Из боя в бой. Письма с фронта идеологической борьбы - Юрий Жуков

Писатель был глубоко заинтересован удивительной историей «счастливцев с острова Отчаяния». Его книга, как сам он говорит, — это «соединение репортажа с философской сказкой». В поисках социальных корней заинте-

ресовавшего его явления он довольно близко подходит к истине.

«Дело не просто в том, что мы злоупотребляем техническим прогрессом, — говорил он в апреле 1970 года, беседуя с корреспондентом газеты «Франс–суар». — Не так уж важно, что мы берем у современной техники больше, чем нам необходимо. Дело в самом образе нашей жизни, в том, как мы обращаемся со стариками, с детьми, дело в том — скажем это со всей откровенностью, — что в нашем обществе отсутствуют моральные ценности. Вот почему эти люди, столкнувшись с ним, предпочли вернуться на свою суровую землю, решительно отбросив разлагающийся Запад».

Один из героев его романа, осуждающий этот «разлагающийся Запад», говорит: «Все бегают, все кричат, все дрожат при мысли о времени, о деньжатах, о хозяине, все топчут друг друга, все говорят только об отпуске, о пенсии, о субботних загородных поездках». И писатель Андре Стиль, рецензируя в «Юманите» новую книгу Базэна, заметил в этой связи:

«Слово «хозяин» произнесено. И хотя даже такие проницательные наблюдатели, как жители Тристана, которым все было внове, не смогли разобраться в сложных проблемах политической экономии, они все же поняли суть всего: в этом обществе эксплуатируют трудового человека».

Другой герой романа, полемизируя с теми, кто считает, что во всем виновата гипертрофированная техника, не оставляющая человеку места на земле, заявляет: «Техника одинакова — ив Лондоне, и в Москве. Но вы знаете, как и я, что там и здесь ее используют по–разному».

Жители Тристана–да–Куньи еще не дошли до понимания законов классовой борьбы. Как справедливо заметил критик журнала «Экспресс» Матье Гале, «кажется, что эту историю начал Руссо, продолжил Вольтер, а закончил Даниэль Дефо. Мы видим вначале героев Руссо — «людей в естественном состоянии», потом героев Вольтера — «Гуронов», которые вершат беспощадный суд над цивилизацией, и, наконец, современных «Робинзонов», избравших хорошо обустроенное одиночество».

И все же этот интересный и самобытный роман Базэна, которому он сам придает особое значение как этапному

произведению в своем творчестве, заставляет читателей подумать об очень многом.

Ну вот, а сейчас Эрве Базэн — снова за письменным столом: он работает над новым романом из серии «Семья Резо». Читатели с нетерпением ждут рассказа о судьбах героев, с которыми они познакомились почти четверть века тому назад и которые росли и развивались, каждый по–своему, вместе с писателем.

Последний раз я беседовал с Эрве Базэпом в Париже в 1972 году. Как всегда, он был до предела занят — продолжал работу над своим очередным романом, собирал материалы, которые лягут в основу следующего романа, вел активную общественную деятельность.

Чувствовалось, что судьбы академии Гонкура его волнуют по–прежнему. Он снова и снова возвращался к идее коренной реорганизации всей системы присуждения литературных премий: эту идею в академии поддерживают его единомышленники — Арну, Клавель, Сабатье (автор весьма популярного во Франции романа «Шведские спички» — о трудном и безрадостном детстве мальчика в Париже 30–х годов, избранный в академию Гонкур в октябре 1971 года вместо скончавшегося Андре Бийи) и некоторые другие.

— Рано или поздно мы этого добьемся! — сказал Эрве Базэн.

— Премия Эдмонда Гонкура имеет огромное значение в литературной жизни Франции, и при ее присуждении должна быть обеспечена стопроцентная справедливость…

Апрель 1972. Судьи мира, обреченного на гибель

Давно были произнесены эти слова, без малого сорок лет назад, а кажется, будто вчера, — так злободневно звучат они сейчас: писатели Советской страны вместе с многочисленными гостями из‑за рубежа собрались тогда, 17 августа 1934 года, на свой первый съезд, и вышедший к столу президиума взволнованный и как бы помолодевший от этого волнения Алексей Максимович Горький сказал:

«Мы выступаем, демонстрируя, разумеется, не только географическое наше объединение, но демонстрируя единство нашей цели, которая, конечно, не отрицает, не стесняет разнообразия наших творческих приемов и стремлений.

Мы выступаем в эпоху всеобщего одичания, озверения и отчаяния буржуазии, — отчаяния, вызванного ощущением ее идеологического бессилия, ее социального банкротства, в эпоху ее кровавых попыток возвратиться, путем фашизма, к изуверству феодального средневековья.

Мы выступаем как судьи мира, обреченного на гибель, и как люди, утверждающие подлинный гуманизм — революционного пролетариата, — гуманизм силы, призванной историей освободить весь мир трудящихся от зависти, жадности, пошлости, глупости — от всех уродств, которые на протяжении веков искажали людей труда…» [36].

Это было кредо воинствующей, оптимистической революционной литературы, видящей смысл своего существования в том, чтобы, как образно сказал тот же А. М. Горький

еще за четверть века до этого, в 1909 году, «раздувать искры нового в яркие огни» — он и его единомышленники всегда отрицали проповедь аполитичного искусства, оторванного от жизни народа, от его переживаний и надежд, и боролись за создание такой литературы, которая революционизирует читателя и учит его любить и ненавидеть.

Именно за эту ясность и определенность, за непоколебимую решимость всем своим творчеством служить народу, создавать произведения, которые помогают в борьбе, и любил Горького В. И. Ленин, считавший, что «вся постановка дела просвещения, как в политико–просветительной области вообще, так и специально в области искусства, должна быть проникнута духом классовой борьбы пролетариата» [37].

Горький любил повторять, что литератор — глаза, уши и голос класса, что он орган класса — его «чувствилище». «До той поры и пока существует классовое государство, — говорил он, — литератор — человек определенной среды и эпохи — должен служить и служит, хочет он этого или не хочет, с оговорками и без оговорок, интересам своей эпохи, своей среды» [38]. Так в сущности было всегда, писатели находились и находятся на переднем крае идеологической борьбы. Служа интересам своей среды, они занимают место по ту или по другую сторону баррикад. И вопрос о выборе этой позиции является капитальным как для гражданской позиции литератора в его повседневной жизни, так и для его творчества, которое неотделимо от этой позиции и определяется именно ею.

Об этом певольно вспоминаешь сейчас, знакомясь с превеликим множеством заполнивших во второй половине XX века книжный рынок Запада сочинений, авторы которых упрямо пытаются доказать нечто обратное, а именно: что писателю‑де нет никакого дела до житейской суеты сует, что он не должен обременять себя участием в политической борьбе, что это лишь мешает ему «быть самим собой».

Многие современные писатели Запада, стремясь, что называется, «от греха уйти подальше», уклоняются не только от участия в политической борьбе, но п от соци

альной тематики в своем литературном творчестве. Больше того, они отрешаются от реалистического показа жизни вообще, все глубже погружаясь в болото современного декадентства, которое рекламируется как некий «авангард» искусства.

Все это далеко не ново — в той или иной форме декадентство присутствует рядом с настоящим искусством всегда, являясь уделом слабых духом. Не могу отказать себе в удовольствии еще раз процитировать А. М. Горького — на этот раз молодого и потому особенно пылкого и горячего. Уже в 1896 году он написал о декадентах так: «Они рабы жизни, болезненно бьются в ней, как мухи в паутине, и раздражительно жужжат, наводя уныние и тоску и своей работой еще более обесцвечивая окружающее. Они желали бы на чем‑нибудь укрепиться и не видят вокруг себя ни одной точки опоры: от этого они меняют свой цвет, как хамелеоны, сегодня морализируя, завтра являясь апологетами порока и виртуозами его» [39].

Такими были модернисты в конце XIX века, такими мы запомнили их в 30–е годы XX столетия, когда над миром уже сгущались грозовые тучи второй мировой войны, а они все еще раздраженно жужжали, как мухи в паутине, такими мы видим их и сейчас, когда они по–прежнему играют в слова и буквы, в то время как на земном шаре идут великие социальные битвы, в которых решается будущее человечества. Формалистические ухищрения, к которым такие писатели прибегают, служат лишь для маскировки пустоты, нищеты, а подчас и подлости их душ. Как писал опять же А. М. Горький в 1936 году, они «пользуются формализмом как средством одеть свои мысли так, чтобы не сразу было ясно их уродливо–враждебное отношение к действительности, их намерение исказить смысл фактов и явлений. Но это относится уже не к искусству слова, а к искусству жульничества» [40].