Коронка в пиках до валета - Василий Сиповский

Командир «Дианы» был неузнаваем. Куда девалось его высокомерие, его щегольство, его стальная выдержка? Он растерялся, — обнимал матросов, не мог сдержать слез при виде раненых и убитых. Илью он чуть не задушил в объятиях.

— Спаситель вы наш! — говорил он. — Если бы не вы…

Илья тоже от волнения не мог сдержать слез.

Он доложил командиру, что часть экипажа оставил для спасения команды и пассажиров сгоравшей шхуны «Сошествие» и что захватил в плен командира корсарского корвета.

От этого известия командир сразу воспламенился, пожелал немедленно повесить пирата на рее «Дианы» — таков закон морей! Но Илья просил этого не делать: он убедил командира, что Уильдер им может еще пригодиться, хотя бы в качестве заложника, и затем просил разрешения отправиться на помощь тем, кто остался на горевшей шхуне.

— Ах, ведь там ваша жена! Елена Павловна! — воскликнул командир. — И вы бросили ее и пошли на помощь к нам! — обеими руками он пожал руку Ильи и не нашел больше слов.

— Идите, голубчик, идите! — заторопился он. — И знаете — идите с «Камчадалом». Пусть он заберет всех, кто спасся и идет в Нортонов залив, а вы идите в Охотск. Надо послать рапорт морскому министру. У меня он уже готов. Подробный… только о сражении добавить.

— Вы думаете, Орест Павлович, что из Охотска ваш рапорт благополучно попадет в Санкт-Петербург? Не лучше ли послать верного человека, или даже двух, и два экземпляра рапорта… вернее будет!

— Но кого? Как вы думаете? — спросил командир.

— Конечно тех, кто особенно стремится в Питер. По-моему, Чибисова. Ему очень не нравится наше плавание. Да он здесь и бесполезен. А потом… пошлите Спиридония… Он тоже рвется в Россию.

Два гонца в Санкт-Петербург

Командир не возражал, и два рапорта были немедленно изготовлены, — один был вручен Чибисову, а другой, скрытый в конверте, на котором был написан адрес матери Ильи, был вручен Спиридонию, как простое, но очень важное письмо от Ильи к его матери. Илья потребовал, чтобы письмо это было зашито в ряску.

— В портки зашью!.. В портки!.. Лучше будет, вернее! — лопотал Спиридоний, теряя голову от счастья, что он уезжает из этих проклятых стран и не будет сидеть на острове «Каталашке» с «коровами» и «единым козлом». Илья дал ему понять, что его отсылают в Россию по просьбе его, Ильи, и за эту услугу он просил об одном: непременно доставить письмо его матери. Спиридоний был растроган, благодарил Илью, лез целовать его руки, клялся и божился, что письмо дойдет по назначению.

Перед своим отходом Илья навестил старшего офицера, простился с ним. Застал его в сознании:

— Прощайте, голубчик, — еле шевелил губами Степан Степаныч, — прощайте! Лихом не поминайте! А я вот умираю совсем… бамбуковое положение! Не выживу, батенька! Здорово саданули, черти… навылет! Ну… прощайте!

«Алеут» и «Камчадал» отправились обратно на запад, а «Диана» — на север, торопясь добраться до Нортонова залива, под защиту пушек редута.

С трудом отыскал Илья место ночного боя, — помог ему полусгоревший остов шхуны, приткнувшийся к камням какого-то пустынного острова. На берегу видна была толпа людей. Махали «Алеуту» и «Камчадалу»… Звали… Илья забрал к себе Елену, Вадима и Федосеева, — остальные были взяты «Камчадалом», и обе шхуны расстались: «Алеут» пошел к Охотску, «Камчадал» — в погоню за «Дианой».

В Охотске сразу начались приключения. Илья спешно занялся закупкой всего необходимого для двух «гонцов», нанял лошадей, все приготовил к их путешествию. И вот вечером, накануне отъезда, прибежал встрепанный Спиридоний, без ряски, в одном подряснике.

— Откуда, отче? — спросил Илья.

— Друга навещал… послушника Агапита! Да на владыку напоролся. Впаде владыка в гнев безумный. Вишь, бежал!

Хуже произошла история с Чибисовым. Он с утра забрался к казначейской Машке. Ей он проболтался о том, куда едет и почему. От него узнала Машка и о морском бое. Желая узнать все подробности, она угостила Чибисова настойкой «дамским блезиром», и князь совсем скис. Тогда она вытащила у него из кармана конверт, предназначенный морскому министру, «в его собственные руки», и, мучимая любопытством, вскрыла секретное донесение. То, что она прочла, ее потрясло, и она немедленно послала за своим казначеем. Тот прибежал, увидел Чибисова лежащим поперек двухспальной кровати в самом растерзанном виде, взялся, было, за машкины косы, но она встала в трагическую позу и протянула ему секретное донесение командира «Дианы».

— Что это? — крикнул казначей.

— Донесение министру, — величественно изрекла Машка.

— Да как же ты смела? — рыкнул казначей.

— Да ты прочти, прочти, на! — крикнула Машка.

Казначей прочел… и обомлел! Такое было написано про начальника колоний и вообще про дела Восточной Сибири, что у него и руки опустилась.

— Да, здорово! — промычал он. — Вот так расписал!

В конверт с надписью: «Морскому Министру в собственные руки» вложили лист белой бумаги, а настоящее донесение спешно отправили к начальнику колоний, «на его благоусмотрение».

Еще Чибисов не успел прийти в себя, не очухался и валялся одурелый на казначейской кровати, а уж весь чиновный Охотск знал о донесении командира и о морской драме, разыгравшейся в Беринговом море.

— Здорово! Тридцать пять убитых, сто двадцать пять раненых! Влип! — злорадствовал городничий.

— Влетело сукину сыну! — ухмылялся пристав.

— Ну, братцы, теперь ему каюк! Затрет его льдами на Аляске, — сказал начальник порта.

— Конец — богу слава! — изрек начальник таможни.

— Собаке — собачья смерть, — произнес заключительное слово Гвоздь — начальник воинской команды.

На казначея было возложено деликатное поручение вложить в карман Чибисову новое «донесение морскому министру». Все было проделано аккуратно.

Машке все-таки в заключение была задана генеральная волосодранка.

Князь Чибисов не пожалел, что поехал в обществе Спиридония, — веселый оказался спутник: сколько анекдотов знал и все больше о похождениях монахов. Не раз Спиридоний оказывал князю и услуги, которые услаждали его скучное путешествие. Обычно на больших остановках Спиридоний узнавал, кто в городе побогаче, кто побогомольнее (из купцов конечно), да нет ли каких благочестивых жен и дев среднего возраста.

Он являлся в богатые купеческие дома, служил молебны, рассказывал о чудесах дальних стран, вводил князя в лучшие дома. Ехали не торопясь, с прохладцей. И потому сиятельный повеса успевал устраивать свои делишки, Спиридоний — свои.

В одном уездном городишке монах сумел так заговорить какую-то волоокую и тучную вдовицу, что вдруг явился к князю на постоялый двор уже в партикулярном платье, с огромной бобровой шапкой на голове и в богатом лисьем тулупе…

Пришел прощаться. Дальше не поедет — устроился и здесь прекрасно: решил ангельский чин «служение Господеви» сменить на купеческое звание. «Отныне буду служить Маммоне», — так и сказал. Пригласил князя почтить его — явиться на бракосочетание с Меланьей Сидоровной Губкиной.

За измену князь Чибисов разгневался на Спиридония и на свадьбу его не пошел. Спиридоний, однако, не очень огорчился.

Вестовому князя Спиридоний передал узелок, тщательно увязанный, с просьбой передать его матери Ильи, адрес дал и четвертной билет вручил «за услугу», клятву с вестового взяв, что тот доставит.

Дальнейшая судьба двух донесений была весьма различна. Князь добрался до столицы, надушился, напомадился, перевязал свою уже здоровую руку кокетливым бантом и явился к министру.

Старика Мериносова застал не в духе — он доживал последние дни в министерстве. Можно себе представить, в какое бешенство пришел старик, когда, распечатав «секретное донесение», нашел в конверте пустой белый лист. Мичман князь Чибисов выскочил из его кабинета, как ошпаренный… Он ничего не понимал, и так до конца своих дней не мог понять, что произошло с донесением, — при нем, на его глазах Накатов сложил исписанную бумагу, при нем запечатал конверт. Он все это видел… И вдруг вместо исписанной бумаги оказалась белая, чистая. Наваждение бесовское. Чибисов после этой оказии уверовал и в чудеса и в беса.

Иная была судьба того донесения, которое было поручено доставить Спиридонию. Он не вынул донесения из «портков», снял «портки» и тщательно завернул их в свою монашескую ряску, связал все в узелок и вручил все вестовому. Почему завернул он свои панталоны в ряску — этого он и сам не разумел, просто от счастья у него в то время в голове зайцы прыгали, — хотел поскорее отделаться от всей своей прежней заношенной амуниции, хотел скорее облачиться в костюм покойного мужа Губкиной, а сжечь ряску было жалко. Ну и завернул штаны в рясу… Но что из сего произошло?