Юконский ворон - Сергей Марков

— Книгу я пришлю, отец Яков, — сказал Загоскин, прощаясь со священником. — Мне она еще на один день понадобится. Вы, кстати, не знаете, кто этот сочинитель, который «Обозревателем» подписался?

— Нет, афей, не знаю, — ответил поп, видимо трезвея. Он вынимал гусиные перья из косы. — Но пагубные мысли Рейналевы и в этого сочинителя проникли и кое-где явственно видны. Рейналь же призывает народы дикие к неповиновению, мятежам…

— Не вижу я там Рейналевых мыслей, отец Яков, — сказал Загоскин и вышел из комнаты.

— Где тебе видеть! — насмешливо прокричал ему вдогонку поп.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Загоскин быстро шагал вдоль стены с батареей из двух пушек к казарме в Средней крепости. Сразу же за казармой открывался вход в Верхнюю крепость, где у подножия Кекура был расположен плац. С плаца к дому главного правителя можно было попасть лишь по трем отлогим широким лестницам. Они охранялись шестью орудиями, установленными на плацу. Орудия, мачта для флага и трапы входа на Кекур находились под охраной «батарейного сержанта» Левонтия, как его всегда называли, и одного отставного солдата.

Левонтий был существом тихим и безответным в трезвом виде, но буйным во хмелю. Вечными врагами его были ситхинские черные вороны. Пользуясь безнаказанностью, священные птицы индейцев старались оставлять следы своего пребывания на ярко начищенных стволах пудовых единорогов и тридцатишестифунтовых морских пушек сержантовой батареи. Левонтий с орудийным банником в руках метался по плацу, пугая воронов.

Но ситхинские вороны были известны своим упорством; по Средней крепости и по приморскому поселку разгуливали бесхвостые свиньи, а вороны важно сидели на спинах свиней. Свиньи с отклеванными хвостами и выдранной щетиной боялись показываться на плацу, потому что Левонтий пугал их, искусно пуская по земле пушечные ядра. Зато от воронов не было отбоя! Они с криком кружились над батареей или безмолвно сидели в некотором отдалении от Левонтия, как бы издеваясь над ним.

Увидев Загоскина, сержант вытянулся и взял под козырек, держа банник, как ружье у плеча.

— Сколько раз я тебе, Левонтий, говорил, чтобы ты чести не отдавал, — сказал Загоскин. — Мне это не полагается. Понял?

— Так точно, ваше благородие, — бодро ответил Левонтий.

— И вовсе я не благородие, опять-таки много раз я тебе об этом говорил.

— Так, господин Загоскин, это мы из уважительности к вам, — сказал сержант. — Дозвольте с прибытием поздравить. Эх, проклятые, опять к батарее ладятся подобраться, — он взмахнул банником, — до чего хитры чертовы птицы, — тихим образом подбираются, паклю воруют. И за что только господь бог меня наказал! Ну, да мы под барабаном воспитаны.

Сержант был суховатым, небольшим и каким-то незаметным человеком. Нос у него был, что называется, чижиком, всегда смотрел вверх, — ни усов, ни бороды у сержанта не росло. Морщинки, как лучики, расходились от его глаз по лицу, на редкость невыразительному и потертому. Никто не знал, сколько на самом деле сержанту лет. Левонтий боялся больше всего собственной жены и главного правителя и трепетал перед ними. Толмача Калистрата сержант просто боготворил; он его наделял несуществующими совершенными качествами, умилялся перед его знаниями, отвагой и общественным положением. Когда-то Калистрат втридорога продал сержанту старый, весь в заплатах сюртук, который, в свою очередь, сам получил от главного правителя в знак особой милости. И хотя сержант Левонтий утопал в сюртуке своего приятеля, чуть ли не наступая на истрепанные полы, он благоговейно объяснял всем, что сюртук носил сам толмач Калистрат.

Левонтий таскал за пазухой платок, в котором, завязанная в узелок, всегда хранилась полученная от жены полтина. Встречаясь со знакомыми, сержант развязывал платок и показывал полтину. При этом он объяснял, что полтину ему дала жена на расходы, что эти деньги нужно беречь, но и выпить тоже нужно. Тут же сержант Левонтий застенчиво говорил, что ему известно, где сейчас можно было бы «пропустить». Друзья вели сержанта к шинкарю. Выпив, Левонтий начинал бахвалиться. Он кричал, что многие годы служил на Шилке-реке, что воспитан под барабаном. Пусть другие так беспорочно послужат! Сержанту Левонтию все доверено! Сам Калистрат, толмач, делится с ним всеми тайнами Кекура. К главному правителю без Левонтия никому не пройти! Даже старший индейский тойон Кухкан всегда у сержанта спрашивается… Сержант Левонтий кричал еще, что он, как человек честный, ничего не боится, царю он служит верой и правдой, а что у него, Левонтия, врагов много — так ему не страшно…

Потом начинались размышления, почему у сержанта не растут усы и борода. Оказывается, что дед его тунгусский князек, а у тунгусов, известно, волос редкий и слабый. Когда сержанту казалось, что кто-нибудь не верит в его знатное происхождение, он вступал в драку, и усмирить его мог только один Калистрат. Но если слушатели выражали восхищение родословной сержанта Левонтия, он, нахваставшись вдосталь, иногда запевал:

…Наша матушка — РоссияПосылала нас насильно —Город Ситху защищать,От колошей сберегать.

Надо заметить, что толмач Калистрат не замедлил донести главному правителю о том, что сержант поет возмутительную песню. Защищать отечество и царя — есть священный долг солдата, никто насильно солдата «сберегать» Ситху не пошлет. За этот и еще другие доносы толмач Калистрат получил наградные к Михайлову дню и оловянную медаль «Союзный России», а сержанта главный правитель распек и выгнал с Кекура. Но Левонтий не только оправдывал донос Калистрата, но и восхищался им, как некиим гражданским подвигом, и говорил, что толмач правильно поступил: никто от своей выгоды не откажется, к тому же он, Левонтий, был, безусловно, виноват, но песню пел без всякого умысла. Его, как воспитанного под барабаном, простили, Калистрата наградили, значит, все обошлось как нельзя лучше. И сержант вскоре был снова возвращен на батарею, где и пребывал с тех пор в полном благополучии…

— Промышленные проходили, сказывали, что ром привезли. Это в самом деле али шутят? — спросил Левонтий с надеждой и тревогой в голосе. Потом он вытащил платок и подбросил узелок на ладони. — Эх, всего полтина, а добавить к ней нечего, — сокрушенно пояснил сержант и заглянул в глаза Загоскину.

— На, выпей, — сказал тот, вынув из кармана приготовленную заранее полтину. — Слушай, Левонтий, дело к тебе есть. Солдат ты или нет?

— Помилуйте, господин Загоскин… Всю жизнь под барабаном, на Шилке-реке служил, Петровского завода караульным сержантом был… Люди из благородных на меня не обижались… Как есть по присяге… — забормотал Левонтий. — Все знают… Все мне верят… Жена меня только одна высмеивает: какой ты, говорит, сержант… Так это она через то, что нрав у ней такой… Пронзительная, ее цыганкой считают…