Усыпальница - Боб Хостетлер

— Долго они там пробудут?

— Думаю, еще минут двадцать.

— А потом уйдут?

— Они заберут кости, которые нашел твой отец, поместят их в кедровые гробы и похоронят на каком-нибудь еврейском кладбище.

— Несмотря на то, что прошло столько лет?

— Почитание умерших очень важно для верующих евреев.

— А что значит «верующие евреи»? — спросила Трейси. — Я думала, еврей — это и есть вероисповедание.

— Для кого-то да. Но это и национальная принадлежность, не всегда религия.

— А вы верующая?

Мири подумала и стала объяснять. Как и большинство евреев, родившихся в Израиле, она не может назвать себя верующей иудейкой. Ее родители, Якоб и Сильвия Шарон, приехали в Израиль, увидев в этом новом государстве пристанище для всех евреев, а не исполнение пророчества, как считают хасиды. На самом деле с возрастом она пришла к выводу, что верующие евреи представляют для государства Израиль опасность не меньшую, чем арабы.

— Современный Израиль балансирует, словно на канате. Государство вынуждено оставаться в положении меж двух огней — ислама и христианства. Я тоже вынуждена балансировать, поскольку я израильтянка, но не скажу, что мне это нравится.

— Значит, вы не религиозны, — заключила Трейси.

Мири печально улыбнулась.

— Я не фанатик религии — любой, будь то иудаизм, ислам или христианство. Но иногда мне хочется думать, что мои верующие друзья действительно что-то нашли в этом — некую связь, отношения, единство… с чем-то, что выше, чем они сами. Или, может быть, с кем-то.

Мири бросила взгляд на вход в гробницу.

— Они заканчивают.

49

Южный Иерусалим, Тальпиот

Солнце клонилось к закату. «Хеврат Кадиша» выбирались из гробницы и с достоинством, но поторапливаясь, шли к машинам, унося с собой кости «Каиафы». Рэнд позвал Трейси и спустился в гробницу.

— На то, чтобы все упаковать, много времени не уйдет, — сказал он. — Самое сложное — разобрать подмостки и подъемник, но когда мы это сделаем, то сможем наконец поесть и поспать по-человечески.

— А куда ты все это уберешь? — спросила Трейси.

Рэнд задумался.

— Не знаю. Подмостки можно будет сложить и оставить где-нибудь здесь, но оссуарий и остальные находки бросать нельзя.

Глянув на малогабаритный «фиат», Рэнд подумал, что от него толку не много.

— Полагаю, нам придется взять все это с собой в номер.

— Даже свиток? — спросила Трейси.

— Не знаю, что нам еще остается. — Рэнд пожал плечами. — Особенно если учесть, что с закатом начнется Шаббат.

— А что, это все ценное? Разве ты не должен это кому-нибудь отдать?

Рэнд опять пожал плечами.

— Я единственный археолог на этих раскопках. На мне лежит ответственность за то, чтобы все описать и исследовать. А уж потом израильский Департамент древностей будет решать, что с этим делать. Но сейчас именно я обязан все упаковать и позаботиться о сохранности находок.

— Значит, нам надо просто все упаковать и ехать в отель?

— Ну да.

— Мы сможем поплавать, — обрадовалась Трейси. — Или посмотреть телевизор в номере.

— Конечно.

Рэнд показал, какой оссуарий надо взять, и они понесли его к подъемнику.

— Я смогу загрузить в компьютер твои фотографии и начать составлять каталог из моих заметок. Кроме того, надо будет как можно скорее отправить на экспертизу снимки костей, а потом написать заключение.

Улыбка исчезла с лица Трейси.

— М-да. Это воодушевляет.

Сложив стол, Рэнд поставил его на подъемник рядом с оссуарием.

— Да уж, дел у нас немало.

Ему пришлось три раза съездить в гостиницу на «фиате», но когда на небе зажглись первые звезды, они уже перевезли все оссуарии, другие находки и оборудование, кроме помоста и подъемника. Их нужно было вернуть Игалю Хавнеру в Тель-Мареша, и чем скорее, тем лучше. Рэнд уже отвез в отель Трейси, оставив на последний рейс оссуарий Каиафы со свитком внутри.

— Спасибо вам, — сказал он Мириам Шарон, пожимая ей руку.

— Я сделала все, что было в моих силах, — ответила она, освобождаясь от рукопожатия. — Когда «Хеврат Кадиша» стало известно, что обнаружена гробница… выбор был невелик.

— Понимаю, — сказал Рэнд. — Стыд и позор. С точки зрения археологии, конечно.

Они стояли, ощущая неловкость ситуации, потом она печально улыбнулась на прощание и направилась к патрульной машине.

— Я не… — начал было Рэнд. — Я не знаю, как с вами можно связаться.

— Зачем вам со мной связываться? — Она уже открывала дверь машины.

— Не знаю, просто подумал, может, что-нибудь понадобится. В связи с раскопками.

— Раскопки закончены.

Ее темно-карие глаза внимательно смотрели на Рэнда.

50

26 год от P. X.

Иерусалим, Верхний город

Лежа в полутьме спальни, он услышал какое-то движение снаружи. Кто-то разговаривал. Спорил. Не открывая глаз и не поднимаясь с матраса, он прислушался.

Малх. Протестует, возражает. Другой голос, более спокойный, человека постарше. Может быть, этот голос звучит у него в голове? И другой тоже? Последние два дня он уже ни в чем не уверен. Правда, ему казалось, что с тех пор как он возвратился из Кесарии, прошло больше времени, и верный слуга уложил его в кровать, на мягкие подушки, в его собственном доме. Но бред, начавшийся в Лидде, одолевал его, и он не мог вспомнить, как Малх вез его последние тридцать миль пути, остававшихся до Иерусалима. Нанял помощников? Или взял взаймы повозку? Нет, Каиафа вспомнил, что ехал верхом, по крайней мере часть дороги. Но как же Малху удалось доставить его домой невредимого после Шаббата, когда он метался в бреду на убогом постоялом дворе в Лидде? Каиафа не мог этого даже предположить, не то что вспомнить.

Голоса стали громче, они приближались. Внезапно дверь в комнату открылась, и в проем хлынул свет. Этот проклятый свет, причиняющий столько боли. Прикрыв закрытые глаза руками, Каиафа застонал.

— Закрой дверь! — крикнул он в перерыве между стонами. — Уходи! Кто бы ты ни был, уходи!

Он услышал шорох сзади, а затем тишина и спокойствие снова воцарились в комнате и стало темно. Каиафа прислушался. Дверь закрылась, но кто-то остался внутри.

— Пожалуйста, — прошептал он. — Пожалуйста, уходи.

Он услышал звук. Еле слышный шепот. Руки, которыми он закрывал глаза, обмякли, и он медленно опустил их на грудь.

Внезапно он все понял и открыл глаза. Рядом с ним стоял на коленях человек. Он протягивал к нему руки и медленно раскачивался вперед-назад. Молился. Каиафа ни за что не расслышал бы слов молитвы, если бы не знал ее наизусть. Он и сам многократно произносил эту молитву.