Атомный век - Михаил Белозёров

— Остриё сеть! Остриё семь! Роман Георгиевич, что у вас там?! — всполошился он.

Его голос едва был слышен сквозь бесконечный космический гул.

— Остриё пять, всё нормально… — не поверил даже самому себе Берзалов, — находимся на краю пустого посёлка. Ведём разведку.

Аппаратура шифрации и дешифрации задерживала ответ на долю секунды. Накануне они обговорили и эту предосторожность, задействовав СУО на полную катушку, хотя теряли оперативность.

— А то мало ли что… — сказал Гаврилов. — Услышит кто‑нибудь, и пиши пропало.

Берзалов хотел сказать, что связь вообще стала глуше, что это плохой признак, но не успел. СУО вдруг выставила красную «галку», а где и как в привязке к местности — визуально не определишь, потому что заборы и дома закрывали видимость. Правда, азимут был взят верно. Если бы не азимут, лихорадочно подумал Берзалов, то вообще кранты. Колюшка же Рябцев выдохнул все свои ночные страхи:

— «Бредли»!

— Вижу… — спокойно ответил Берзалов и приказал: — Филатов, назад! Всем из машины — вон! Рассредоточиться!

Это манёвр у них был отработан до совершенства. Не зря он гонял экипаж до посинения: «высадка и посадка на бронетранспортёр». Главное, чтобы никто руку себе не сломал, как Кумарин, подумал он. Гаврилов почему‑то молчал, вроде как ничего не слышал, но сейчас было не до него. Сейчас надо было выкручиваться.

— Чванов, можешь достать его из «шмеля»?

— Могу! — бодро ответил Чванов и надел свой огромный шлем, величиной с казан.

— Я могу! — подпрыгнул Бур.

— Сиди на месте! — приказал Берзалов. — Или нет, будешь вторым номером.

— Есть вторым номером! — обрадовался Бур и, забыв, что надо обязательно поворчать, проявить, так сказать, характер, неуклюже полез из бронетранспортёра, как всегда, выронив магазин.

— Быстрее, быстрее, ребята! — торопил их Берзалов, — потому что если америкосы опомнятся, нам голов не сносить.

А сам подумал, что уходить надо, назад к Гаврилову, ведь получается, что квантор запечатан, как бутылка с шампанским, что стерегут его американцы, как зеницу ока. А воевать такими силами мы не можем. Это конец, мрачно думал Берзалов и соображал, как бы половчее вывернуться из неприятной ситуации.

— Филатов, сможешь пройти соседней улицей и прикрыть наших?

— Смогу… — ответил Клим Филатов и мягко, как детскую коляску, тронув с места многотонную машину, подминая колёсами тюльпаны и гвоздики, росшие у калиток, завернул за угол. И СУО, всё так же настойчиво рисуя домики, улочки, проулочки, тут же отобразила уже не красную «галку» под номером двадцать один, а контуры «бредли» во всей его красе. Но кроме этой «галки» появились ещё и двадцать вторая и двадцать третья «галки» почти за пределами видимости СУО, но о них пока можно было не думать. О них потом… потом… уговаривал себя Берзалов, кожей чувствуя, что проигрывают они во времени, что кто‑то невидимый наводит на их несчастный БТР какую‑нибудь супер — пупер ракету. А потом когда бабахнуло — громче, чем он ожидал, и когда ударная волна — короткая и стремительная — пришла и пнула башенку БТРа, вздрогнул от неожиданности, хотя, конечно, ожидал выстрела из «шмеля».

— Вперёд! — скомандовал он. — Вперёд! Теперь только вперёд!

Бронетранспортёр, напичканный оружием и электроникой, но всё равно уязвимый для любого пехотинца, выскочил точно сбоку «бредли», и Колюшка Рябцев с расстоянии в двести метров залепил ему в корму длиннющую очередь, да так, что во все стороны брызнули пламя, огонь, а осколки веером ушли в зеленоватое небо.

Ещё ни один «бредли», сделанный из алюминия, не выдержал попадания «шмеля — м» и очереди, считай, в упор из автоматической стомиллиметровой пушки с бронебойными подкалиберными снарядами. А этот как стоял, так и остался стоять, даже не шелохнулся, и из него никто не выскочил, и не повалил дым, а ещё не завыли сирены и в небе не залетали БЛА.

Поубивали мы их, что ли, всех? — страшно удивился Берзалов, и только потом понял, что сержант Чванов кричит в наушнике что есть мочи:

— Подбили! Подбили!!!

— Вашу — у-у Машу — у-у!.. Чего орёшь?! — грубо спросил Берзалов так, как только он умел спрашивать в минуту душевных волнений. — Сам вижу, что подбили.

— Подбили давным — давно! — уже спокойным голосом добавил Чванов.

— Как давным — давно?.. — опешил Берзалов и впился глазами в оптику.

Только теперь он разглядел, что динамическая броня на боку и башенке разорвана в крошево, но это было не самое главное, главное заключалась в том, что, похоже, башенка была свернула набок, как может быть свернута только челюсть у боксёра. Однажды Берзалов был свидетелем, как Артур Абрахам, чемпион мира по версии WBA, дрался со сломанной челюстью, выстоял все двенадцать раундов и выиграл. А противник — большая сволочь, всё норовил в эту сломанную челюсть попасть, только это ему никак не удалось. Так вот, башенка «бредли» оказалась не только сильно деформированной, но ещё и прижатой правым боком к корме, словно её ударили слева — коротко и жестко, как в боксе, от пояса, снизу вверх, с вывертом пятки.

Ого! — подумал он, не веря своим глазам. К тому же «бредли» всё ещё не горел. Слегка чадил, но это было вовсе не то, что обычно бывает после попадания «шмеля», буквально выжигающего изнутри любой объект, который мог пробить. Так что «бредли», действительно, подбили уже давным — давно, сообразил Берзалов, хватаясь за автомат. И словно в подтверждение Чванов снова заорал и появился в прицеле, приплясывая на броне:

— Мёртвый! Мёртвый!

Пришлось выбираться и идти смотреть. Берзалов пробежал эти двести метров, единственно, опасаясь, что его подстрелят свои же.

Выходит, что стреляли зря, что «бредли» основательно покалечен ещё при царе Косаре, с дюжиной дырок и в корме, и в башенке, к которым добавилось отверстий: то, чего Берзалов сгоряча не разглядел в оптику — капли блестящего, как серебро, алюминия и свежие «розочек» от стального сердечника подкалиберного, который пробивает сталь насквозь. А Чванов, не замечая ничего этого, всё бесился и бесился на его корме, выбивая чечётку:

— Мёртвый! Мёртвый! Мёртвый!

— Кто это его так?.. — растерянно спросил Сундуков по кличке Актёр, обходя «бредли» со всех сторон и тоже по дурости полез к Чванову.

Да, действительно, подумал Берзалов, дурилка я картонная, не мог отличить целый «бредли» от подбитого. Опять же окалина, которую принял за маскировочные разводы. Хорошо хоть никто не заметил, как я покраснел. Не увидеть того, что пушчонка «бредли» безвольно смотрит в землю да ещё и безнадежно согнута, не мог разве что слепой. У меня же была целая секунда, чтобы оценить обстановку, а я оценил её неправильно, сокрушённо корил он себя. Теперь о нашем прибытии знают все окрест. И считай, операция провалена.

— Слезайте! — приказал он. — Вашу — у-у Машу — у-у!.. Слезайте! Здесь ещё парочка затаилась! А если снайпер?!

Чванова и Сундукова словно ветром сдуло. Они, озираясь, испуганно побежали к своему бронетранспортёру.

— Товарищ старший лейтенант, получается его ещё кто‑то до нас?.. — слезным голосом спросил Архипов.

— Получается… — согласился Берзалов, открывая дверь и усаживаясь в кабине. — Только я никак не пойму, кто?

— Не знаю… — счёл нужным сознаться Архипов, хотя он не любил чего‑то недопонимать.

Хороший из Архипова офицер получится, мимоходом подумал Берзалов, если, конечно, выживет. Он даже не стал суеверно скрещивать пальцы, потому что знал, что это бесполезно. Война научила его простой истине: человек не может планировать свою жизнь в условиях атомного века. А умозрительность и даже очевидное — это ещё не правило и не закон, потому что все правила и законы в атомном веке давным — давно нарушены и низвергнуты и со всех пьедесталов, пример — квантор и Скрипей. Откуда они взялись и зачем? Раньше ни о чём подобном никто ничего не слышал.

— Ладно… — сказал он. — Потом разберёмся. В пяти километрах отсюда ещё двое.

Он не знал, что делать: то ли прекратить обследование квантора и вернуться, то ли идти дальше, а потом уже, убедившись в безопасности, вызывать Гаврилова.

Только он испытал некоторое облегчение, только Клим Филатов завёл двигатель и отъехал под цветущие яблони, только бойцы приготовились двигаться дальше и уничтожить коварного противника, как раздался взрыв и грохот, переходящий в протяжный гул. Казалось, это произошло совсем рядом, может быть, в километре, а может, ещё ближе. Берзалов автоматически отметил время: семь ноль пять. В кванторе они двадцать минут, а кажется, два часа прошло. СУО молчала, а в триплекс лезли одни белые ветки яблонь и крыши домов.

— Кто‑нибудь что‑нибудь понял? — спросил Берзалов. — Что взорвалось? Филатов, вперед вправо, за домики, за домики.

Смена дислокации была азбучной истиной, пренебрегать ею было глупо и даже опасно.