Израиль, которого не было - Георгий Катюк

Кажется невероятным, но деятельность по подготовке и осуществлению революции, граничащая с терроризмом, базировалась на религиозных принципах. Еще протопоп Аввакум, этот «буревестник» раскола, называл царя и Никона двумя рогами апокалипсического Зверя, руководимого Антихристом. Борьба с этим Антихристом — одна из ипостасей старообрядческого участия в революции. Коль скоро ниспровержение царства Антихриста было мотивом выступлений старообрядцев Булавина, Разина и Пугачева против царизма, то почему бы этому же мотиву не присутствовать в деятельности по подготовке и осуществлению революции 1917 года[88]?

Даже учение К. Маркса, подчас прямо враждебное религии в любой ее форме, было задействовано в борьбе с Антихристом. Не помешало и то, что в нем сквозит ненависть к капиталу, который представляли староверы. Впрочем, интерес к марксизму подогревался вовсе не тем, что увидели в нем большевики, а буржуазно-демократическими устремлениями этих «новых русских». В теории Маркса, как и в будущем обществе, построенном на принципах народовластия, им грезились радужные перспективы их легализации и свободного применения капиталов. Не предполагали мечтатели, насколько далеко может зайти процесс «демократизации» в России.

В 1897 году община организовала «Пречистинские курсы» в Замоскворечье, где преподавались основы марксизма. Около 1,5 тысячи человек в 1905 году являлись слушателями этих курсов. Желающих ознакомиться со столь свежими идеями было так много, что здания не вмещали всех. Выход был найден с помощью одной из представительниц старообрядческого клана Морозовых. Данная особа внесла 85 тысяч рублей на строительство трехэтажной школы соответствующей направленности, а городская дума, возглавляемая опять-таки старообрядцем Гучковым, выделила землю под школу.

Кстати, староверы в этой думе составляли большинство вплоть до 1917 года, благодаря чему школа получала ежегодно субсидию из городского бюджета в размере 3 тысячи рублей.

Примечательно, что столь же деятельное участие в революции приняли и евреи. Это если и не указывает прямо на общность происхождения, то хотя бы наталкивает на мысль о сходстве жизненных установок.

Собственно говоря, на это же сходство указывает и странное увлечение староверов идеями марксизма. В чем здесь точки соприкосновения помимо упомянутых буржуазно-демократических позиций? Ответить на этот вопрос можно лишь допустив, что в своем мировоззрении древле-православные опирались на тот же старый добрый древнееврейский деизм, который лежит и в основе учения еврея К. Маркса. Ведь не секрет, что атеистический рационализм Маркса и указанный деизм — «близнецы-братья».

В свою очередь, допустив деистскую основу мировоззрения староверов, мы должны увидеть в этом еще один, глубинный (помимо одинаковых внешних условий), фактор появления у них характеристик, подобных еврейским.

То есть без апелляции к древнееврейским пращурам и их преданию в этом вопросе все равно не обойтись. Ибо именно оно послужило наиболее действенной основой формирования предпринимательского духа у представителей старообрядчества, обогнав по степени воздействия на их ментальность даже такие мощные стимулы, как гонения и изоляция.

14

«СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ»

ПРОТЕСТАНТИЗМА

Убедительные доводы в пользу этого можно обнаружить в работе М. Вебера «Протестантская этика и дух капитализма». Правда, староверы там не упоминаются — речь идет о влиянии протестантской этики на формирование идеологии западноевропейского предпринимательства, — тем не менее к нашим фигурантам работа имеет самое непосредственное отношение. Ведь старообрядчество — это и есть протестантизм в чистом виде. Протестантизм на российской почве. Налицо все признаки данного явления: оппозиция официальной церкви, отрицание за церковью роли посредника между людьми и Богом, секуляризация религиозной жизни, приоритет в ней моральных ценностей, акцентирование внимания на понятии «внутреннего Бога», или «Бога в душе», и т. п.

Так вот, западному протестантизму, согласно наблюдениям Вебера, была свойственна та же черта, которая характеризовала и соответствующий феномен российской действительности. Имеется в виду специфическая склонность к предпринимательству. «При ознакомлении с профессиональной статистикой любой страны со смешанным вероисповедным составом населения неизменно обращает на себя внимание одно явление, неоднократно обсуждавшееся в католической печати и литературе и на католических съездах Германии. Мы имеем в виду несомненное преобладание протестантов среди владельцев капитала и предпринимателей, а равно среди высших квалифицированных слоев рабочих, и прежде всего среди высшего технического и коммерческого персонала современных предприятий. Это находит свое отражение в статистических данных не только там, где различие вероисповеданий совпадает с национальными различиями и тем самым с различием в уровне культурного развития, как, например, в Восточной Германии с ее немецким и польским составом населения, но почти повсеместно, где капитализм в пору своего расцвета мог беспрепятственно совершать необходимые ему социальные и профессиональные преобразования; и чем интенсивнее шел этот процесс, тем отчетливее конфессиональная статистика отражает упомянутое явление»[89].

Само по себе все это, конечно, не свидетельствует в пользу доминирования религиозных принципов в формировании духа предпринимательства, равно как и не опровергает устоявшегося мнения об обусловленности такого духа гонениями и изоляцией, согласно которому любой коллектив, независимо от исповедуемой в нем религии, став «гонимым», непременно обнаружит у себя склонность к коммерческой деятельности, т. е. тот самый веберовский «капиталистический дух».

Однако следующее наблюдение позволит уже с некоторым скепсисом отнестись к теории «гонений».

«Между тем католики Германии не подтверждают эту закономерность, — отмечает Вебер, имея в виду возможность появления тяги к предпринимательству в маргинальных сообществах, не относящихся к протестантству, — во всяком случае так, чтобы это бросалось в глаза; надо сказать, что и в прошлом, в те времена, когда в Англии и Голландии католиков либо преследовали, либо только терпели, они, в отличие от протестантов, ничем особенным не проявляли себя в области экономики. Скорее можно считать установленным, что протестанты (особенно сторонники тех течений, которые будут подробно рассмотрены в дальнейшем) как в качестве господствующего, так и в качестве подчиненного слоя населения, как в качестве большинства, так и в качестве меньшинства проявляли специфическую склонность к экономическому рационализму, которую католики не обнаруживали и не обнаруживают ни в том, ни в другом положении. Причину различного поведения представителей названных вероисповеданий следует поэтому искать прежде всего в устойчивом внутреннем своеобразии каждого вероисповедания, а не только в его внешнем историко-политическом положении».

То есть именно «скромное обаяние» протестантизма, не исключая, конечно, и дополнительной роли фактора гонений, следует считать основной причиной возникновения предпринимательского духа у его последователей, тогда как доктрина католицизма, напротив, способствовала выработке большей частью созерцательно-потребительского отношения к жизни.

В чем секрет именно такого воздействия протестантской этики на поведение? Ведь в ней не было того вольнолюбивого духа, который отличал идеологию более позднего движения просветителей и который, казалось, мог выступить единственной причиной превращения забитого обывателя в предприимчивого буржуа, что и произошло, вылившись в цепочку буржуазно-демократических революций XVII–XIX веков.

Напротив, жизнь протестанта была, пожалуй, даже в большей степени подчинена религиозным предписаниям и запретам, чем жизнь ортодоксального католика. Строгая регламентация поведения, простота нравов, граничащая с аскетизмом, трепетное отношение к труду были теми чертами, которые характеризовали не только истого пуританина, но и протестанта вообще.

А еще фатализм и полное отсутствие возможности спасения… Вот как в интерпретации Вебера выглядит доктрина одного из наиболее популярных протестантских движений — кальвинизма: «Не Бог существует для людей, а люди для Бога; все деяния человека (для Кальвина также является непреложной истиной, что для вечного блаженства предназначены лишь немногие) имеют смысл только как средство самоутверждения божественного величия. Прилагать масштабы земной «справедливости» к суверенным решениям Всевышнего бессмысленно и к тому же оскорбляет Его величие. Ибо Он, и только Он один, свободен, то есть неподвластен закону, и решения Его лишь постольку могут быть поняты и даже просто известны нам, поскольку Он сочтет за благо сообщить их нам. Нам даны лишь эти фрагменты вечной истины, все остальное, и в частности смысл нашей индивидуальной судьбы, покрыто таинственным мраком, проникнуть в который нам не дозволено. Если бы отвергнутые Богом стали жаловаться на не заслуженную ими кару, они уподобились бы животным, недовольным тем, что они не родились людьми. Ибо всякая тварь отделена от Бога непреодолимой пропастью и обречена им на вечную смерть, разве только он решит иначе во славу величия своего. Нам известно лишь одно: часть людей предопределена к блаженству, остальные же прокляты навек. Полагать, что заслуги или проступки людей оказывают влияние на их судьбы, было бы равносильно тому, что абсолютно свободные, от века существующие решения Бога мы сочли бы возможным подчинить человеческому влиянию — предположение совершенно немыслимое. Доступный пониманию людей «небесный отец» Нового Завета, радующийся обращению грешника, как женщина найденной монете, вытеснен далекой от человеческого понимания трансцендентной сущностью, от века предопределившей судьбу каждого человека в соответствии со своими непостижимыми для людей решениями и простирающей свою власть над всем мирозданием вплоть до мельчайшей частицы космоса. Поскольку решения Бога изначальны и не подвержены изменению, божественное милосердие в такой же степени не может быть утеряно теми, кому оно дано, в какой оно недостижимо для тех, кто его лишен.