Двуликий любовник - Хуан Марсе

— Все это очень забавно. У вас в пансионе есть что-нибудь выпить?

— Я припас бутылочку «Тио-Пепе».

— Чего же мы ждем?

Выйдя из бара на мостовую, она на миг замерла, любуясь сказочной картиной, в которую превратился в этот час перекресток улиц, сбегающих в разные сто­роны по склону в мертвенном свете фонаря.

— Так вот каков он, ваш квартал, — мечтательно произнесла она. — Мне нравится.

В ее голосе он уловил давно забытую интонацию послушной девочки, едва уловимую тоску по предмес­тью и приключениям, и тогда он наклонился к ней, словно желая защитить от темноты и призраков, мягко и нежно обнял ее за талию и повлек за собой в панси­он. Норма медлила; она подняла руку, обняла его за шею, касаясь повязки на затылке, и порывисто повер­нулась к нему лицом. Фанека потянулся к ней, его губы встретили ее рот, ее горячий подвижный язык, и он за­крыл глаза. Ее неповторимый запах опьянил и смутил его, он почувствовал, что его словно издалека будора­жат новые чувства, неизведанные переживания. Не­сколько секунд, которые показались ему вечностью, он не понимал, где он и кто он такой: его поцелуй был ни­чьим, словно все происходило где-то в неведомом краю, на полпути между желанием Мареса и смятени­ем Фанеки. В конце концов желание одержало верх, и во время этого долгого поцелуя на мостовой Марес как никогда рисковал выдать себя; в этот момент, вероятно в последний раз, в его голове пронеслось смутное со­знание того, кто он такой и что с ним происходит на самом деле — переодетый влюбленный безумец, пер­сонаж дикого, сумасшедшего фарса, задуманного им, чтобы овладеть этой женщиной. Поцелуй был долгим, маска потускнела, и сквозь нее на мгновение выглянул нищий уличный музыкант, который чувствовал себя жалким и беззащитным и думал только о том, не вы­даст ли его поцелуй. Как мог обжигающий язык Нор­мы, который сейчас неторопливо изучал его губы, из­вивался и терся о небо, скользил по зубам и деснам, как мог этот демонический язык не узнать рот, с которым он соприкасался так часто, и не развенчать подставно­го Фанеку?

Но робкое осознание себя кем-то иным быстро ми­новало; это была всего лишь последняя судорога его измученного, отверженного существа. Поддельный чарнего вернулся к жизни с новыми силами и мгно­венно присвоил себе и поцелуй, и мысли, в которых не оставалось уже места страху и сомнениям. Фанека ощутил, как стихает сердцебиение, и узнал свой при­вычный пульс. Пять минут спустя они уже были в его комнате и, полураздетые, в темноте извивались на кро­вати. В открытое окно проникало болезненное мига­ние сломанного фонаря на углу, и с каждой вспышкой их объятия на миг становились белыми и холодными. Норма обняла пылающую голову Фанеки и, пока он нежно разводил ее бедра, ласкала ее, грозя сорвать па­рик, испортить грим и развенчать всю его игру. В какой-то момент Фанеке стало жутко, но вскоре он вновь взял ситуацию под контроль. Потом у него отклеилась одна бакенбарда, он долго не мог найти ее и в конце концов нашарил на горячем лобке Нормы. Повязке на глазу тоже грозила опасность, пару раз она сползала и забивалась ему в рот. Из-за всех этих помех и задержек их соитие длилось долго, и Норма дошла до высочай­шего блаженства. Когда уверенность в себе оконча­тельно вернулась к нему, он лег на спину и посадил Норму сверху. Они держались за руки, их пальцы неж­но переплетались. Тая от наслаждения, Норма томно закидывала голову назад и что-то неразборчиво бор­мотала по-каталонски. Волна оргазма накрыла обоих одновременно, и в этот момент, находясь на вершине блаженства, он неожиданно воскликнул: «Кроличьи шкурки беру-у-у!» — совершенно огорошив потрясен­ную партнершу.

Может ли человеческое тело хранить воспомина­ние о другом теле, о его прикосновениях и нежности, о его недостатках и достоинствах? Прежде, обдумывая этот момент, Марес находил вполне возможным, что Норма узнает его тело даже в темноте: узнает по запа­ху и на ощупь, вспомнит его особую манеру заключать ее в объятия, его неповторимый ритм и паузы, его чув­ственность... Но в эти предельно откровенные или, лучше сказать, предельно лживые мгновения он был спокоен, потому что в нем уже не оставалось практи­чески ничего от несчастного супруга Нормы.

По правде сказать, все развивалось так стремитель­но, что на раздумья времени у него просто не было. Пока он поспешно приводил себя в порядок, Норма присела на краешек кровати; она выглядела измучен­ной, удрученной и, казалось, недовольной собой. Странный вопль чарнего не просто смутил ее, он все­лил в нее древний, слепой, парализующий ужас. Она не захотела, чтобы он зажигал лампу на ночном столике, и в бледном свете фонаря, светящего в окно, подкраси­ла губы, держа в руке маленькое зеркальце, потом при­чесалась, бегло оглядела свой туалет и надела очки. Робко улыбаясь, она напомнила, что уже поздно, и, уже держась за дверную ручку, залпом опрокинула рюмку вина, которую он ей налил. «Очень вкусно», — пробор­мотала она, возвращая рюмку, и открыла дверь. Фанека грустно улыбнулся ей на прощанье, не пытаясь удер­жать ее. Он спустился за ней вниз по лестнице, стара­ясь не шуметь.

В полумраке гостиной мигал телевизор, слышались гулкие голоса героев и голосок Кармен: «А что проис­ходит сейчас? Что делает Алисия?» Ей не отвечали. Фа­нека легонько взял Норму за локоть, и они спустились на улицу. Больше всего ему хотелось поскорее усадить супругу Мареса в машину и вернуться к Кармен.

Распахнутые настежь окна со всех сторон изрыгали звуки одного и того же фильма; те же дублирован­ные, неестественные голоса и смех; шел какой-то фильм Бергмана. Внизу возле машины Нормы они по­спешно простились. Она повернула ключ зажигания, подняла голову и взглянула на него с усталой улыбкой. Но чарнего, забыв о ней, не спеша удалялся прочь по мостовой к пансиону.

18

Теперь, когда все осталось позади, Фанека испытывал чувство облегчения и угрызения совести. Какого черта ввязался он в это никчемное утомительное приключе­ние? Что особенного было в этой женщине тридцати восьми лет, служащей Женералитата, разведенной и принадлежащей другому мужчине, ревнивому ката­лонцу, который говорил только на одном языке? Что общего было у него с этими людьми?

Входя в пансион, он заметил, что какая-то тень отделилась от сумрака, шевельнулась где-то справа, и до него донеслось слабое покашливание и такой звук, словно кого-то вырвало. В полумраке он разли­чил широкие штаны из серой фланели и понурую кудлатую голову, прижатую к стене. Человек едва держался на ногах. Разглядеть в темноте лицо он не мог, но ему показалось, что он узнал эти поникшие плечи.

— Ты все еще здесь? — спросил он печально. — Че­го ты ждешь, мой бедный приятель?

Неожиданно приступ рвоты перегнул незнакомца пополам.

— Недоносок, — пробормотал он сквозь зубы по-каталонски.

— Иди, все кончено, — произнес Фанека. — Послу­шай меня.

— Буэ-э-э... — в темноте его снова вырвало.

Тень качнулась. Казалось, человек что-то хотел ска­зать, но сдержался и сплюнул на асфальт.

— К чему такие муки, Марес, — взмолился Фане­ка. — Ты найдешь только свою погибель. Иди лучше до­мой, дружище.

— Мудило, недоносок, — донесся из темноты хрип­лый голос.

— Как мне жаль тебя, дружище, как невыносимо жаль!

— Буэ-э-э... — его продолжало рвать.

Не вынимая рук из глубоких карманов фланелевых штанов, человек качнулся, повернулся спиной и рас­творился в темноте; вдали стихали его хриплые пья­ные проклятья.

Опершись рукой о стену, Фанека со слезами на гла­зах глядел ему вслед, пока не потерял из виду, потом уткнулся лбом в рукав и так стоял не шевелясь, думая о горькой участи своего друга. Спустя некоторое время он скрылся за дверью пансиона.

19

— А что она делает, сеньор Фанека? — спросила Кар­мен. — Где она сейчас?

Стоя позади кресла, в котором сидела девушка, и держась руками за спинку, он снова смотрел фильм за двоих своим единственным глазом с зеленой линзой. Гостиную заливал серебристый свет, черно-белые гре­зы, трепетавшие на экране, становились цветными, от­ражаясь в пепельных глазах Кармен. Сеньор Томас без­мятежно дремал в своем кресле.

— Алисия подошла к туалетному столику, — расска­зывал он, стараясь смягчить свой южный акцент, его голос звучал нежно и проникновенно. — Вот она раз­глядывает себя в зеркале, потом смотрит на связку ключей своего мужа, с которой она должна снять нуж­ный ей ключ, да так, чтобы он об этом не узнал... На ней изумительное черное вечернее платье, плечи обнаже­ны. Какая красавица, какая восхитительная, роскошная женщина! Когда Алисия заканчивает прическу, на две­ри ванной комнаты появляется тень ее мужа... Она ис­пуганно смотрит то на эту тень, то на ключи. То, что она собирается сделать, очень опасно! Как только тень на двери исчезает, рука Алисии вновь тянется к связке... Но раздается голос Алекса, она отдергивает руку и то­ропливо поправляет прическу...