дядя Пека – милым. В том, что произошло и происходит до сих пор, есть чудовищная несправедливость: дядя Пека время от времени посещает их дом, а Мика – так мозолит глаза круглые сутки, и только мамочка и папочка все не приходят. Масса вещей осталась на своих местах, а…

Только теперь Васька сообразила: не все вещи остались на своих местах, некоторые исчезли бесследно. Мамин махровый халат, например, и папины комнатные тапочки. И мамина расческа, и мамина косметика (Васька и пальцем к ним не притрагивалась), и огромный пазл с изображением старинной картины – папа собирал его по воскресеньям, после обеда, и всегда радовался, когда Васька подбирала ему нужный кусочек.

Она даже помнит, как называлась картина: «Любовь земная и небесная».

Если кто и виновен в пропаже вещей, так это Мика.

Мика – самое большое Васькина несчастье. Она липнет к Ваське как кусок давно прожеванной жвачки, контролирует ее каждую минуту, пристает с дурацкими вопросами, и потом, глаза Мики вечно на мокром месте. Особенно, когда она приносит египетские письма и маленькие египетские посылочки от родителей, Васька не читает писем, очень ей нужно – читать. Посылочки тоже не вызывают особенного любопытства.

Они – странные.

Васька никак не может решить, в чем заключается странность посылок. Наверное, в том, что в них нет ничего такого, что могло быть послано исключительно ей, Ваське, Безделицы из посылок подошли бы любой девочке, Васька здесь ни при чем. Как будто мамочка и папочка не знают, что она терпеть не может пластмассовые бусы и браслетики, и наборы игрушечной посуды, и носовые платки, пусть они хоть трижды будут кружевными. А песок?

Мика сказала ей, что это песок из Красного моря, но Васька хорошо помнит, что там были камни, ходить по ним не всегда удобно, а папа называл камни галькой. Они ездили в Египет всей семьей, и Мика тоже ездила, так неужели она забыла про гальку?

Что-то здесь не так.

А хуже всего Микины разговоры про книжки. Васька прекрасно знает, что на свете существуют книжки, она миллион раз держала их в руках, рассматривала картинки, гладила обложки – в книжках можно много чего найти, каким-то удивительным образом черные полоски на белой бумаге трансформируются в истории. Да такие истории, что прямо дух захватывает.

Мама умела извлекать истории из черных полосок, и папа умел – но на то они и мама с папой.

А теперь оказалось, что и скучная Мика обладает этим чудесным даром, кто бы мог подумать! Каждый вечер она устраивается рядом с Васькиной кроватью, и, раздуваясь от собственного величия, демонстрирует дар, тем самым унижая Ваську. Васька не очень-то вслушивается в то, что произносит Мика, она молча наблюдает за тем, как из круглого Микиного рта то и дело выскакивают эльфы, драконы, тараканища и немытые тарелки из «Федориного горя»; как движутся Микины веки, перескакивая со строчки на строчку – истории не получается.

Во всяком случае, она не такая яркая, какой могла быть в исполнении мамочки. Мамочка как будто брала Ваську за руку и уводила в волшебный мир, и заставляла Ваську смеяться, и заставляла замирать от страха, – давать руку Мике Ваське совсем не хочется.

Той самой Мике, которая постоянно бубнит: ты должна учиться читать, Васька. Скоро в школу, скоро в школу, скоро в школу!

Васька честно пробовала учить буквы – еще с мамой, – получалось не очень-то хорошо. Она знает, как звучит каждая буква, но плохо понимает, как она должна выглядеть. Как будто перед ней высится целая гора крошечных пазлов, но найти нужный нет никакой возможности. Гора пазлов преследует Ваську, единственная возможность нейтрализовать ее – кладовка. Темнота никогда не пугала Ваську, а с некоторых пор и вовсе стала ее другом. В кладовке она не думает о книжках и о том, что не умеет читать книжки; она не думает о Мике, она вообще ни о чем не думает. Ей некогда думать – она видит разные картинки, в основном это рыбы, плававшие в Красном море, а еще – воздушные змеи, а еще воздушные шары и множество приятных глазу маленьких существ: хорьки, стрекозы, крабы, морские ежи, лягушата с желтым брюшком. И множество приятных глазу маленьких вещей: ножи с двенадцатью лезвиями, увеличительное стекло, игральные карты, кость от домино «Дубль-Пусто», колокольчик с насечками, глиняная свистулька, стойкий оловянный солдатик. И никто из этого множества не требует, чтобы Васька учила проклятые буквы, никто не говорит, что она вырастет неучем и вся ее будущая жизнь будет бесконечной цепью страдании.

Мамочка и папочка не являлись Ваське ни разу.

Но, может быть, завтра появятся?

Мика и ее подкаблучник дядя Пека озабочены совсем другими проблемами: в один прекрасный день они ведут Ваську к врачу. Намерения у пик самые благие: избавить ребенка от горы пазлов, заполонивших его голову.

Именно так этот исторический поход интерпретирует Васька.

Воспоминания о нем ужасны.

Врач (с унылым лицом Мики и фальшивыми манерами дяди Пеки) мучает ее вопросами, показывает какие-то картинки (понять, что на них изображено, невозможно), заставляет произносить вслух буквы и слова, которые начинаются на эти буквы. А потом, с гнусной улыбкой, предлагает найти произнесенные буквы на карточках.

И в ту же минуту оказывается послан Васькой на словообразование из трех букв, которым частенько пользуются ее дворовые приятели. Смысл словообразования не совсем понятен Ваське, но на врача он производит потрясающее впечатление.

Из его кабинета Васька вышла с диагнозом дислексия.

Очевидно, это как-то связано с книгами, читать которые она по-прежнему не в состоянии.

Потом было еще несколько врачей, а потом из их жизни навсегда исчез дядя Пека, и только Мика – блаженная дурочка Мика – осталась. И остается до сих пор.

…Пора бы открыть глаза и разжать сведенные пальцы.

Продолжая держаться одной рукой за Ямакаси, Васька подносит к лицу другую: так и есть, на ладони проступила красная полоска, ее нечастые погружения в детство никогда не проходит бесследно. Ямакаси уже мчится по Троицкому мосту, к запаху кровельного железа прибавился запах нечистых перьев, и зачем только Васька затеяла разговор о Мике?

– Ты там случайно не заснула? – Ямакаси старается перекричать ветер с реки. В какой-то момент ему это удается.

– Нет, а что?

– Молчишь всю дорогу.

– Разве?

– Мы говорили о твоей сестре, и ты вдруг замолчала. Она что, такая сука, что слов нет?

Назвать Мику сукой было бы слишком просто. Мика сложнее, гораздо сложнее. Или пытается быть сложной, чтобы хоть как-то заинтересовать в себе кого бы то ни было. Ваську – в первую очередь. Именно так: она пытается быть сложной, пытается быть доброй, пытается быть нужной. Все эти годы Мика ни на секунду не прекращала попыток, она сплела из них целую паутину и сама превратилась в паука. Теперь паук сидит в центре паутины и ждет, когда в нее влипнет привлеченная добротой и состраданием жертва. И не дай бог влипнуть: паук тотчас же подскочит, впрыснет яд, обездвижит и окуклит, обволочет паутиной. И – все, привет.

Был человек и нет человека.

Внешне Мика совсем не похожа на паука. Объективности ради, ее можно назвать даже симпатичной: светлые волосы, приятное, хотя и немного пресное лицо, гладкая кожа, в чертах – ни одного изъяна. Мика так же безупречна, как и ее поведение. Странно, что при таком наборе добродетелей у нее никогда не было мужчины. Мужчины почему-то совсем не интересуют Мику, а ведь Васька знает как минимум одного, кто хотел бы трахнуть ее блаженную дурочку-сестру, и еще одного, кто хотел бы жениться на ней, и еще полсотни, кто хотел бы стать заправкой в ее салатах. И еще полмиллиона, кто хотел бы поселиться на кухне, где царствует Мика, навсегда.

Кулинарные таланты паука раздражают Ваську.

В них есть что-то опасное, ненастоящее.

Блюда, которые готовит паук, вызывают настоящий психоз, заставляют людей совершать несвойственные им поступки, заставляют произносить несвойственные им слова, они – хуже любого психотропного препарата. Сравнение с героином тоже подойдет. До тех пор пока Мика будет раздувать дьявольскую духовку и орудовать дьявольскими ножами, поток жаждущих приобщиться к затейливому меню «Ноля за поведение» не иссякнет никогда.