Они штурмовали Зимний - Петр Капица

— Нахально, без спросу переселились. Теперь от Урсакова житья мне не будет. Не знаю, как выкинуть их; бумажку они какую-то от Совета получили. Загадят мне самую лучшую квартиру. Может, в суд на них подать?

— Не спешите, — посоветовал Аверкин, — а то вы кой-кого спугнете. Я вам скажу, когда надо будет в суд тянуть. И сам помогу, свидетелем буду.

Побаиваясь тайной полиции, домовладелец не стал возражать и дал согласие месяца два не тревожить неприятных жильцов.

Глава семнадцатая. В ПИТЕР НА РАЗВЕДКУ

Катиного отца — Дмитрия Андреевича Алешина — вместе с товарищами по ссылке и коренными сибиряками в 1916 году взяли на военную службу. Месяца три их учили ходить строем, стрелять из винтовки, колоть штыком, рыть окопы, а затем отправили на Западный фронт.

Война была позиционной; лишь изредка между противниками возникала вялая перестрелка.

Февральская революция почти ничего не изменила в жизни фронтовиков: они лишь помитинговали в землянках, избрали свой полковой комитет и по-прежнему мерзли в лесу, изрытом окопами.

Солдаты так привыкли к спокойствию на передовой линии, что ходили по траншеям не сгибаясь, а по вечерам у колючих ограждений перекликались с немцами.

— Эй, фриц! Что там у вас слышно насчет войны? Скоро кончать будем?

Германские солдаты, кое-как умевшие говорить по-русски, негромко отвечали:

— Иван, русиш! Не бойся офицер, довольна война, я воевать не хочет.

Так прошел март, апрель. Уже всюду растаял снег. Солдаты брали с брустверов комки нагретой солнцем земли, растирали их в пальцах и говорили:

— Самое время пахать да сеять.

Теряя терпение, многие из них приставали к выбранным в полковой комитет товарищам с вопросами:

— Долго ли мы здесь будем вшей кормить? Когда нас домой отпустят?

А что те могли им ответить? Даже самые грамотные с трудом разбирались в делах, творящихся в стране.

В мае солдат, отошедших в тыл на отдых, неожиданно собрали на митинг. Из армейского комитета приехал агитатор, — видимо, штабной офицер. Он носил хорошо сшитую шинель без погон и хромовые сапоги, не знавшие окопной грязи.

Агитатор начал свою речь с заискивающей душевностью:

— Я вас очень хорошо понимаю, братцы. Все вы ждете конца войны, мечтаете о доме, о любимых. Но сейчас, к сожалению, нельзя об этом думать. Мы не можем вот так взять да и разойтись по городам и селам. Враг вероломен и лют. Германцы ворвутся на русскую землю, затопчут нашу честь и свободу…

Слушая его, солдаты думали: «Верно говорит, войну, вроде, нельзя кончать». А сердце противилось: из-за чего драться-то?

Один из пехотинцев выкрикнул:

— Немецкие солдаты тоже войны не желают!

— Не верьте обманщикам! Колбасники хитрят, надеются на легковерных простаков, — убежденно ответил агитатор. — К тому же, как мы покинем своих братьев-союзников — французов и англичан? Русские всегда были верны своему слову. Неужто мы на этот раз покривим душой и осрамим свой флаг? Да никогда! Может быть, понадобится только последнее усилие, — говорил он, — мощный удар с двух сторон — и австро-германские войска будут разбиты. Надо готовиться к летнему наступлению. Только победа принесет мир и счастье.

Солдаты растерянно переглядывались.

— А когда землю делить будут? — спросил один из них.

— Не бойтесь, без вас не разделят. Сейчас не время этим заниматься. Дележка вызовет внутренние распри. А для победы всем сословиям нужно объединиться, а не ссориться.

— Почему ж тогда рабочие в столице бастуют? — допытывался другой пехотинец.

— Столичные рабочие развратились, — ответил агитатор. — Они требуют для себя восьмичасового рабочего дня в то время, когда солдаты страдают в окопах двадцать четыре часа! Разве это не безобразие? Им, видите ли, мала оплата, хотя каждый получает за день в несколько раз больше, чем солдат за месяц. А разве солдатский труд легче? Солдат жизнью рискует, кровь проливает! Они там зарвались, ходят по улицам с флагами, бездельничают да слушают немецких шептунов. Если рабочих не обуздать, они предадут, оставят нас без пушек, винтовок, снарядов. Фронтовики должны сказать свое крепкое слово и обуздать немецких агентов.

Алешин, проталкиваясь к трибуне, выкрикнул:,;

— Позвольте узнать: а из какого сословия вы сами будете?

. — Какое это имеет значение? — желая пристыдить солдата, с укором ответил оратор.

— Имеет, и не малое! — возразил Алешин. Он поднялся на трибуну и, став лицом к штабисту, в упор спросил: — Значит, вы не из рабочих и не из крестьян, а из тех, кто привык жить за наш счет?

Агитатор, не предвидевший такого вопроса, сразу не нашелся, что ответить. Не давая ему опомниться, Алешин обратился к солдатам:

— Не верьте болтунам! Они хотят нас рассорить с рабочими. Я сам был питерским мастеровым и знаю, — рабочий человек не пойдет против свободы. Если питерцы бастуют, — значит, припекло. Они не только за себя хлопочут, а и за нас. По-иному рабочий класс никогда не поступал. Кто дал слово союзникам драться до последнего солдата? Царь и министры! Кому они его давали? Французским и английским буржуям! Так мы-то тут при чем?

— А вы газеты читаете? — пытаясь уязвить солдата, спросил штабной агитатор.

— Читаем, — ответил Алешин. — Только не буржуйские листки, которые вам по душе, а свою «Солдатскую правду». У меня есть предложение: чтобы не было никаких сомнений, выберем делегатов и пошлем в Питер. Пусть они разведают, так ли все на самом деле, как нам здесь расписывают. Я не доверяю людям в чистых шинельках.

— Верно, своих послать надо! Пусть поглядят и скажут, — поддержали его фронтовики.

— Предлагаю Рыбасова из взвода пулеметчиков! — выкрикнул кто-то из толпы.

— А я- Алешина! — предложил председатель полкового комитета, открывавший митинг. — Раз он в Питере работал, — значит, все ходы-выходы знает. Скорей разнюхать сумеет.

— Конечно! Давай Алешина.

Фронтовики выбрали для отправки в столицу трех человек: Алешина, рябого пулеметчика Кузьму Рыбасова и бывшего таежного охотника — Федула Кедрина из взвода разведки.

Получив на неделю сухой паек, делегаты не мешкая, на двуколке пулеметчиков добрались до ближайшей станции.

Езда по железной дороге в дни войны была нелегкой. Поезда шли переполненными. Фронтовики вначале устроились на крыше товарного вагона. Только в пути им удалось перебраться на открытую платформу.

До Петрограда, пересаживаясь с одного поезда на другой, они добирались более трех суток. От пыли и паровозной копоти солдаты стали похожи на трубочистов. Выйдя из вокзала на шумный проспект, фронтовики задумались, — куда же пойти?

— Первым делом в баню, — предложил Алешин. — А то в комендатуру заметут.

Так и сделали: пошли в самую дешевую баню, вымылись и поехали на Выборгскую сторону.

Алешин помнил, где ютились родственники жены… Он привел солдат во двор, отыскал знакомую подвальную дверь. Она была заперта на ключ.

— Неужто все на работе?

Дмитрии Андреевич заглянул в окно. Мутное запыленное стекло плохо пропускало дневной свет. Все же Алешин разглядел: комната имела явно нежилой вид. «Не стряслось ли что с ними?» — встревожился он.

— Эй, дворник!

— Чего вы тут ищете, служивый? — спросила бабушка, появившаяся во дворе. Она не узнавала зятя.

— Здравия желаем, Дарья Феоктистовна! — по-солдатски громко приветствовал он ее.

— Господи! — всплеснув руками, воскликнула Дарья Феоктистовна. — Никак Дмитрий? — Старуха бросилась обнимать его. — Заждались тебя Луша с Катюшкой! Как же ты попал к нам? — начала было расспрашивать она, но тут же спохватилась. — Чего же мы во дворе? Пошли в дом.

— Я не один, товарищи со мной.

— Будем рады и товарищам. Милости просим!

Солдаты поднялись за ней во второй этаж. Увидев в приставской квартире натертый до блеска паркетный пол, ковры и мягкие диваны, они неловко замялись.

— Что же вы? — не понимала их смущения старуха. — Проходите в комнаты.

— Боимся, как бы окопной скотинки не напустить, — сказал Рыбасов. — Копоть-то в бане смыли, а живность осталась. Нам бы постираться да шинельки почистить.

— Ах вот вы чего! — усмехнулась Феоктистовна. — Тогда придется в нашу старую квартиру.

Она повела солдат вниз. Простые табуреты, столы, покрытые протертой клеенкой, и топчаны, застеленные старьем, фронтовикам пришлись по вкусу. Рыбасов скинул с плеч вещевой мешок и сказал:

— Вот это для нашего брата! А то после таких хором трудновато будет в окопы вертаться.

Бабушка, достав заплатанное, но чисто выстиранное белье деда, положила его перед солдатами и приказала:

— Надевайте пока это, а свои шмотки — в котел, на выпарку! И ты, Дмитрий, снимай, — обратилась она к зятю. — Твою одежду Луша бережет. Можешь в вольное переодеться.