Модельный дом - Фридрих Незнанский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Диктуй адрес…
Уже на выходе из своей каморки Трутнев вспомнил вдруг, что не ел с самого утра, и у него засосало под ложечкой. Решил было завернуть в буфет, однако тут же передумал и заспешил по лестнице к выходу…
Дом, в котором Марго снимала однокомнатную квартиру, своим фасадом выходил на Ленинский проспект, и час спустя после телефонного звонка, позволив Марго «голову высушить» и «маленько прибраться», Трутнев набирал продиктованный ему код домофона. Игривый голосок дал понять, что она уже отследила гостя из окна дома.
— Кто?
— Мент и конь в пальто. Открывай!
Щелкнула задвижка, и он вошел в подъезд. Поднялся лифтом на четвертый этаж, где его, как самого дорогого гостя, уже встречала Марго. Впрочем, назвать ее сейчас этой кличкой у Трутнева не повернулся бы язык.
В полуосвещенном дверном проеме, в розовом и, видимо, далеко не дешевом халатике, который едва прикрывал соблазнительные, идеальной формы колени и, в то же время, подчеркивал всю прелесть ее бюста, стояла раскрасавица шатенка и, обнажив идеально белые зубки, улыбалась гостю. И эта ее притягательная улыбка, ее округлые колени, волнующая грудь и бедра как бы кричали сами собой: «Ну чего же ты, дурачок безмозглый? Вот она я — вся твоя! Так ведь и помереть можно, всю жизнь ожидамши».
Невольно смутившись, чего с Трутневым не случалось уже многие-многие годы, он откашлялся в кулачок и протянул Татьяне набитый всякой всячиной целлофановый пакет.
— В твоем магазине затоварился, так что за качество не обессудь.
— Спасибо, конечно, — расцвела Татьяна, сдвинувшись в проеме, так что он коснулся ее груди, и пропуская его в небольшой коридорчик, в конце которого просматривалась дверь, — но… Даже неудобно как-то.
— Есть вдруг захотелось. Вспомнил, что с самого утра крошки во рту не было.
— Господи, да неужто у меня холодильник пустой? — всплеснула руками Татьяна. — Неужто я бы вас не покормила?
Трутнев на это только плечами пожал. Мол, даже не сомневаюсь в этом, но как всякий уважающий себя мэн с собой ношу закуску, выпивку и презервативы.
Кивнув гостю, чтобы проходил в комнату, Татьяна раскрыла пакет и удивленно возвестила:
— Не поняла! Это что же, мы сегодня и коньячок пьем?
— Ты, конечно, можешь и не пить, — усмехнулся Трутнев, — но лично я выпью обязательно. Устал, как собака, ломает да и не можется что-то.
— Это мы враз вылечим, — пообещала Татьяна. — У меня сразу заможится. И заможится, и…
— Разговорчики!
Стоя в коридорчике и вдыхая чувственно-волнительный, бьющий по мозгам и всей нервной системе запах необыкновенно красивой молодой женщины, которую не видел полгода и которая словно обновилась за это время, похорошев еще больше, он наконец-то смог справиться со своей первоначальной растерянностью и почти командным голосом приказал:
— Пока будешь шебуршить на кухне, принеси-ка посуду. Что-то мне действительно, не можется, да и тебе надо поспешать.
— Господи, да о чем вы, Сергей Викторович! — возмутилась Татьяна, и казалось, что ее искренности не будет конца. — Да ради такого гостя я любую встречу отложу.
Трутнев в этом даже не сомневался и невольно скользнув взглядом по глубокой выемке в халатике, отчего вновь в голову ударила кровь, пробормотал:
— Делай, что говорят.
Комната, в которой Марго «маленько прибралась», поражала своей чистотой и каким-то особенным порядком, не свойственным «массажисткам» и прочему обслуживающему персоналу салонов типа пресловутой «Зоси». Приехавшие в Москву на «подработку» хохлушки и молдаванки, бурятки, мордва да и просто вконец обнищавшая российская глубинка перебивались здесь жизнью временщика, девизом которого было «Абы день прожить да деньжат сколотить», а тут… Но что более всего поразило Трутнева, так это стопы сложенных вдоль стены книг, на которых не было пыли. Русская классика, причем, судя по цветастым обложкам, недавно купленная, и современная беллетристика, среди которой преобладал так называемый «женский роман». Исторический роман и детективы. Чуть в сторонке, у изголовья сложенного дивана, стопа глянцевых, также чисто женских журналов.
Усевшись в кресло, Трутнев взял один журнал, и в этот момент в дверях появилась Татьяна с подносом в руках. Поставив его на журнальный столик, она переставила с него бутылку коньяка с коньячными бокалами на стол, но, что еще больше поразило Трутнева, бутылку минеральной воды и фужеры под воду. Видимо, уловив его удивленный взгляд, она повела плечиками, отчего колыхнулась ее грудь.
— Что, товарищ майор, небось думали, что коньяк в этом доме стаканами пьют?
— С чего это ты взяла?
— Да ладно уж, — отмахнулась Татьяна, — я ведь не в обиде. Иной раз к девчонкам придешь, так у них не только фужеров, у них тех же стаканов нет. Из чайных бокалов водку цедят.
Она присела на краешек рядом стоявшего кресла, кивнула Трутневу на бутылку.
— Ну что же это вы, товарищ майор, угощайте даму! Не терпится с вами выпить…
Расслабленный от коньяка и обильной закуски, которую подкладывала на его тарелочку Татьяна, майор-холостяк Сергей Трутнев давно уже не испытывал подобного кайфа, утопая в лучах женской ласки, и никак не мог перейти к тому, ради чего приехал к Марго. Наконец, вздохнул, отваливаясь на спинку кресла, покосился глазом на Татьяну, щеки которой раскраснелись от выпитого, и она уже забывала прикрывать халатиком то и дело обнажающуюся белизну безупречно точеных ног. Оно бы, конечно, забыть бы сейчас обо всем, да отдаться без оглядки этой красивой, зеленоглазой ведьме, но его «звала труба», и Трутнев спросил негромко:
— Давно не виделась с Глушко?
— Что, с Валентиной Ивановной? — изумлению Татьяны, казалось, не будет конца. — Так она же как закрыла свое дело, так и носа больше не показывает на людях.
Под словом «люди» она, судя по всему, имела в виду тот женский контингент, который обслуживал заведения, подобные «массажному» салону мадам Глушко, и Трутнев не смог сдержать усмешки.
— Татьяна!
В его голосе звучала укоризна.
— Чего?
— А того… Крутить не надо.
Татьяна тяжело вздохнула и на этой же ноте произнесла:
— Эх, майор, майор… Так хорошо все начиналось, и так… Далась тебе эта стерва подколодная, пропади она пропадом.
— Работа такая, — развел руками Трутнев.
— А без работы, значит, ко мне уже и зайти нельзя? — в ее словах звучала откровенная горечь.
— Можно и без работы, но в другой раз.
— Ладно, хрен с тобой, — ухмыльнулась Татьяна, беря со столика бутылку и разливая по бокалам коньяк. — Давай, колись. Что там у тебя с этой стервой?
— Давно ее видела?
— Встречаться не встречались, но по телефону общались. Она мне несколько раз звонила.
— Работать у нее предлагала?
— Да.
И это короткое «да» еще раз подтвердило информацию о том, что Валентина Ивановна Глушко осталась преданна своему привычному бизнесу, а ее модельное агентство, с выездом моделей-провинциалок на подиум, чистая липа.
— Отказалась?
— Естественно. Я этого дерьма под ее крышей по самое горло наелась.
— Чего так? Ведь у «Зоси», насколько мне известно, были постоянные клиенты. Причем не бандиты вроде бы, а вполне приличный народ. Политики да вхожие в Кремль чиновники.
— Жестокость, — не вдаваясь в подробности, произнесла Татьяна. — Как что не по ней или, не дай-то бог, не угодила клиенту, а половина из них — импотенты, так сразу же сутки штрафной каморы с водой да хлебом и штрафные очки. Порой даже так случалось, что девочки ей оставались должны, а не она нам.
Все эти откровения относительно мадам Глушко Трутнев слышал впервые и не мог не спросить:
— А вы что же, овечки безропотные? Могли бы и…
Она не дала ему договорить.
— Да а чем ты, майор? Будто сам не знаешь, как обращаются с нами. Ну а если ты к тому же с Украины или, скажем, еще откуда-нибудь…
Потянулась было за бутылкой, однако Трутнев уже держал ее в руке.
— Погодь, не гони лошадей.
— Что, будут еще вопросы?
— Хотелось бы о вашей клиентуре поговорить.
Татьяна удивленно уставилась на Трутнева.
Элитная клиентура публичных домов — это табу для оперов, и заявление майора заставило ее сделать «стойку».
— Ты хочешь сказать, что тебя интересуют те тузы, которые паслись в «Зосе»?
— Считай, что угадала.
— Что, все гамузом или кто-то в отдельности?
— Пока что «кто-то в отдельности».
— А тебе за меня не страшно? — поинтересовалась Татьяна. — Не страшно, что я могу исчезнуть в какой-то прекрасный день и ты меня больше никогда не увидишь?
Она не играла словами и не прикидывалась бедной овечкой. Из тех путан, ночных бабочек и центровых проституток, которые слишком много знали и страдали речевым недержанием, уже можно было «заселить» отдельный погост, и Марго, естественно, боялась за свою жизнь.