Конец января в Карфагене - Георгий Осипов

Минует неделя, но желание не отступит. И в летние каникулы Самойлову суждено окунуться с этим камнем на шее. Наконец, лишь в июле, ввалившись домой в паутине и войлочных комьях косматых инстинктов, чья власть (он начинал это сознавать) над молодыми организмами будет покрепче советской, Самойлов достанет со шкафа пыльную катушку с охвостьем той записи — оботрет, перемотает и будет слушать то, что уцелело.

Почему-то, вероятно в силу проклятья, записать этот альбом извне в ту пору было никак нельзя, но это Самойлова уже не смущало, он по памяти принялся восстанавливать то, что сам аннигилировал, самостоятельно — в себе, и почувствовал, как обретает небывалое могущество. И могуществу отдается, уступает привитое в детстве бессилие, открывая дорогу безумию, означающему свободу воображения без границ!

Свою задачу Самойлов определил четко — наиважнейшим делом для него теперь является восстановление до мельчайших подробностей того, что оборвалось и пропало вместе с хором мальчиков. Того, что предшествует «You cant always get what you want»…

Мало-помалу комната наполнялась гостями. Они усаживались порознь, как того требует логика трезвого ума, не готовые к сближению. И оттого, что они соблюдали дистанцию, в комнате казалось просторнее.

Блондинка с очень светлой кожей, в черном платье без рукавов сидела у зеркала, демонстрируя шов на спине, куда была вшита молния. Полноватый парень с курчавой головой подпирал подоконник, словно только что приземлился сквозь открытое окно. В комнате пахло табаком. Родители разрешали курить.

Самойлов прибыл раньше всех. Пигалица «Нота», присоединенная к «Днепру», послушно переписывала «Гранд Фанк». Четыре катушки вращались в одном направлении с одинаковой скоростью. Позднее всех явилась девушка в короткой замшевой юбке и лазурной майке с открытыми подмышками. Кожа ее длинных рук и ног имела цвет мокрого песка, на запястье свободно болтались мужские часы. Кукольное личико из-за волос, густых и растрепанных под Роберта Планта, казалось миниатюрнее, чем было на самом деле. Она примчалась прямо из техникума.

Наконец-то Самойлов получил возможность рассмотреть, какой у Сёрика магнитофон. Собственно, такую модель он видел еще прошлым летом, но тогда все было иначе. На полированную коробку, купленную работягами в рассрочку, молились, строго соблюдая инструкцию. А здесь, в обители Сёрика, такой же «Днепр» был не роскошью, а верным и выносливым слугой, скинувшим красивую оболочку, словно вспотевший официант свой китель.

— Главное — вентиляция», — пояснял Серик. — Помню, предки уехали на дачу, а мы с френдами подбухали и тоже рванули последним катером на вылазку…

— Спонтанно… В таких случаях все делается спонтанно, — ввернула из гостиной, где накрывали стол для взрослых, то ли мать, то ли сестра Элеонора.

— Так он у меня двое суток пропахал невыключенный — и хоть бы хны! Захожу в воскресенье вечером — бобина вертится, как сволочь на веревке, раскаленная. Пленка послипалась, потому и не обсыпалась. Вечный аппарат. Главное — вовремя дать ему охладиться… как человеку… Знаешь полное называние «Гранд Фанк»? — спросил он вдруг без нажима и, тем не менее, застал Самойлова врасплох.

Самойлов знал, но вместо четырех иностранных слов, вымолвил, не поднимая глаз, одно родное:

— Конечно.

— Грэнд Фанк Р-рэйл Р-роуд, — чеканно произнес студент, прибавляя громкость, чтобы старшие за дверью не услышали, как булькает разливаемое вино. — Центральная Дорога Катастроф! Какая она длинная и красивая… хер ее знает, — добавил он тихо, вернее, добормотал пьяным полушепотом.

И Самойлову на миг померещилось, что Сёрик имеет в виду не группу, а девицу в замшевой мини.

Сёриков «Днепр» не покоился на тумбочке с накидкой, а стоял прямо на паркетном (признак достатка!) полу, подрагивая четырьмя тонкими ножками.

— Серега, а что он у тебя все время дергается? — поинтересовалась блондинка, убирая помаду в сумочку. — Разве так должно быть?

— Проходили, что такое «резонанс»? — с напускной строгостью парировал ее вопрос Серега. — Вот выучишь и расскажешь.

«Гранд Фанк» с одной стороны не уместился. Последний дюйм пленки выполз сквозь прижим посреди барабанного соло. Самойлов всполошился — что если его сейчас вежливо удалят из молодежной компании, в столовую, где взрослые гости под самогон (гордость доцента Поздняка) минут сорок сравнивают «Опасный поворот» и «Сагу о Форсайтах» — чья постановка лучше отражает британские нравы. По пути в туалет, Самойлов подслушал, как один мужчина осуждает недавнюю высылку из Англии «наших» дипломатов.

Этого не произошло. Самойлова выручила Нора:

— Серж, не мучь нашего юного друга своей смуристикой. Поставь моему куввэну что-нибудь забойное, ритмичное… к-клевое! (она не выговаривала букву «з»).

Нора считала Самойлова своим кузеном, хотя никакого родства между ними быть не могло.

— О! совсем другое дело! Дифферент строукс фо дифферент фолкс. Кларки! Как мы под них балдели! — в темных очках, парике и брючном костюме пятилетней давности Нора напоминала рисунок из «Юности», иллюстрацию к «Отелю «У погибшего альпиниста». — Мальчики, девочки, я прошу вас, потанцуйте. Сбацайте шейк!

Курчавый увалень (Самойлов знал, что фамилия его Ефремов, и что Норе, до ее болезни, он приходился женихом) без лишних слов поднес Самойлову полфужера «Тамянки». Самойлов быстро выпил. Из горлышка пьется иначе…

— Какой тебе шейк сбацать, Эля? — развел ручищами Сёрик. — Старый, новый, или солдатский?

Эля молчала, она нахохлилась, вероятно, о чем-то вспоминая, потом задумчиво вымолвила:

— Старый… самый первый… Зря ты вытер Hippy Hippy Shake.

Чувиха в замшевой мини эффектно вскидывала тонкие руки, старательно воспроизводя устаревший танец; она стояла на одном месте, как полагается. Несмотря на ее хипповатый, более современный облик, тот же Серик в белой рубахе и обычных очках смотрелся намного западнее. В его движениях чувствовались сила, юмор и темперамент. Одним словом — порода. Самойлов был очень доволен — отныне эту вещь «Дэйв Кларк Файв» он сможет слушать когда и сколько пожелает.

«Ей всего лишь шестнадцать, а она уже посещает не школу, а техникум, — с восхищением думал Самойлов, гадая, дадут ли ему еще вина. Импортного вина… — Курит, бухает. И все-таки я здесь не гость, а посетитель. Посетитель я…»

Он не обратил внимания, что вещь (а может, и несколько вещей подряд) отыграла, и Сёрик по личному усмотрению уже перекатывает что-то другое.

Откуда-то сверху, будто от висельника, пахнуло сырым песком и удушливыми духами. Самойлов поднял взгляд. Над ним, покачиваясь, как Роберт Плант в кинохронике «Новости дня» (Цеппелинов показали в последнем сюжете), возвышалась барышня в замшевой мини со второй порцией «рыбьего жира» для его пионерской глотки. Протянув свободную руку, чувиха представилась сообразно своему наряду, низким голосом:

— Нэнси.

Самойлов проглотил вторую порцию, не выпуская пальцы Нэнси из своей руки.

— Винимпэкс, — буркнул он, испытав легкую тошноту.

Ему вдруг сделалось смешно оттого, что брат и сестра носят береты, и надо сказать, это им очень к лицу. По крайней мере, смотрится необычно, как-то средневеково. Взять и надеть без стеснения на голову старперский головной убор! А ведь у него — Самойлова — до сих пор нет ни единой более-менее современной шмотки, даже расклёшенных брюк нет. Его одевают как переодетый труп чужого ребенка… И сегодня, отправляясь на сеанс звукозаписи, он самовольно вырядился в допотопную чешскую курточку (тоже, кстати, неизвестно, чья она) из кофейного вельвета, с которой, впрочем, не так все просто… С недавнего времени он переживал убожество своего гардероба значительно легче.

Самойлов успокоился, когда приметил, что в каждой вещи (даже если та годами валяется на прилавке): брюках, пиджаке, свитере или пальто можно обнаружить и выделить элементы модного фасона, чтобы носить ее дальше со спокойным сердцем. Кургузая куртка сидела на нем как на участнике западной группы, допустим, «Кристи» (чье выступление в Сопоте старые пидорасы не позволили ему досмотреть, выжили из «столовой»), или «Манго Джерри», или на ком-нибудь еще.

— Нет, «Кристи» у меня кто-то взял и не вернул. Заиграли, засранцы, — с небрежной грустью ответил Сёрик. — Зато я могу рассказать вам одну хохму. Слушайте все!

Что ж, хохму так хохму. Самойлов с азартом хлопнул в ладоши, параллельно заподозрив, что хохма каким-то образом связана с одним из ненавистных ему мультфильмов. И не ошибся.

— Позапрошлым летом, — приступил к анекдоту Сёрик, — нас погнали в стройотряд. Я не мог сачкануть из-за бати — сын преподавателя и все такое. Буханину, деревенский самжэнэ, приходилось покупать у местных рóгов. Иногда они сами приносили бесплатно, потому что у нас с собой был «маг», даже два «мага» — переносная «Весна» и стационарный «Айдас». И вот, сидим мы, бухаем, и слушаем как раз «Кристи», Yellow River, а с нами — один местный рог, примерно такого же возраста, как мы. Значит, начинается Yellow River, и рог сразу как-то оживился, спрашивает: «Кто поет»?