Благородный дом. Роман о Гонконге. - Джеймс Клавелл

Поймав себя на том, что думает по-немецки, Рико улыбнулась. Она почти всегда думала по-немецки, хотя сегодня, с Тайбанем, по-японски.

«Как давно я уже не говорила на родном языке. А какой язык для меня родной? Японский? Это язык, на котором говорили мои родители и говорю я. Немецкий? На этом языке говорят в той части Швейцарии, где я живу. Английский? Это язык моего мужа, хотя он и утверждал, что его родной язык — немецкий. Он что, англичанин?»

Она задавала себе этот вопрос много раз. Не то чтобы он плохо владел немецким, просто относился к ней не как немец.

«Он вел себя не как немец, и я веду себя не как японка. Или это не так?

Не знаю. Но теперь, теперь я могу это выяснить».

Муж никогда не говорил Рико, в чем заключается его работа, а она никогда не спрашивала. После Вены легко было сделать вывод, что работа эта нелегальная и как-то связана с международной преступностью или шпионажем. На преступника Ганс не походил.

Так что с тех пор она стала ещё более осторожной. Пару раз ей показалось, что за ними следят, — в Цюрихе и когда они ездили кататься на лыжах, но он лишь отмахнулся: не о чем беспокоиться. «Но будь готова к тому, что может произойти всякое. Держи все свои ценные вещи и личные документы, паспорт и свидетельство о рождении, в дорожной сумке, Ри-тян[352], — сказал он, назвав её уменьшительным именем. — На всякий случай, лишь на всякий случай».

Теперь, после смерти мужа, когда почти все его инструкции были выполнены, и она получила деньги, и ей позвонил Тайбань, чтобы вызвать сюда, жизнь Рико переменилась. Теперь она могла начать сначала. Ей двадцать четыре. Прошлое осталось в прошлом, а карма есть карма. Денег Тайбаня более чем достаточно, чтобы жить безбедно многие годы.

В брачную ночь муж сказал ей: «Если со мной что-то случится, тебе позвонит человек по имени Кернан. Перережь телефонные провода — я покажу как — и немедленно уезжай из Цюриха. Брось все, возьми лишь дорожную сумку. Доедешь на машине до Женевы. Вот ключ. Им откроешь депозитную ячейку в Швейцарском банке Женевы на Рю Шарль. Там деньги и кое-какие письма. Точно следуй инструкциям, дорогая, о, как я люблю тебя. Оставь все. Сделай все в точности, как я сказал...»

Она так и сделала. В точности. Это был её гири.

Перекусила телефонные провода ножницами для резки металла сразу за коробкой, укрепленной на стене, так что это было почти незаметно. В Женеве, в депозитной ячейке банка, нашла письмо с инструкциями, десять тысяч американских долларов наличными, новый швейцарский паспорт, с печатями, с её фотографией, но с другим именем и другой датой рождения, и новую метрику, которая свидетельствовала, что она родилась в городе Берне двадцать три года назад. Рико понравилось новое имя, которое он ей подобрал, и она вспомнила, как в безопасности гостиничного номера, окна которого выходили на прелестное озеро, она плакала по нему.

В той же ячейке хранилась сберегательная книжка, выданная банком Женевы на её новое имя, — вклад составлял двадцать тысяч американских долларов. А ещё ключ, адрес и купчая на небольшое шале у озера, полностью меблированное. Дама, присматривавшая за домом, знала лишь её новое имя и то, что она — вдова и была за границей: купчую оформили на новое имя Рико, хотя дом приобрели четыре года назад, за несколько дней до её свадьбы.

«Ах, хозяйка, как я рада, что вы наконец-то вернулись домой! Путешествовать по чужим краям, должно быть, утомительно, — приветствовала её приятная, хотя и простая старушка. — О, последний год или около того ваш дом снимал один очаровательный, спокойный англичанин. Он исправно платил каждый месяц, вот счета. Сказал, что, может быть, приедет в этом году, а может, и нет. Ваш агент — на авеню Ферме...»

Потом, бродя по шале — широкое и чистое озеро в окружении гор, дом, чистый, как эти горы, картины на стенах, цветы в вазах, три спальни, гостиная, веранды, крохотные, но для неё в самый раз, ухоженный сад, — она зашла в главную спальню. Среди калейдоскопа небольших картин различных форм и размеров на одной из стен Рико увидела то, что вначале приняла за часть старого письма в рамочке под стеклом, на желтеющей уже бумаге. Она узнала его почерк. Написано было по-английски. «Столько счастливых часов в твоих объятиях, Ри-тян, столько счастливых дней, проведенных вместе с тобой. Как мне выразить свою любовь к тебе? Забудь меня, я же тебя никогда не забуду. Как я молю Бога даровать тебе десять тысяч дней за каждый день моей жизни, дорогая, дорогая, дорогая...»

Огромная двуспальная кровать казалась почти выпуклой от накинутого на неё разноцветного толстого пухового одеяла; через открытые окна нежной волной струился воздух, который нес с собой ароматы лета; вершины гор осыпаны снегом, как сахарной пудрой. Она снова плакала, и шале ей очень понравилось.

Рико не провела там и нескольких часов, как позвонил Данросс, и она села на первый же самолёт, и вот она здесь, большая часть работы завершена, никакой нужды возвращаться нет, с прошлым покончено — если она этого пожелает. Насколько она понимала, новый паспорт был настоящий, и свидетельство о рождении тоже. В Швейцарию возвращаться незачем — если только из-за шале. И того письма в рамке.

Она оставила письмо на стене. И решила, что пока дом принадлежит ей, оно останется там, где его повесили.

76

17:10

Орланда сидела за рулем своей небольшой машины. Рука сидевшего рядом Бартлетта легко обнимала её за плечи. Они только что перевалили через вершину холма на пути из Абердина и теперь, ещё окруженные облаками, направлялись вниз по склону на Мид-Левелз, к ней домой, в Роуз-Корт. Они были счастливы вместе, чутко чувствуя друг друга и чего-то ожидая. После ланча они перебрались на гонконгскую сторону, и она повела машину на юго-восточную оконечность острова, в Шек-О, чтобы показать загородные дома некоторых тайбаней. Местность была неровная и малонаселенная: холмы, овраги, рядом всегда море, голые скалы и камни.

Из Шек-О по вьющейся вдоль южного побережья дороге они добрались до Рипалс-Бэй[353]. Там выпили чаю с пирожными в чудесном отеле, на веранде, выходившей к морю, потом поехали дальше мимо Дипуотер-Коув в Дискавери-Бэй, где Орланда остановилась у смотровой площадки.

— Посмотри вон туда, Линк, это замок Ток!

Большое нелепое строение, похожее на крепость норманнов, гнездилось у обрыва высоко над водой.

— Во время войны канадцы — канадские солдаты[354] — защищали эту часть острова от вторгшихся японцев и отступили в замок Ток, чтобы занять там последнюю линию обороны. Когда они сдались превосходящим силам противника, в живых оставалось около двухсот пятидесяти человек. Японцы загнали их на террасу замка Ток и штыками сбросили на скалы внизу.

— Господи. — Высота там была, наверное, больше ста футов.

— Всех. Раненых и... и остальных, всех.

Заметив, как она поежилась, Бартлетт снова протянул руку, чтобы дотронуться до неё.

— Брось, Орланда, это же было так давно.

— Нет-нет, совсем недавно. Боюсь, история и война до сих пор с нами, Линк. И будут с нами всегда. По этим террасам ночами бродят призраки.

— Ты в это веришь?

— Да. О да.

Он вспомнил, как снова оглянулся на дом, нависший над скалами, как внизу разбивался о камни прибой, как Орланда откинулась назад, прижавшись к нему, и его окутал аромат её духов, как он ощущал её тепло и радовался, что жив, а не погиб вместе с теми солдатами.

— Этот твой замок Ток какой-то киношный. Ты когда-нибудь была внутри?

— Нет. Но говорят, что там есть и рыцарские доспехи, и донжоны[355] и что это копия настоящего замка во Франции. Он принадлежал старому сэру Часань Току, Строителю Току, мультмиллионеру, который заработал состояние на жести. Говорят, когда Току исполнилось пятьдесят, один предсказатель велел ему построить «большой дом», чтобы отвести неминуемую смерть. Вот он и начал строить и возвел десятки особняков в различных местах, три на острове Гонконг, один около Шатиня и множество в Малайе. Замок Ток был последним. Сэру Току тогда уже стукнуло восемьдесят девять, но он был здоров и бодр и выглядел как мужчина средних лет. Но говорят, что, закончив замок Ток, он сказал: «Хватит!» — и перестал строить. И через месяц умер: предсказание сбылось.

— Ты все это придумываешь, Орланда!

— О нет, Линк, зачем мне выдумывать? И потом, кто разберет, где правда, а где ложь? Кто это знает на самом деле, а, дорогой?

— Я знаю, что без ума от тебя.

— О Линк, надо сказать, я чувствую то же самое.

Они миновали Абердин, ощущая тепло друг друга, её волосы то и дело касались его руки, лежавшей у неё на плече. Время от времени она указывала на какие-то дома и достопримечательности, и часы для обоих летели незаметно и восхитительно. Теперь они уже спускались с перевала через облака, и, когда вырвались из их плена, внизу открылась панорама большей части города. Огни ещё не зажглись, хотя здесь и там у края воды начинали ярко светиться неоном огромные рекламные щиты.