Синий краб - Владислав Крапивин

— Куарр! А-хха ха! — раздался пронзительный крик. Стая пестрых попугаев рванулась из зарослей и мгновенно скрылась. От неожиданности мальчик шарахнулся в сторону и увидел, как навстречу скользит в высокой траве с синими гроздьями соцветий змея. Она была толщиной в руку. Мышцы перекатывались под голубоватой с черным крапом кожей. Змея остановилась, подняв над травой плоскую черепашью голову, и кожа на ее шее, уже не голубая, а желтоватая, собралась в складки. Оловянные глаза казались мертвыми. Мальчик задрожал не столько от страха, сколько от отвращения. Отчаянно рванув из-за ремня зацепившийся курком револьвер, о выбросил вперед руку и остановился лишь на пятом выстреле. Тогда он обнаружил, что змея исчезла.

За спиной раздались тревожные крики. Диэго ответил и, не убирая револьвера, двинулся назад…

«Потом я видел закат на Ориноко, — писал он. — Река в разрывах густой зелени блестела как ртуть, а пальмы чернели на оранжевом закате. Если бы ты сам мог увидеть это, ми амиго!»

Он писал, что трудно представить, как живут люди в этом зеленом аду, среди ежеминутной опасности, лихорадки и ядовитой нечисти. Но они живут и воюют с джунглями. Одних гонит туда голод, а других… Видимо, зов джунглей сильнее страха пред опасностью. Не один человек исчез в бесконечной сельве, пытаясь проникнуть в тайны лесов, сомкнувших свои заросли над развалинами индейских городов, но снова идут туда неутомимые охотники, зоологи, археологи и художники…

Летом Саша ушел в поход с пионерской экспедицией. Пять дней двигался отряд через тайгу, прокладывая тропинки в сыром папоротнике. А один раз пришлось идти ночью, чтобы не опоздать с возвращением. Могучие стволы стояли неподвижно, едва виднеясь в темноте. Колючие травы цеплялись за ноги, ветки кустарников хватали за плечи. Зеленовато светился компас, и звезды вздрагивали среди черных вершин. А когда в просветах среди деревьев заплескалась синяя вода рассвета, ребята вышли к большому озеру. Днем их на берегу застала гроза.

Саша почему-то вспомнил эту грозу сентябрьским днем, когда, вернувшись из школы, нашел в почтовом ящике новое письмо с венесуэльской маркой. Адрес был написан резким незнакомым почерком. На марке клубились лиловые облака. Такие же облака тогда, летом, собирались над озером, и вода постепенно принимала их темный, тяжелый цвет. Стояла глухая тишина. Потом змейкой прошуршал в траве легкий ветер, тронул кусты. На берегу спешно достраивались шалаши и трубил горнист…

Саша торопливо разорвал конверт. «Ми амиго! — писал кто-то другой, не Диэго. — Недавно в Маракаибо была забастовка рабочих нефтепромыслов. Венесуэльскую нефть — Венесуэле, вот чего они хотели. Во время демонстрации полиция стреляла в рабочих…»

Нервно листая словарь, Саша разбирал скупые строки, пока не дошел до слова, которое заставило его остановиться. Мальчик долго смотрел на это слово, проникаясь его безнадежным смыслом. Секунды остановились, маятник замер в наклонном положении, боясь нарушить звенящую тишину. И Саша вдруг удивительно четко представил ослепительное солнце, широкую пустую улицу, глянцевые листья пальм, черный, раскаленный зноем асфальт, покрытый следами разбежавшейся. На асфальте лежал, раскинув руки, мальчик с кровью на смуглом лбу и клетчатой рубашке.

«Он шел с рабочими и был убит первым залпом», — писал отец Диэго.

За дверью раздались шаги. Саша медленно выпрямился и, мельком взглянув на фотографию, стоявшую на столе, подошел к карте Южной Америки.

Вошла Галина. Она бросила на стол пачку тетрадей и увидела оставленное письмо. Близко поднеся его к глазам, она несколько минут вглядывалась в ломаные строчки, потом осторожно сунула бумагу в конверт и посмотрела на брата. Он стоял к ней спиной, сунув руки в карманы, и насвистывал резкую короткую мелодию.

— Саша, — позвала Галя.

Он не повернулся, только перестал свистеть и проглотил что-то похоже на шерстяной комок. На карте перед глазами у него слегка расплылось желтое пятно — Венесуэла, страна, где течет Ориноко, цветут в джунглях Орхидеи, а на солнечных улицах белых городов полицейские убивают мальчишек.

За окном сухой холодный ветер пытался оторвать от клена желтый лист. Но лист крепко держался, трепеща не ветру. Сухие листья кленов часто остаются на ветках до весны, пока не раскроются новые почки.

— Саша… — снова позвала сестра.

Мальчик повел плечом и тихо сказал:

— Все равно… Ты не понимаешь…

Желтое пятно Венесуэлы перестало расплываться. Он опять увидел на карте четкую градусную сетку и голубые пунктиры маршрутов.

1959 г.

Медленный вальс

— Всё, — сказал Валерий, отстегивая крепление сломанной лыжи. Он поискал глазами какой-нибудь пенек и, не найдя, сел прямо в снег. — Приехали…

— Так и будем сидеть? — спросил Лешка.

— Помалкивай уж! — взорвалась Галя. — Сам ведь потащил нас сюда! Все давно дома, конечно, а мы… Вот тебе и короткий путь!

Она замолчала, и сразу же из темных лесных углов на поляну выползла тишина. Опрокинутый яркий месяц равнодушно смотрел на попавших в беду лыжников. Вокруг замерли в безучастном молчании закутанные в снег ели.

— Заблудились, как маленькие… — снова заговорила Галя. — Вот и будем теперь Новый год в снегу встречать.

— А что! — откликнулся Валерий. — Вытопчем танцплощадку. Елок достаточно. Луна, лес, сугробы… Сказки Андерсена… Романтика.

— Ладно, вставай, — сказал Лешка. — Тут недалеко железная дорога. По шпалам часа за полтора доберемся.

— Обрадовал, — вздохнула Галя. — Уже десять минут двенадцатого. Такой хороший поход был, а конец…

Рельсы ярко блестели под месяцем. Они выгибались плавной дугой и убегали в широкой лесной коридор. Друзья торопливо шагали по шпалам, надеясь за очередным поворотом увидеть городские огни. Но вместо города они увидели белую будку на краю пути, а чуть подальше окруженный палисадником дом.

От будки к дому торопливо шла девочка. Она была в громадных валенках и пуховом платке, но без пальто. Под мышкой она несла большого черного кота. Кот яростно вращал хвостом, однако не вырывался.

— Далеко до города? — окликнул девочку Валерий. Она вздрогнула от неожиданности, обернулась. Кот вывернулся, плюхнулся в снег и скачками начал удирать в лес.

— Васька! Бандит! — закричала девочка, но видя, что погоня бесполезна, обернулась к лыжникам.

— До города? Семь километров.

— Тридцать пять двенадцатого, — сказал Лешка. — И добавил виновато: — Теперь уж не успеть…

— Еще бы, — усмехнулась Галя. Потом сняла с плеча лыжи и решительно заявила:

— Больше я не могу двигаться. У меня в горле пересохло… Попьем воды, по крайней мере. Можно здесь напиться?

— Заходите в дом, — сказала девочка.

Она привела их в большую комнату и снова вышла.

— Ты что же, одна в доме? — спросил Валерий, когда девочка вернулась с полным ковшом.

— Все в деревню ушли, в гости…

— А тебя оставили?

— Я папку жду. Вернется он с обхода, и мы тоже пойдем.

Пока шел разговор, Лешка осматривал комнату. Многочисленные фотографии в рамках как-то не вязались с городскими кружевными шторами на широких окнах и шелковым абажуром. В одном углу стояла тумбочка с приемником, в другом пузатый комод, а на нем старинный граммофон — черный ящик с медными амурами на стенках и громадной жестяной трубой над зеленым диском.

— Ну и экспонат, — заметил Валерий. — Свидетель веков…

— Это бабушкин, — охотно пояснила девочка. Ходики над граммофоном показывали без четверти двенадцать.

— Ну, пошли, горе-туристы, — вздохнула Галя.

— Куда и зачем? — спросил Валерий. — «Нам некуда больше спешить…» Почему бы не встретить год грядущий под этим гостеприимным кровом?.. Если хозяйка не прогонит.

— Оставайтесь, конечно, — сказала девочка. — Я бы музыку включила, да приемник не работает. Мишка вчера в нем ковырялся…

— Понятно, — кивнул Валерий. Лешка, иди сюда.

Они пошептались, потом достали из рюкзака флакон тройного одеколона. Валерий попросил стакан.

— Еще чего? — взорвалась Галя. Не смей давать им посуду, — обратилась она к девочке. — Придумали! Пить такую гадость!

— Галочка, это же традиция, — ласково начал Лешка. — За неимением шампанского…

— Я вот вам дам традицию!

— Будем так сидеть? — спросил Лешка.

— А кто виноват?

Несколько минут они сидели молча. Потом Лешка кивнул на граммофон:

— Работает этот агрегат?

— Он работает, но пластинок нет совсем, побились…

Лешка подумал.

— Ладно! Хотите новогодний вальс? — Он расстегнул куртку и вынул из внутреннего кармана пластинку величиной с чайное блюдце. Потом, не обращая внимания на удивление товарищей, завел граммофон — ручка услужливо торчала в ящике.