Ликвидация - Алексей Лукьянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С этими словами он вынул из рукава медную монетку и швырнул ею в Антония. Отец не закрылся от снаряда, а ловко поймал его и подбросил на ладони.
— Вот, значит, как дело обстоит? — улыбнулся Булатович. — Спасибо за урок. А я-то, старый пень, думал, что не брать должен, а давать, как меня отец Иоанн учил.
Глаза Антония вдруг полыхнули зеленым и голубым цветом, он начал крестить Кондратия, и на каждое крестное знамение в лоб хитромудрому ключнику влетала медная монета:
— Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его.
Отец Антоний читал псалом и наступал на лукавого гостя. Медяки летели в Кондратия со всех сторон, больно хлопали по щекам, по лбу, по плечам. Кондратий в ужасе не мог отвернуть лица от страшных и прекрасных глаз Булатовича.
— Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы, летящия во дни, от вещи, во тме преходяшия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих.
Они уже вышли из кельи, и голос иеромонаха гремел по коридорам, и прочие монахи высунулись посмотреть, из кого Булатович изгоняет беса. Узрев это поистине апокалипсическое действо, монахи скрывались обратно в кельи и принимались истово просить прощения у Господа за прегрешения свои, а отец Антоний продолжал гнать беса:
— На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое.
Посрамленный бес вывалился спиной вперед в монастырский двор и плюхнулся афедроном в пыль.
— Медяки подбери, пригодятся, — сказал напоследок Булатович и ушел к себе.
Весь следующий день в монастыре только и разговоров было, что об изгоняющем ключника Антонии да о ползающем на карачках Кондратии, подбирающем мелочь, разбросанную Булатовичем. После такого инцидента даже и думать не стоило, чтобы оставлять Кондратия в монастыре. Леннарт плюнул и вернулся в Петербург — все равно он уже достаточно подзаработал и продолжал контролировать канал до тех пор, пока его не перекрыли сами монахи.
Конечно, фокус отца Антония не изгладился из памяти Леннарта Себастьяновича. Он не верил в чудеса, но верил в некоторые необъяснимые феномены, например левитацию йогов, и полагал, что Булатович обладает каким-то даром преумножать материю. Все монеты, которые он собрал в Афоне, были точной копией той, которую бывший Леннарт Себастьянович швырнул в монаха. Эберман хотел знать — врожденный ли это талант или приобретенный.
Изучив историю Иоанна Кронштадтского, Леннарт понял, что Булатович повторяет трюки своего наставника. Иоанн тоже любил осчастливить народ, раздавая мелочь налево и направо, и, когда его спрашивали, откуда у него столько денег, он просто отвечал:
— У Бога нет ни эллинов, ни иудеев. У меня своих денег нет. Мне жертвуют — и я жертвую. Я даже часто не знаю, кто и откуда прислал мне то или другое пожертвование. Поэтому и я жертвую туда, где есть нужда и где эти деньги могут принести пользу.
На такие пожертвования он строил церкви, школы, богоугодные заведения. Леннарту это казалось если не подозрительным, то по крайней мере — странным, что жертвуют священнику, а не тем же школам или больницам. Значит, талант передался от учителя к ученику… Эберману очень хотелось изучить этот феномен, но были у него дела и более злободневные — например, не угодить в лапы полиции.
Началась война с Германией. Леннарт Себастьянович нашел еще один прекрасный способ заработать. Он заключал договоры на поставки фуража, провианта или обмундирования, брал аванс — и исчезал. Методы приходилось совершенствовать, потому что военные и полиция быстро учились. В конце концов риск стал превышать выгоду, и Леннарт Себастьянович перешел на благотворительные балы, где и столкнулся с мадам Прянишниковой.
Эти яркие голубой и зеленый глаза спутать нельзя было ни с чем. Точно такие же глаза были у Булатовича, когда он читал девяностый псалом. Интересно, она тоже умеет умножать предметы?
Они познакомились. Мадам Прянишникова моментально оценила размах натуры Леннарта Себастьяновича и похвалила исполнение операции. Она сразу раскусила, зачем Эберман собрал этих толстых напыщенных индюков, пригласил к ним поэтов, которым все равно где читать свои вздорные вирши. Правда, среди ангажированных стихоплетов затесался один, которому непременно надо было все испортить. Вышел — длинный, несуразный, в безвкусной желтой кофте, с огромным бантом на шее — и давай грохотать:
— Вам, проживающим за оргией оргию, имеющим ванную и теплый клозет…
Все рты пооткрывали. Рифмоплет припечатывал гостей, как Булатович припечатывал Леннарта медяками и молитвой.
— Вам ли, любящим баб да блюда, жизнь отдавать в угоду? Да я лучше в баре блядям буду подавать ананасную воду!
Дамы ахнули. Кавалеры скрывали желание немедленно выйти на сцену и хорошенько отмутузить возмутителя спокойствия.
— У этого как фамилия? — спросил Эберман у распорядителя бала.
— Маяковский.
— Запиши — Маяковского больше не приглашать.
Мадам Прянишникова сказала:
— Весело здесь у вас. Вы, кажется, что-то хотели у меня спросить?
— Право, не знаю — ловко ли?
— Неловко рейтузы через голову надевать. Говорите уже.
Леннарт Себастьянович начал с комплимента:
— У вас такие красивые глаза. Я такие только раз в жизни видел. У одного мужчины.
— Вот как?
— Да. И этот мужчина мог делать совершенно невообразимые вещи.
— Какие именно?
Леннарт Себастьянович рассказал. Чем подробней он рассказывал, тем больший интерес вызывал у собеседницы. Наконец она сказала:
— Вам сказочно повезло: вы видели в действии один из самых редких и могущественных артефактов прошлого — тритона. Он способен бесконечное множество раз дублировать любой объект, будь то камень или металл. Большой предмет или маленький — тритону неважно, лишь бы он был цельный, а не составной. Вот эту вилку он может удвоить, а, скажем, хрустальную люстру — нет, потому что она собрана из разных элементов.
— Откуда вы все это знаете?
— У меня есть это, — и Эмма Павловна показала висящий на элегантной золотой цепочке кулон, изображавший довольно противного на вид насекомого. — Это муравей.
— Он тоже умеет удваивать вещи?
— Нет, у него более скромное предназначение.
— Но зачем эти амулеты?
— Они помогают нам участвовать в общем событии. Позволяют увидеть мир таким, какой он есть. Ведут нас по жизни.
— А как… э… получить такой предмет?
— Если ваше имя вписано в общий замысел — вам обязательно повезет. Но не сейчас, — и мадам Прянишникова неторопливо пошла прочь.
Это загадочное «не сейчас» имело совершенно конкретный смысл. Спустя пять минут двери в зал открылись и в проходах возникли полицейские. Леннарт Геральдович понял, что бал окончен, и попытался слиться с толпой, но вокруг него стало вдруг слишком тесно, и не успел он опомниться, как на руках у него защелкнулись наручники.
— Господин Эберман? — уточнил круглолицый мужчина во фраке.
— С кем имею честь?
— Меня зовут Кремнев Сергей Николаевич. А насчет чести позвольте усомниться. Уж чего-чего, а чести вы не имеете.
— Я буду жаловаться!
— Как же, как же… конечно, будете. Начальства у меня много, можете жаловаться всем сразу. Господа, прошу внимания! У вас на глазах мы задерживаем…
Эберман попался. Впервые в жизни. Многие ли могут похвастаться, что за всю их преступную карьеру они ни разу не были не только за решеткой, но и под подозрением!
— Фамилия, имя, отчество? — спросил его на первом допросе Кремнев.
— Эберман Леннарт Себастьянович.
— Полных лет?
— Сор… — начал Леннарт Себастьянович — и осекся. Сорок лет ему было, когда он провел первую свою блестящую операцию во время денежной реформы Николая Второго.
— Забыли? — изумился Кремнев.
— Нет, минутку, мне… Какой год сейчас?
— Вы издеваетесь?
— Какой сейчас год?!
— Сейчас десятое марта одна тысяча девятьсот пятнадцатого года, но если вы полагаете, что вам удастся изобразить невменяемого…
Пятьдесят восемь! Ему пятьдесят восемь лет! Куда выпали годы до сорокалетия? Куда канули годы до сегодняшнего дня?! Нет, у Леннарта Себастьяновича не было ретроградной амнезии или еще чего-то мудреного, он прекрасно помнил все события в своей жизни, он мог совершенно точно сказать, где находился и что делал в любой день едва ли не с первого класса гимназии. Его убило то, что жизнь пролетела так молниеносно!