Лекции по истории древней церкви - Александр Бриллиантов

Когда собор хотел отстранить (άνελεΐν) нечестивые речения ариан и составить письменное изложение веры из общепризнаваемых выражений Писания (τάς δέ των γραφών όμολογουμένας φωνας γράψαι), именно, что Сын (произошел) не из не — сущего, но от Бога (έκτου Θεού), и есть Слово и Премудрость, а не создание и тварь, и есть собственное порождение Отца, евсевиане, руководимые своим застарелым злочестием (ύπό της πολυχρονίου κακοδοξίας εαυτών έλκόμενοι), хотели признавать выражение «от Бога» имеющим совершенно одинаковое значение по отношению к нам и Слову Бога, так что с этой стороны нет никакого различия между Ним и нами, ибо написано: «Един Бог, из Него же вся» (1 Кор. 8,6), и еще: «Древняя мимо идоша, се быша вся ново; всяческая же от Бога» (2 Кор. 5,17–18). Но отцы, усмотрев (θεωρήσαντες) их хитрость и нечестивые замыслы, были вынуждены яснее определить значение выражения «от Бога» (ήναγκάσθησανλοιτιόν λευκότερον ειπείν τό έκ του Θεού) и написать, что Сын есть из сущности Бога, так чтобы выражение «от Бога» не считалось однозначащим по отношению к Сыну и к тому, что сотворено, но чтобы исповедуема была вера, что одно лишь Слово от Отца (в собственном смысле), а все прочее есть создание. Вот причины, почему написано было (в Символе) выражение «из сущности» (έκ της ουσίας) (Ath. De deer. Nic. syn. 19, 1–2).

Когда же епископы, далее, говорили, что нужно написать, что Логос есть истинная сила и образ Отца, что Он подобен Отцу и не отличен от Него во всем, не подлежит изменению, вечен, существует в Нем (Отце) нераздельно от Него, так как не было момента, когда Его не было, но Логос существовал всегда, вечно пребывал у Отца, как сияние света, то евсевиане не осмелились (открыто) возражать, вследствие стыда после того обличения, какому они подверглись. Но опять замечено было, что они переговариваются между собой и делают друг другу знаки глазами (ήνείχοντο μέν μη τολμώνιες άνπλέγειν δια την αισχύνην, ήν εϊχον έφ' οίς ήλέγχθησαν, κατελήφθησαν δέ πάλιν προς εαυτούς τονθορύζονιες και διανεύοντες τοις όφθαλμοΐς): выражения «подобен», «вечен», «сила» (существует) «в Нем» (τό όμοιον, τό αεί, τό της δυνάμεως όνομα, τό έν άυτώ) также являются общими по отношению к нам и к Сыну и потому для них нет никакого труда согласиться с ними. Выражение «подобен» является общим потому, что в Писании говорится: «человек есть образ и слава Божия» (1 Кор. 11,7); «вечен» — потому что написано: «Присно мы живии» (2 Кор. 4, 11); «в Нем» — «в Нем мы живем, и движемся и есмы» (Деян. 17,28); «непревращаем» (τό άτρεπτον), потому что написано: «ничто нас не разлучит от любви Христовой» (Рим. 8, 35. 39). Что же касается выражения «сила», то силой, и даже великой силой (Господней), называется и саранча (ή κάμπη και ό βροϋχος, Иоил. 2,25); «изыде вся сила Господня от земли Египетския» (Исх. 12, 41); есть и иные силы небесные: «Господь сил с нами, заступник наш Бог Иаковль» (Пс. 45,8), об этом писал, научившись от них, Астерий, называемый софистом, и раньше еще его Арий, как было сказано. Но епископы, усмотревшие и в этом случае лицемерие их и видя, что лесть находится в «сердцах нечестивых, кующих злая», по слову Писания (Притч. 12, 20), вынуждены были опять, со своей стороны, извлечь заключенный в Писании смысл (αύθις συναγαγεΐν έκ τών γραφών τήν διάνοιαν) и то, что говорили они раньше, высказать яснее (λεοκότερον) и написать, что Сын единосущен Отцу, чтобы обозначить, что Сын не только подобен (όμοιος), но тождествен с Отцом в Своем подобии Ему (ταύτόν τη ομοιώσει έκ του Πατρός) (Ath. De decr. Nic. syn. 20, 1–3).

Почти то же самое повторяется в «Послании к африканским епископам». Говорится, между прочим, что при показании необходимости термина «ομοούσιος» епископы обращались к арианам, составлявшим небольшую лишь партию (πάλιν δέ των έπίσκότιων ερωτώντων τούς δοκοΰντας ολίγους), с вопросом, согласны ли они называть Сына не тварью, но силой и единственной мудростью Отца и образом, вечным, неотличным от Отца и истинным Богом, и ариане перетолковывали по — своему даже последнее определение: после того как Он сделался Богом (т. е. обожествлен), Он и есть истинный, действительно существующий Бог (γενόμενος γαρ αληθινός έστιν).

Афанасий не передает хода рассуждений в его исторической последовательности, а указывает лишь тот общий логический путь, каким все участники собора приведены были к признанию необходимости терминов: ариане готовы были принять все выставленные против них выражения, но придавали им иной смысл, нежели какой предполагали в этих выражениях представители православия. Высказаться открыто относительно этого смысла в то же время ариане не находили возможным; они переговаривались между собой, и когда знавшие их истинное мнение с настойчивостью, вероятно, требовали у них согласия на признание библейских выражений в православном смысле, некоторые из них и давали тогда друг другу знаки — высказать требуемое согласие, оставаясь, однако, при своем мнении.

Возможно, что именно в самую критическую для ариан минуту, когда отцы собора намеревались утвердить нежелательные для ариан термины, на помощь им и выступил их друг — Евсевий Кесарийский. Предполагалось сначала на соборе составить вновь формулу из библейских выражений. Но подобные вероизложения, основывавшиеся на Писании, можно было найти и в готовом виде; нужно лишь было обратиться к Преданию. Евсевий, надеясь на сочувствие ему самого Константина, и предложил собору изложенную в особой записке веру, как он принял ее, по его словам, от предшествовавших ему епископов, при первоначальном оглашении и при крещении, как научился из Божественных Писаний, и как исповедовал ее и учил ей, будучи пресвитером и епископом. Эта вера (ή ύφ ημών προταθείσα περί της πίστεως γραφή, ύφ' ημών εκτεθείσα ή πίστις) (Eus. Ер. ad. Caes. 1 и 7) представляла, вероятно, более или менее свободную передачу, с некоторыми изменениями применительно к обстоятельствам времени, того Символа, какой обычно употреблялся в Кесарийской церкви. В нем не было, конечно, ничего неправильного, но не было и ничего такого, чего не соглашались бы принять и ариане. «Ввиду этой изложенной нами веры, — пишет Евсевий своей пастве, — не оставалось никакого места противоречию. Но сам богомольный государь наш первый засвидетельствовал, что они совершенно правильны; он заявил, что и сам он мыслит точно так же, и всех других убеждает принять ее, подписаться под (ее) учением и таким образом установить на основании ее единомыслие, но внести лишь в нее одно только слово — "единосущный" (ενός μόνου προσεγγραφέντος ρήματος του ομοουσίου). При этом он сам же и пояснил это выражение в том смысле, что оно не означает чего — либо грубо — чувственного, не означает существования Сына (как происшедшего) через отделение или как бы отсечение от Отца, так как невещественная, духовная и бестелесная природа не может испытывать чего — либо свойственного телам; но нужно мыслить в данном случае нечто достойное Божества и неизреченное. Так рассуждал (έφιλοσόφει) наш мудрейший и благочестивейший государь. Они же (отцы собора), пользуясь этим случаем — сделать прибавку слова ομοούσιος, написали следующее изложение веры (οι δέ προφάσει της του ομοουσίου προσθήκης τήνδε τήν γραφήν πεποιήκασιν)» (Ibid. 7). Далее приводится Никейский символ. «Когда это изложение было ими продиктовано (ύπαγορευθείσης), мы не оставили без расследования, в каком смысле сказано у них "из сущности Отца" и "единосущный Отцу" (ούκ άνεξέταστον αύτοΐς κατελιμπάνομεν). Ставимы были вопросы с одной стороны и давались ответы с другой; со всей тщательностью исследуем был смысл указанных изречений (έβασάνιζέν τε ό λόγος τήν διάνοιαν τών ειρημένων)». Евсевий, по его словам, нашел возможным согласиться с ними, чтобы не нарушать мира, так как ему разъяснили, что έκ της ουσίας в Символе не означает, что Сын есть часть Отца, γεννηθέντα και ού ποιηθέντα отмечает лишь отличие Сына от тварей, как имеющего высшую сущность (κρείττων ουσία), ομοούσιος же не имеет грубо — материального смысла и только указывает на подобие Сына Отцу во всем и на происхождение Его из ипостаси или сущности Отца (Ibid. 9–13). Принял он и анафематизмы в Символе против известных арианских выражений (έξ ούκ όντων и ήν πότε, ότε ούκ ήν), ввиду того, что их нет в Писании, и он не имел обыкновения пользоваться ими и раньше» (Ibid. 15). Здесь и находится то действительно странное и набрасывающее тень на Евсевия рассуждение, которое ставит в упрек ему Афанасий: положение ήν πότε, ότε ούκ ήν можно без затруднений анафематствовать, потому что всеми признается существование Сына Божия до рождения по плоти. Так объясняет Евсевий своей пастве, почему он «до последнего часа не подписывался под Символом» (ώς ευλόγως τότε μέν και μέχρις έσχατης ώρας έναστάμεθα, όθ' ήμΐν τα έτεροίως γραφέντα προσέκοπτε) (Ibid. 17).