Это все о Боге История мусульманина атеиста иудея христианина - Самир Сельманович

В Новом Завете часто упоминается о.втором пришествии Христа, надежда на которое была жива в моем сердце — все–таки я был адвентистом седьмого дня; мы даже не верили в ад, место, где одни страдания (вечные) заменяют другие (временные). Нам просто хотелось, чтобы мир стал лучше, чтобы Мессия вернулся и, по словам Боба Дилана в «Господе», «поотключал провода» и «перевернул столы» зла раз и навсегда. Я думал: «А если Иисус придет сегодня? Вот будет облом. Не хочу, чтобы Иисус пришел прямо сейчас!» Библейский смысл понятия «небеса» подробно обсуждался богословами, и я пришел к выводу, что, согласно преобладающим доказательствам, там не будет секса. Мне всегда казалось, что в вечности должно быть что–то получше секса, но так или иначе, в ту ночь я ничего подобного не хотел. Я утратил свою религию. Я поймал себя на обращенной к Богу просьбе отдалить пришествие, которое положит конец страданиям всего мира, хотя бы на один день, чтобы и я узнал то, о чем мечтал несколько лет.

По какой причине в ту ночь я очутился в столь нелепой ситуации, в промежутке между двумя свадьбами, между двумя параллельными мирами? Вместо того чтобы принять святую неловкость пересечения двух миров во время события, знаменующего жизнь, наши семьи решили, что будет лучше, как они выразились, «не нарываться». Но что это значит, никто не объяснил. Неужели христиане евангелического толка, родственники моей жены, стали бы раздавать брошюрки с описанием четырех ступеней к принятию Иисуса? Неужели атеисты из моей семьи переборщили бы со Спиртным и ударились в разгул? Чем они могли бы заняться, собравшись все вместе? Петь, как часто поют на хорватских свадьбах? Но какие песни? «Я пью, чтобы забыть ее» или «Мы идем в Сион»? Гости на каждой из этих двух свадеб так строго придерживались своих представлений о противоположной стороне, что даже не попытались подтвердить или опровергнуть их.

Обе стороны считали, что атеистам и верующим полагается быть врагами. И тем и другим было ясно, что одни из них жестоко заблуждаются. События, которыми сопровождались две наших свадьбы, стали публичным проявлением предубежденности, затаенной в глубине души. Но никто и не думал стесняться такой вопиющей нелепости, как две совершенно обособленные свадьбы. Почему–то разделение человеческой жизни на два лагеря имело для людей смысл.

Это был не просто страх, порожденный социальной неловкостью. Корни проблемы уходили гораздо глубже. История, философия, наука и архитектура веками воздвигали стены, разделяющие людей.

Зачем Бог создал атеистов

В атеистическом обществе бывшей Югославии, как и в остальной Европе, религия уже не признавалась, по выражению Маркса, «опиумом для народа». Если не считать тревожных политических манифестаций, религия напоминала, скорее, брошенную трубку для опиума, аттракцион для туристов, приезжающих поглазеть на огромные, но пустые соборы. Европейцы не возражали против религии, поскольку уже покончили с ней. Они стремились к опыту трансцендентного или сакрального, но не в религии. По мере того как религии одна за другой создавали системы управления Богом, сам Бог становился сначала опасным, затем неправдоподобным и, наконец, неактуальным.

«А если все это твое божественное — не что иное, как догадки? Если там, наверху, нет ничего, кроме дальнего космоса, а здесь — ничего, кроме наших бьющихся сердец? Если у нас есть только наше тело, близкие люди, общая планета, небо над головой и различные истории? Что в этом плохого? Ты что, не понимаешь, как это красиво и перспективно?» Все это я слышал от атеистов, моих друзей и родственников. Они считали, что мир будет другим не без религии, а без Бога. Для моих религиозных друзей это было все равно, что бросаться в пучину бессмысленности. Но для моих друзей–атеистов в светской демократической стране, где религии и Богу было запрещено переманивать аудиторию с помощью только одного своего толкования реальности, это было значительное и многообещающее достижение. Мой друг раввин Ор Розе, преподающий в раввинской школе при Еврейском колледже в Ньютоне, Массачусетс, рассказал мне о разногласиях, или махлокете, — модели диалога ранних раввинов и хасидских наставников. Согласно представлениям иудеев, Бог сначала создал пустое пространство для сотворения жизни и продолжал предоставлять его по мере того, как продолжалось сотворение. Древние раввины считали, что сотворение продолжается в том числе и в горячих спорах, в которых мы приходим в состояние разногласия — высшую форму дискурса. Когда мы занимаем позицию и приводим аргументы в ее поддержку, между нами возникает пустое пространство, возможность для возникновения совершенно новой идеи, неожиданного решения, шанса выдвинуться вперед.

Не соглашаясь, мы настраиваем себя друг против друга. Но помня о том, что объединяет нас, мы можем научиться разногласиям друг ради друга. Когда мы выступаем один против другого, возникают разрушения и даже смерть, когда мы не соглашаемся друг ради друга, идет жизнь.

Все человечество должно участвовать в диалоге сотворения.

В том числе — атеисты.

Иудаизм помогает нам понять: чтобы жизнь действовала и благие дела совершались, решения должны содержать в себе противоречия, семена собственной отмены, двери в лучшее, что всегда ждет нас в будущем. Раввины объясняют, что даже слова Торы, которые они считают совершенным даром Бога, подобны трепещущим язычкам пламени, которое никогда не бывает одинаковым. Или же каждое слово подобно камню, который можно раздробить и получить новые значения.

По всем этим причинам противодействие — это благословение.

Когда бы люди ни занимали и ни удерживали позиции смирением, в выигрыше остаемся мы все. Вот почему решения раввинов публикуются наряду с мнениями несогласных (в сущности, эти мнения зачастую приводят первыми), ибо независимо от того, что мы считаем правильным, мы также обязаны чтить чужие мнения, расходящиеся с нашими, и беречь их.

Таким образом, для меня атеизм — не враг религии, а еще один «раввин жизни». Атеисты — наши братья и сестры, партнеры и учителя, необходимые и добрые, в одном кругу с иудеями, христианами, мусульманами и приверженцами других религий. Их не следует считать гостями — они часть человеческой семьи, к которой мы все принадлежим; без них нам пришлось бы тяжелее. Каким стал бы мир без тех, кто сомневается в Боге? Мы, религиозные люди, общались бы друг с другом, словно в эхо–камере, а Бог, в которого мы верим, стал бы полностью управляемым, «Богом в коробочке». Без тех, кто сомневается в наших словах, между нами не осталось бы свободного места, где прикоснуться к истине, пусть даже мимолетно, мог бы любой из нас.

Обиженный и отвергнутый атеизм

Мы, религиозные люди, склонны избегать атеистов, высмеивать их либо так или иначе грозить им. Мы всегда готовы заявить, что атеизм — просто еще одна религия. Поскольку следует верить в одно, чтобы сомневаться в чем–то другом, все атеисты — верующие. «Следовательно, — утверждает мой коллега Кристиан, — у атеизма свои объекты и способы поклонения, собственные догмы и свои священники, пропагандирующие другим их подход «или–или», а также, как у многих других религиозных фундаменталистов, — тот же уверенный и пренебрежительный тон, когда они говорят обо всех прочих». Атеизм, каким его воспринимают, подталкивает к выбору между рациональным и эмоциональным знанием, между наукой о жизни и тайной жизни, призывая человечество к апокалиптическому противоборству веры и разума. Атеизм стремится избавить мир от несогласных и создать общество, у которого будет лишь один возможный путь, его собственный.

Итак, мы утверждаем, что атеизм, придерживаясь сугубо материалистических взглядов на мир, отрицает духовное, мистическое, метафорическое и трансцендентное и дорожит только тем, чем можно управлять и манипулировать, а также тем, что можно завоевывать. Иными словами, атеизм лишен мистического слуха. Когда мне было восемь лет, а моей сестре Бисере — тринадцать, мне нравилось болтаться у нее в комнате, особенно когда к ней приходили подруги. Намекая, что мне пора оставить их в покое, сестра говорила: «Слушай, братик, ты не сходишь в гостиную и не посмотришь, там я или нет?» И я охотно бежал выполнять ее просьбу — пока меня не останавливал дошедший смысл конца фразы! То же самое справедливо для атеизма, считают религиозные люди. Бихевиоризм побуждает нас нырять в глубины жизни и искать смысл, а атеисты в то же время призывают науку заявить, что искать, собственно, и нечего. «Если вселенная в конце концов исчезнет, к чему беспокоиться о справедливости, красоте, добродетели? В присутствии атеизма волшебство улетучивается», — говорят религиозные люди.

С точки зрения религиозных людей, заявления атеистов о том, что они оказываются в роли жертвы, ничем не подкреплены. Те, кто зарабатывает деньги, публикуя разделяющие нас книги об угрозе религии — той религии, которой вовсе не придерживаются религиозные люди, — хотели бы убедить нас, что все мы живем в железном кулаке угнетающей диктатуры священников, пасторов, имамов и раввинов. Но едва ли дело обстоит таким образом. Если Вольтер и его сторонники выступали против преобладающих христианских взглядов своих времен главным образом за свой счет, то современные атеисты действуют в рамках светской культуры, которая доминирует в мире и покупает их книги![69] Или, по крайней мере, так считают религиозные люди. Затем религиозные люди утверждают, что атеизм беспредметен. Так как он, согласно его собственным взглядам, противостоит тому, чего, по его же словам, не существует, значит, и говорить не о чем. Однажды на собрании атеистов одна женщина сказала мне: «В нашей атеистической группе столько церковной политики», — и изобразила пальцами кавычки на словах «церковная политика». Когда я попросил пояснить, она продолжала: