Предпоследняя правда - Елена Колина

Каждый вечер Нина готовилась к приходу Андрея Петровича, мучительно обдумывала, что ей делать. Выйти встречать его вместе со всеми? Нехорошо, как будто она претендует на такое же внимание, как его родные дочки. Остаться в комнате тоже нехорошо, как будто ей безразлично, что он пришел, как будто она демонстрирует обиду. Она всегда выбирала средний вариант, каждый раз разный, то маячила позади в коридоре, то выглядывала из комнаты, стараясь не смотреть на него, — вот она, она здесь, но ему не нужно обнимать ее, как Алену и Аришу, вообще не нужно ее замечать.

Андрей Петрович наталкивался на Нину взглядом, размягченным нежностью к близнецам, и всякий раз как будто недоумевал, — а это кто такая? — но тут же перестраивал недоумение на ласковость и задавал всегда один и тот же вопрос: «Ну, молодежь, как дела?.. День прошел с пользой?» Нина напряженно улыбалась, не знала что ответить, не рассказывать же ему, как прошел день. И ей было неловко, что из-за нее ему приходится перекраивать лицо.

Из бесконечной череды таких ситуаций теперь состояла ее жизнь.

Вот, казалось бы, совсем неглавные проблемы.

Она попыталась назвать своих новых родственников «тетя Оля» и «дядя Андрей», но Ольга Алексеевна напряженно улыбнулась: пожалуйста, не называй нас так.

— Тетя Оля, когда вы меня в школу отдадите? — спросила Нина, и Ольга Алексеевна чуть не сорвалась.

— Я же, кажется, ясно сказала, — никаких теть и дядь!.. — холодно отозвалась Ольга Алексеевна, смягчив злость улыбкой. Досада — на себя, не на Нину — булькала в ней пузырьками, еще немного, и перельется через край, выплеснется наружу нетерпеливым жестом, раздраженным словом… Стыдно так раздражаться!.. Андрей Петрович с Ниной ласков, и она постарается полюбить Нину, это ее долг.

— Все будут думать, что ты наша дочь, а ты — «тетя-дядя»…

Нина кивнула. Но она не сказала, как ей к ним обращаться?! Мама-папа? Она не посмеет, да и не получится, рот немеет, как будто под наркозом. Девочки называют родителей «мусик и пусик». Что же, и ей говорить чужим страшным людям «мусик-пусик»?!

Вечерами было тяжело, но за вечером наступало облегчение — ночь, за ночью утро, — утром все кажется легче, и каждое утро Нина с нетерпением ждала половины девятого.

В 7.30 Андрей Петрович уходил из дома, а ровно в 7.40 раздавался звонок в дверь. Ольга Алексеевна открывала двери, забирала из чьих-то рук пакет с молочными продуктами, — творог, сметану, масло, сливки каждый день привозили из совхоза Шушары. Они вчетвером завтракали. «Утром нужно есть молочные продукты», — каждый раз замечала Ольга Алексеевна Алене, норовившей схватить кусок буженины или ветчины, а Ариша и Нина послушно ели творог необыкновенной сладости и рассыпчатости.

В половине девятого Ольга Алексеевна и девочки уходили из дома.

С половины девятого Нина оставалась дома одна. Ходила по квартире, как Алиса в Зазеркалье, как бедная родственница, как Фанни Прайс по господскому дому, не столько восхищаясь размерами комнат и красивыми вещами, сколько печалясь от такого количества непривычных, непонятного назначения предметов. Можно, конечно, насмешливо сказать, что это было советское великолепие — полированная стенка, телевизор «Сони», но это было великолепие того времени — для всех, а тем более для девочки из подмосковного поселка. Их с мамой быт был тощий, как рваная прогнившая сетка, а у них — ВАЗЫ. Нина мысленно называла своих новых родителей «они», — у них богато. Человека более изощренного удивило бы, например, наличие в квартире трех телефонов, но Нину как раз это не удивляло, ведь в Зазеркалье нет правила, чтобы был один телефон. Вазы казались Нине верхом роскоши, она осторожно, бочком, как будто ОНИ оставили глаз следить за ней, подбиралась к большой хрустальной вазе в гостиной, подносила палец, но не прикасалась.

В кабинет и спальню Нина не заходила, даже когда ИХ не было дома. Приходила на кухню, открывала холодильник. Еда!..

Нина ничего без них не ела, не ела даже суп, который Ольга Алексеевна оставляла на плите, тем более не притрагивалась к деликатесам. Вернее, как раз притрагивалась, трогала пальцем промасленную бумагу, в которую было завернуто нежно-розовое мясо, называется буженина, приблизив лицо к полке, нюхала красную рыбу, рассматривала икру, — черная икра некрасивая, а красная очень красивая, как будто красные бусинки в хрустальной вазочке. Она никогда не видела такой еды, не знала, что есть такие вкусные запахи. Особенно Нину манили фрукты, — дома она летом ела яблоки из соседских садов, но зимой фруктов не бывает! А у них в холодильнике было лето — яблоки, груши, персики, бананы! И все можно потрогать.

Девочки приходили из школы голодные, суп не ели, отрезали по большому куску буженины, ели икру ложкой прямо из банки, без хлеба, жевали шоколадные конфеты, — и ее заставляли, хотя она по-хозяйски экономно настаивала на супе.

Казалось бы, девочки ее приняли. Алена сказала: «Ты под моей защитой». Но КАК это — быть под ее защитой?.. Самое лучшее время — половина девятого утра, когда Ольга Алексеевна и девочки уходили из дома.

От подъезда они расходились в разные стороны, девочки неслись налево, через дворы Толстовского дома на Фонтанку, Ольга Алексеевна выходила из двора и шла направо, к остановке троллейбуса у Пяти углов. На троллейбусе от Пяти углов до Технологического института пять минут.

Пять углов, пять минут… пять минут до Пяти углов и пять минут в троллейбусе всегда было временем, которое она в буквальном смысле тратила на себя, не планировала лекцию, не думала о муже и о девочках, просто плыла в приятном ощущении своей нужности людям, значимости своей жизни — ранним утром она едет на работу, в аудитории ее ждут больше ста человек…

Сейчас Ольга Алексеевна тоже тратила это время на себя — ругала себя, обвиняла, оправдывалась перед собой и сама себя не прощала. Она не справляется с взятыми на себя обязательствами. Девочка напряжена, живет, как будто она не очень желанная гостья. Прежде чем войти в гостиную или на кухню, стучит в дверь, и в дверь детской стучит — можно войти? Она объясняла: «Ты не должна стучать к девочкам, ты тоже здесь живешь», и как от стенки горох…

…Ольга Алексеевна не глупая, не злая… почему-то все ее достоинства начинаются с «не». Зато Ольга Алексеевна обладала редкой чертой — в отличие от большинства людей она свои недостатки знала, — она не теплая, не из тех, кто может от души ребенка приветить.

Она неплохой человек, с пониманием, ответственностью — подошла к Нине как к конспекту лекции, составила план, тезисы… Но не получается. Все, что она делает, отталкивает Нину. Все хорошее, что хотела сделать, не доводит до конца. Не показала домашнюю технику, не сходила вместе с Ниной купить одежду, — забежала во Фрунзенский универмаг, похватала что-то с прилавков. Что-то оказалось велико, что-то мало, и все ужасное, и вышла неловкость, — Алена с Аришей одеты в красивое, импортное, а Нина в советское, некрасивое.

Со школой для Нины Ольга Алексеевна намеренно не торопилась, — решила дать ей время привыкнуть к дому, к девочкам, к ней самой. Думала, уж как-нибудь изыщет возможность побыть с Ниной вдвоем, познакомиться поближе, узнать друг друга и… и так далее. Но нет времени, категорически нет времени! Сессия, — экзамены, консультации, курсовики лекции в Университете марксизма-ленинизма никто не отменял… Пусть уж Нина отправляется в школу поскорей, жизнь войдет в свою колею.

С понедельника Нина пойдет в школу. Ольга Алексеевна отдала Нину в тот же класс, где учатся девочки. Ольга Алексеевна еще раз объяснила всем троим — в школе никаких разговоров об удочерении.

Ариша кивнула, а Алена презрительно дернула плечом.

— Глупо! Так не бывает, чтобы лгать в глаза, придумывать какую-то чушь, а люди верят!

Ольга Алексеевна задумалась. Как объяснить девочкам, — верят люди или нет, не имеет значения. Важно заставить людей вести себя так, будто они верят. Как объяснить девочкам, что от частого повторения ложь становится полуправдой, а затем правдой? Как объяснить девочкам, — чем абсурдней ложь, тем с большим уважением к этой лжи относятся?…Слишком сложно, они еще маленькие.

— Все, Аленушка, вопрос закрыт.

Ариша подошла к матери, прижалась:

— Ты устала, мамочка, ты очень устала…

Ольга Алексеевна растила близнецов одна. Алена была трудным ребенком — все криком, хочет игрушку — кричит, на горшок — кричит, хочет спать — кричит. Когда было совсем уж невмоготу, Ольга Алексеевна утыкалась в Аришу, Ариша как будто понимала: маме тяжело, их двое, а Ольга Алексеевна одна.

Ариша — добрая душа. Детский сад был в соседнем доме, девочки сами домой возвращались, и Ариша кого только в дом не тащила, то птенца подбитого, то кошку выброшенную, а однажды привела троих детей, за которыми мамы не пришли. Соврала воспитательнице, что Ольга Алексеевна их ждет. Андрей Петрович тогда за Аришу переживал, — что за всеобщий защитник такой, всех не пережалеешь, такая романтика к добру не приводит. Алена — в первом классе командир звездочки, затем староста, с пятого класса бессменный председатель совета отряда, сейчас лидер класса, — опасений у него не вызывает.