Есть, господин президент! - Лев Гурский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Доброй ночи, Вова, — сказала я. — Все-таки мне надо идти спать. И, пожалуйста, попросите «Вернеров», пусть орут вполсилы. Или устроят себе технологический перерыв, минут на сто двадцать.
— Я их заткну, — пообещал мне полужурналист-полумент. — Чтоб мне провалиться. Пусть днем играют. А вы, если вдруг надумаете, заходите к нам. Завтра. Можно послезавтра. Мы гуляем еще пять дней, все оплачено. И выпить опять же с утра подвезут…
Когда я поднялась к себе в номер, надо мной еще шумел девятый музыкальный вал, но через пару минут стих: Вова честно выполнил обещание. Сон мой только и ждал затишья. Я тотчас же провалилась в цветной голливудский кошмар, где мой учитель Адам Окрошкин на пару с северокорейским вождем товарищем Ким Чен Иром — оба в красных спортивных костюмах и на мотоцикле, но без шлемов, — по-ковбойски влетали в витрину духана «Сулико» и толстой книгой били по темечку Грандова-Гулю… Тюк! Тюк! Стук! Стук!
Я продрала глаза. За гостиничным окном светало, на часах было около пяти утра, а стук из сна перескочил в явь.
— Яна, это Макс, — послышался из-за двери знакомый голос, — нам пора собираться, а то мы пропустим Тринитатского.
— Ладно-ладно. — Я с трудом подавила зевок. — Дайте мне еще пятнадцать минут. Можете пока забрать свой японский драндулет со стоянки и ждать меня на улице у входа.
Проклиная тех, кто придумал бегать ни свет ни заря, я довела себя до более-менее товарного вида и спустилась вниз на лифте. В вестибюле никого не было. Только на подоконнике рядом с аптечным киоском выстроилась батарея пузырьков из-под боярышниковой настойки, а на стойке портье сиротливо лежала чья-то фуражка.
От Пречистенской набережной до Земляного вала мы доехали без приключений и треугольную шапку опознали, едва увидели.
Вообще-то Адам Васильевич мог не упоминать головного убора — нигде поблизости не нашлось иных бегунов. Бывший шеф-повар «Пекина», низенький сухонький старичок, совершал утренний моцион в полном одиночестве. На Тринитатском был почти такой же «адидасовский» спортивный костюм, какой мне приснился на Окрошкине. Правда, синий, а не красный.
Подъезжать к бегуну на мотоцикле я сочла неприличным. Так что Макс оставил «кавасаки» на моем попечении и затрусил вслед за синим спортивным костюмом. Я увидела, как он поравнялся с Тринитатским, что-то ему сказал, получил не слишком пространный ответ, а затем трусцой вернулся ко мне.
— Он хочет, чтобы я показал ему «Искусство еды» с автографом.
Я вышелушила из газетной обертки подарок Адама Васильевича, и Макс с книгой в руке унесся к Астаховскому мосту. Изгиб Николоямской улицы скрыл обе фигуры. Появились они снова через пять минут. Теперь уже старичок в «адидасе» размахивал книгой в такт своему бегу, а Макс двигался с пустыми руками. Метров за десять до мотоцикла повар развернулся и снова потрусил к мосту.
— Он хочет… беседовать с вами… — проговорил Макс, подлетая ко мне. — Сказал, что там написано про Яну, а я — это не вы…
Вчера я перевыполнила недельную норму по бегу, но не спорить же с резвым дедом? Тринитатский старше меня лет на семьдесят. Если он может нарезать километры, то и мне отступать неловко.
Соскочив с мотоцикла и притопнув раз-другой, я кинулась в погоню за ускользающим старичком, но поравняться с ним сумела не сразу.
— Вы ученица Адама? — Тринитатский обошелся без предисловий.
— Да, Всеволод Ларионович, — послушно ответила я.
— Настоящая ученица? — Не сбавляя скорости, бывший шеф-повар «Пекина» придирчиво оглядел меня и остался недоволен. — Слишком уж вы юная для такого дела… — Тринитатский помолчал метров пятнадцать и добавил: — Ну-ка, мы сейчас это проверим. Отвечайте быстро и не задумываясь. Первое — что такое «Чи Гань»?
— Блюдо из куриной печенки, — без колебаний ответила я. На таком уровне я знала китайскую кухню. — Обычно готовится со специями «Хау Джо» и обжаривается в соусе с добавлением рисовой водки, белого перца, уксуса, лука зеленого, лука репча…
— Правильно, — перебил меня Тринитатский, — но это самый легкий вопрос, второй будет посложнее. Из истории… Смотрите под ноги, открытый люк, не упадите… Итак, вопрос из истории. В своем кулинарном словаре Александр Дюма описывает обед 1833 года, где им был сервирован некий деликатес — такой огромный, что четыреста гостей не могли его доесть. Что он имел в виду?
Вопрос был с подковыкой, но, к счастью, гастрономические загибы Дюма-старшего мы с Адамом Васильевичем неоднократно разбирали по косточкам. Окрошкин называл французского романиста редкостным вралем, хотя за «Графа Монте-Кристо» готов был простить ему все грехи — даже знаменитую «развесистую клюкву».
— Не «что», а «кого», — поправила я. Пока мне удавалось не сбить дыхания. — Дюма писал про огромного осетра. Адам Васильевич, правда, считает, что это выдумка. Одной рыбы не могло хватить на стольких гостей, хотя при разделке осетра в отходы идет меньше пятнадцати процентов живого ве…
— Очень хорошо, — вновь не стал дослушивать бегун. — Узнаю школу Адама. Поворачиваем обратно… не оступитесь… И последний вопрос. Что такое «свинина по-тринитатски»? Этого нет ни в одной кулинарной книге, только Адам еще мог помнить…
Тоже мне, теорема Ферма! Обижаете, маэстро, мы и не такому обучены-с. Я сменила очередной вдох на выдох и сказала:
— Это есть в одном справочнике, у Джона Бутлера. Ваша свинина с кислой ягодой и рисом — это классика, Всеволод Ларионович. Знатоки отмечают эксклюзивный привкус фруктового пирога.
Ни слова больше не говоря, Тринитатский на бегу поймал мою руку, приложился губами к тыльной стороне ладони, и весь остальной путь до Земляного вала мы бежали в торжественном молчании. На углу двух улиц старик позволил себе (и мне) перейти с бега на ходьбу. Вскоре он остановился, сделал пару наклонов вправо-влево и все так же молча подал нам с Максом знак — следовать за ним.
— Я к вашим услугам, — объявил он, когда мы отмахали еще два квартала по Николоямской и свернули в Большой Дровяной переулок.
Третий от угла, серо-голубой дом в один этаж смотрелся опрятно, но скромно. На входной двери вместо почтового ящика наличествовала окованная железом щель, которая подходила для писем любой толщины, для бандеролей и даже, по-моему, для коробок с пиццей — если вдруг вообразить, что великий кулинар станет заказывать пиццу. От алчных застройщиков и стенобитной бабы домик Всеволода Ларионовича уберегала мраморная табличка рядом с дверью: «Памятник архитектуры XVIII века. Охраняется государством».
— Не бойтесь, — улыбнулся нам хозяин. — Стены крепкие, еще двести лет простоят. А внутри у меня век двадцать первый, к тому же довольно просторно. Места хватит даже для этого мотоцикла.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});