Черный порошок мастера Ху - сёстры Чан-Нют

— Если речь идет о крушении джонки судовладельца Фунга, то вам следует обратиться к моему мужу, — ответила хозяйка дома.

— Не сомневаюсь. Однако в настоящий момент меня интересует убийство графа Дьема. Поскольку вы хорошо знакомы и с ним, и с его супругой, я надеюсь, что вы поможете мне уяснить кое-что из их отношений.

Бросив быстрый взгляд на потолок, украшенный серебряными гвоздями, шляпки которых складывались в фигуры неправильной формы, и на книгу заклинаний, судья встал перед курильницей. В ореоле голубоватого дымка он походил на божество, хранителя домашнего очага, которому совершают жертвоприношение. Видя, что ей не избежать допроса, молодая женщина склонила голову и застегнула распахнутый ворот. Поигрывая поясом, спускавшимся вдоль ее узких бедер, она заговорила:

— Мой зять, выходец из знатной семьи, женился на Лилии, когда оба они были очень молоды. В то время Дьем был очень привлекательным мужчиной. Лилия тоже не была лишена очарования, но состояние ее было куда больше. Красота Дьема и его язвительные речи понравились ей, и она не стала отвергать его ухаживаний. Звезды тоже благоприятствовали этому союзу, который люди сочли идеальным.

— Насколько я понял, детей у них не было. Как же они относились к этому несчастью? — спросил мандарин и тут же понял допущенную оплошность.

С тенью улыбки госпожа Стрекоза ответила:

— Это несчастье, как вы говорите, затронуло только мою невестку, поскольку граф Дьем отличался, так сказать, определенной свободой нравов. Он вел очень бурную жизнь вне брака.

— Действительно, ваш муж упоминал вскользь о каких-то разнузданных праздниках, устраивавшихся его братом. Я понимаю, что это очень деликатный вопрос, особенно в отношении молодой женщины, — смущенно покашливая, проговорил мандарин Тан, — но не могли ли бы вы уточнить, чем именно занимались на этих праздниках? Нет, я не допускаю мысли, что вы принимали в них участие… Но обо всем этом несомненно много говорилось, а некоторые подробности могут быть очень важны для следствия.

Завитки дыма едва скрывали веселье, овладевшее госпожой Стрекозой. Пригладив рукой растрепавшиеся волосы, она ответила:

— Нет, разумеется, вы правы, я не принимала участия в этих сборищах. Граф Дьем собирал у себя, в зале со стенами, увешанными экзотическими коврами, и с полом, усыпанным мягкими подушками, мужчин и женщин, в разных количествах, в зависимости от дня. Приглашенные утоляли жажду горячим, душистым вином, а среди них бродили обнаженные куртизанки и такие же музыканты. Я могу предположить, что они беседовали о своих пристрастиях, прежде чем разделиться на группы, чтобы предаваться плотским утехам.

— А эти пары были знакомы до встречи на этих сборищах?

— Я сказала не «пары», а «группы», — поправила его молодая женщина, подняв указательный палец. — Обычно это были человека три, в разных комбинациях, которые вы сами можете себе представить. Впрочем, у нашего графа не было определенного полового предпочтения. А коли так, то мужчины часто являлись к нему без жен, и наоборот, из-за чего в конце этих праздников возникала известная путаница. И в зависимости от того, как тот или иной гость проявлял себя, а также от его изобретательности, его приглашали снова или забывали о нем и думать.

Мандарин закашлялся, поперхнувшись едким дымом, от стоявшей в комнате духоты у него кружилась голова. А может, виной тому стали откровения госпожи Стрекозы? Он даже пошатнулся и, чтобы не упасть, ухватился за край стола, нечаянно коснувшись тонкой руки молодой женщины. Та, словно испугавшись этого короткого прикосновения, с поразительной быстротой отдернула руку. Восстановив равновесие, судья смущенно спросил:

— А госпожа Лилия знала, чем занимается ее муж? Ведь эти оргии, вполне возможно, могли стать поводом для неприязни.

В ответ на такое предположение госпожа Стрекоза расхохоталась:

— Лилия сама участвовала в этих увеселениях и пользовалась большим успехом благодаря своей гибкости, позволявшей ей принимать самые затейливые позы.

Мандарин широко раскрыл глаза, все еще стараясь скрыть свою наивность. Что за разврат царил среди сильных мира сего! В стране, по законам которой прелюбодеяние считалось преступлением, они совершенно безнаказанно развлекались самым извращенным способом.

— По-вашему, граф и его супруга предавались этим развлечениям потому, что у них не было потомства? Я хочу сказать, что они просто так проводили время, потому что у них не было настоящей семейной жизни?..

Задыхаясь в этой задымленной комнате, путаясь в своих доводах добропорядочного конфуцианца, мандарин все глубже увязал в трудном разговоре, к пущей радости своей собеседницы, вновь рассмеявшейся звонким смехом.

— Я только что сказала вам, что сама, хоть никого и не породила на свет, участия в этих любовных состязаниях не принимала! — весело воскликнула молодая женщина. — И, насколько мне известно, мой муж-скопец тоже. Хотя у него для этого есть неоспоримые данные, о которых мало кто может подозревать…

Ее искрящиеся весельем глаза со сверкнувшей в уголке слезинкой говорили о крайнем возбуждении, и мандарин начал опасаться новых откровений относительно ее личной жизни, которых он предпочел бы не слышать. Пока он ломал голову, как бы сменить тему разговора, дверь распахнулась и на пороге появилась знакомая фигура.

— Аконит, дорогая! — радостно приветствовала ее госпожа Стрекоза. — Входи скорее! Я собиралась медитировать, но тут пришел мандарин Тан со своими нескромными вопросами относительно распутной жизни графа Дьема. Я рассказала, чем занимались гости на его праздниках, и, похоже, его это шокировало. Я как раз клялась ему, что не принимала в этом участия, и бедный Доброхот тоже, хотя у него и есть для этого кое-какие задатки…

Опустив руки по швам, госпожа Аконит холодно взирала на жену своего поручителя. Заметив ее распущенный пояс и волосы в беспорядке, она удивленно приподняла бровь, затем бросила на мандарина Тана красноречивый взгляд и повелительным тоном произнесла:

— Хватит, Стрекоза! Не думаю, что нашему судье интересно слушать о ваших тайных наклонностях, и уж тем более о сомнительных подвигах Доброхота.

Мандарин вздохнул с облегчением и благодарно взглянул на молодую женщину, вовремя явившуюся, словно ангел-хранитель, и прекратившую этот странный разговор, становившийся неуправляемым. Одетая в черные штаны и короткую куртку, она представляла разительный контраст с женой скопца, изящно задрапированной в цветастую ткань. Судья впервые видел их вместе и отметил, насколько крепкой и ладной была фигура у одной и насколько соблазнительно изящной выглядела другая. Чувство прекрасного не позволяло ему сделать выбор между идеально сложенными сильными плечами и хрупкой шейкой.

Однако госпожа Стрекоза не сказала еще последнего слова. Указав пальцем на матерчатый кошелек в руках тюремщицы, она без обиняков спросила:

— А что это у тебя? Подношение Доброхоту? Что же за услугу он тебе оказал на этот раз?

Растерявшись, госпожа Аконит побледнела и спрятала кошелек в карман. Мандарин, которому от дыма становилось плохо, заметил в ее взгляде гневный огонек.

— Если ты считаешь ключи от тюрьмы подношением, тогда, конечно, я принесла твоему мужу подарок. Но раз его нет дома, придется отложить вручение до завтра, — сказала она, поворачиваясь, чтобы уйти.

Однако тут госпожа Стрекоза, проявив весьма неожиданную при ее хрупком телосложении ловкость, быстро сняла с себя пояс и метнула его вслед тюремщице. Ткань обвилась вокруг запястья госпожи Аконит, и та круто обернулась.

— Аконит, дорогая моя, — ласково глядя на нее, прошептала госпожа Стрекоза, — оставь мне ключи, что ты принесла мужу. Я передам их ему вечером, перед сном.

С ледяным взглядом госпожа Аконит пожала плечами и резким движением бросила кошелек госпоже Стрекозе, поймавшей его с лучезарной улыбкой. Затем, не говоря ни слова, тюремщица вышла из комнаты, а вслед за ней, пробормотав банальные слова прощания, за которые ему самому стало стыдно, выскользнул в широко раскрытую дверь и мандарин Тан.

Вынув ноги из расшитых бисером туфель, ученый Динь попытался поудобнее усесться на жестком деревянном стуле, проклиная грубую казенную мебель, от которой задницы у судейских должны были быть сплошь покрыты фурункулами. Очевидно, именно неудобные сиденья вынуждали имперских чиновников слоняться целыми днями по коридорам, наподобие праздных болтливых призраков. Послышавшиеся за дверью сдавленные смешки лишь усугубили и без того отвратительное настроение ученого, которому до ужаса хотелось поджечь эти набитые бумажками ящики, грозно возвышавшиеся в углу. Он с досадой пробежал глазами листки, которые нехотя вытащил наугад из пухлого сундука. Испещренные письменами, они являли собой скучнейшее перечисление товаров, прошедших через порт, и недвусмысленно намекали на необходимость благотворного послеобеденного сна.