Три женщины, три судьбы - Ирина Чайковская

Нет, не кажется мне, что Панаева выдумывает, рассказывая, как в одно из следующих посещений Дюма пожелал ночевать у них на даче, так как в доме графа Кушелева «чувствует тоску», да и у повара графа «все блюда точно трава», не кажется выдумкой и то, что «Панаев, уступив свой кабинет гостям, должен был спать на диване в другой комнате вместе с Григоровичем»[154]. Между тем, Григорович убеждает читателя, что был «только один раз с Дюма на даче у Панаева»[155]. А вот этому я не верю. Не может быть, чтобы «нянюшка» Дюма, его «чичероне» (так называл Григоровича Панаев) отпускал француза одного на дачу Панаева, а сам оставался ночевать в доме графа Кушелева. Это как-то совсем несообразно… Зато я на сто процентов верю Авдотье Яковлевне, описывающей свой разговор с Добролюбовым, перед которым она восхваляет «храбрость» французского писателя, однажды съевшего «нарочно» приготовленный для него обед из щей, пирога с кашей и рыбой, поросенка с хреном, уток, свежепросоленных огурцов, жареных грибов и сладкого слоеного пирога. Накормила — в надежде не скоро его увидеть, но все было напрасно: через три дня после «русского обеда» Дюма явился, как ни в чем ни бывало. Не соглашусь лишь с конечным выводом Авдотьи Яковлевны: «…желудок Дюма мог бы переварить мухоморы!»[156]. На многих страницах своей книги о России писатель-гурман пишет о еде, жалуется на ее качество в ресторанах и гостиницах, на ее отсутствие на почтовых станциях, ему, как мы помним, не мог угодить даже повар графа Кушелева. А вот качество еды у Панаевой, приготовленный ее рукой кофе, даже обычная для русских, но не знакомая иностранцу простокваша, пришлись привередливому французу по вкусу; что до количества съеденной им пищи, то оно связано исключительно с его могучим аппетитом и отменным здоровьем, и при чем здесь ядовитые несъедобные мухоморы?

В полемике Авдотьи Панаевой и Дмитрия Григоровича относительно Дюма я, как видит читатель, целиком стою на стороне мемуаристки, в чем мне помогают свидетельства самого Дюма и Ивана Панаева. Резкие возражения Григоровича представляются мне необоснованными и вызванными желанием «сохранить лицо».

7. Французский след, или Несколько слов о поединках

Появление Дюма на даче Панаевых вызвало неожиданные последствия полудетективного свойства. Дело в том, что любознательный романист — с подачи Григоровича и по его подстрочнику — перевел на французский язык три стихотворения Некрасова: «Забытая деревня» (1855), «Еду ли ночью…» (1847) и «Княгиня» (1856), вставил их в свой рассказ о посещении Панаевых и поместил этот материал в своем ежемесячном парижском журнале «Монте-Кристо».

К последнему стихотворению Дюма дал свои комментарии, так как знал всех его «прототипов», а именно: графиню Воронцову-Дашкову и ее второго мужа-француза. Некрасов в своей балладе «Княгиня» рассказал жалостную историю, случившуюся незадолго до создания стихотворения (1856) и бывшую в тот момент у всех на устах: якобы, русская аристократка была «уморена» за границей своим мужем, доктором-французом, спустившим все ее состояние. Дюма опровергает это «общее заблуждение», объясняя, как все было на самом деле: «Госпожа Воронцова-Дашкова вышла во Франции замуж за дворянина, занимавшего в обществе по меньшей мере то же положение, что и его супруга; его состояние превышало богатство жены… она умерла среди роскоши, в одном из лучших домов Парижа… окруженная неусыпной заботой мужа, который в течение трех месяцев ее болезни не выходил из дома»[157].

Дюма вступился за своего соотечественника, обвиняемого в бесчестном поступке, назвал он и его имя — барон де Пуайи. Это предыстория. А история началась тогда, когда, как рассказала Авдотья Панаева в своих мемуарах, спустя несколько недель после отъезда Дюма, в то время как Панаев читал ей и Некрасову свой «фельетон» о Дюма, предназначенный для «Современника», на аллее дачи появились дрожки — и опять с французами. Один из них и был тем самым «французским мужем» русской аристократки. Он приехал вызвать Некрасова на дуэль за стихотворение «Княгиня». «Странно было, — пишет Панаева, — как доктор-француз мог узнать об этом стихотворении в Париже»[158]. Сейчас нам понятно, что узнал он о нем из статьи Александра Дюма, поместившего в ней перевод стихотворения, сделанный не без помощи все того же Григоровича[159]. Поединок не состоялся, дело замяли, хотя Некрасов уже ездил «тренироваться» стрелять из пистолета.

В моей статье речь тоже идет о «поединке», хотя его участники — Григорович и Панаева — оружие в ход не пускали, а Авдотья Яковлевна, даже не ведала, что ее, уже после ее смерти, вызовут «к барьеру». Но — случилось. Оба мемуариста дали свою версию одних и тех же событий и написали несхожие портреты одних и тех же знаменитых в российской истории персонажей. Дело исследователя сопоставить их мемуары и постараться из-под наслоений, образованных ошибками памяти, личными пристрастиями и антипатиями, а также сознательными искажениями истины, извлечь кристаллы бывшего на самом деле, что я и попыталась сделать в меру своих сил.

Иван Тургенев и Николай Некрасов сходство любовных коллизий

Бог дал тебе свободу, лиру И женской любящей душой Благословил твой путь земной.

И вперед — в это темное море — Без обычного страха гляжу…

В Италии, в городе, где я жила, главный городской проспект, необыкновенно длинный и живописный, упирался в море с двух сторон. Мне хочется использовать этот образ для героев моей статьи.

Некрасов и Тургенев — как личности и как творцы — мало друг на друга похожи, каждый из них прошел свой неповторимый путь; однако есть нечто, что выпало на долю им обоим. Море, к которому они подошли с разных сторон, было одно и то же; броситься в его волны было и желанно, и опасно. Оба испытали мучительное любовное чувство, сродни наваждению, оба любили замужних женщин, любовь и мешала им жить, и давала силы для жизни. Она стимулировала их творчество, но одновременно осознавалась как вериги, зависимость, рабство. Сложный, плохо изученный психологами феномен. Попробуем хотя бы схематично проследить процесс возникновения и развития любовного чувства у наших героев, отмечая сходные и несхожие моменты на их пути.

1. Несколько предварительных замечаний