ОНО - Стивен Кинг

— Прямо туда, — прошептал он, и снова вздохнул. — В грудину.

Майк вдруг почувствовал, как в нем взмывает сила, какая-то первобытная сила, которая наполнила его тело напряжением. Пальцы скрючились, как в судороге. Расширились глаза. Хрюкающий звук вырвался из горла, и чувство паралича внезапно отступило от него, как при ударе наотмашь.

Правая рука дернулась в сторону ночного столика. Там стоял пластмассовый кувшин, а рядом с ним — тяжелый больничный стакан. Рука сжала стакан. В Ламоники почувствовалась перемена; сонный, добродушный свет исчез из его глаз и сменился настороженным замешательством. Он немного подался назад, и тут Майк с силой швырнул стакан в лицо Ламоники.

Ламоники закричал и попятился, уронив шприц. Руками он потянулся к окровавленному лицу; кровь бежала по его запястьям, пачкая его белый халат.

Сила ушла так же быстро, как и пришла. Майк пустым взглядом оглядел куски разбитого стакана на кровати, свою больничную рубашку и свою собственную истекающую кровью руку. Он услышал быстрый, легкий звук туфель на скрипящей подошве, который приближался из холла.

Сейчас они придут, — подумал он. — О да, сейчас. И кто появится после того, как они уйдут? Кто?

Когда в его палату ворвались медсестры, которые спокойно сидели в сестринской, когда его звонок неистово звонил, Майк закрыл глаза и помолился, чтобы это было все. Он молился за то, чтобы его друзья были где-то под городом, он молился, чтобы с ними было все в порядке, он молился, чтобы они прикончили Его.

Он не знал точно. Кому он молится… но он все равно молился.

Под городом, 6.54

— С Нним ввсе вв ппорядке, — сказал наконец Билл. Бен не знал, сколько времени они стояли в темноте, держась за руки. Ему казалось, что он почувствовал, как что-то — что-то от них, из их круга — вышло и затем возвратилось. Но он не знал, куда та штука — если она вообще существовала — ушла и что сделала.

— Ты уверен, Билл? — спросил Ричи.

— Ддда. — Билл отпустил руки Ричи и Беверли. — Но ммы ддолжны ззакончить это ккак можно сскорее. Ппошли.

Они снова пошли, причем Ричи или Билл периодически зажигали спички. Нет в нас прежних сил, — думал Бен. — Но часть осталась, верно? Чудь. Что это означает? Чем было Оно конкретно? Каким было Его настоящее лицо? И если мы не убили Его, то ранили. Как мы сделали это?

Зал, через который они проходили — он мог больше не называться туннелем, — становился все больше и больше. Их шаги отдавались эхом. Бен вспомнил запах, густой запах зоопарка. Он начал понимать, что спички больше не нужны, снова был свет, странный свет: призрачный блеск, который все время становился сильнее. В этом болотном свете его друзья выглядели, как ожившие мертвецы.

— Впереди стена, Билл, — сказал Эдди.

— Зззнаю.

Бен почувствовал, как его сердце учащенно забилось. Во рту был кислый привкус, начинала болеть голова. От испуга он двигался медленно и неуклюже.

— Дверь, — прошептала Беверли.

Да, здесь была дверь. Однажды, двадцать семь лет назад, они смогли пройти через эту дверь, просто наклонив головы, не более того. Теперь они должны были идти, сложившись чуть ли не вдвое или ползти на руках и коленках.

Яркий зеленовато-желтый свет вытекал из-под двери. Он проходил через изысканно украшенную замочную скважину в витой ручке — она сразу бросалась в глаза.

На двери была отметина, и снова они все увидели разное в том странном устройстве. Беверли увидела лицо Тома. Билл — отрубленную голову Одры с пустыми глазами, которые смотрели на него, обвиняя. Эдди — оскаленный череп, висящий между двумя скрещенными костями, символ яда. Ричи — бородатое лицо дегенерата Поля Баньяна, с глазами, суживающими в щелки убийцы. А Бен — Генри Бауэрса.

— Билл, хватит ли у нас сил? — спросил он. — Можем ли мы сделать это?

— Нне ззнаю? — ответил Билл.

— Что, если она закрыта? — спросила Беверли слабым голосом: лицо Тома строило ей рожи.

— Ннет, — сказал Билл. — Ттакие мместа нникогда нне ззакрываются.

Он протянул к двери пальцы правой руки — он должен был наклониться, чтобы сделать это, — и толкнул дверь. Она открылась, и на них хлынул поток болезненного желто-зеленого света. Запах зоопарка снова пахнул на них, запах прошлого стал настоящим, зловеще ожил, оказался страшно живучим.

Катись, колесо, — просто так подумал Билл и посмотрел на остальных. Затем он стал на четвереньки. За ним последовали Беверли, потом Ричи, Эдди. Последним был Бен. Переместившись через вход, он выпрямился в таинственном мерцании огня, ползущего вверх и вниз по мокрым каменным стенам, и вдруг последнее воспоминание будто сплющило его ударом молота.

Он вскрикнул, отступив назад, одна его рука поднялась к голове, и его первой бессвязной мыслью было: Неудивительно, что Стэн покончил самоубийством! О Боже, жаль, что я не сделал этого! Он видел то же самое выражение застывшего ужаса на лицах остальных, когда последний ключ повернулся в последнем замке.

Затем Беверли закричала, прижимаясь к Биллу, так как Оно вырвалось из легкой занавески своей паутины, кошмарный Паук за пределами пространства и времени. Паук, живущий за пределами самого больного воображения, понимания того, что может жить в глубочайших глубинах ада.

Нет, — подумал холодно Билл, — и не Паук вовсе, не это его первозданность, эта форма — не та форма, которую я извлек из нашего разума; она просто наиближайшая, к которой может прийти наш разум

(мертвые огоньки)

в сознании того, какое Оно.

Оно, вероятно, было высотой в пятнадцать футов и черное, как безлунная ночь. Каждая из его ног была толстой, как бедро культуриста. Его глаза горели яркими злобными рубинами, вылезая из глазниц, наполненных какой-то капающей жидкостью цвета хрома. Его нижние челюсти открывались и закрывались, открывались и закрывались, выпуская ленты пены. Окаменевший в экстазе ужаса, балансируя на грани помешательства, Бен зачарованно видел, что эта пена была живой; она стекала на вымощенный плитняком пол, а потом забивалась в трещины, как одноклеточные простейшие организмы.

Но Оно представляет собой еще что-то, есть какая-то окончательная форма, форма, которую я могу видеть почти так же, как вы могли бы видеть форму человека, движущегося за экраном, пока идет фильм, какая-то другая форма, но я не хочу видеть Ее, пожалуйста. Боже, разреши мне не видеть Ее…

И это не имело значения, не так ли? Они видели то, что они видели, и Бен каким-то образом понял, что Оно заключено в эту окончательную форму, форму Паука, их непрошенным и неизвестно откуда взявшимся воображением. Именно против этого Оно они будут бороться, чтобы победить или умереть.