Лобное место. Роман с будущим - Эдуард Тополь

5

Только не спрашивайте, как это происходит. Я понятия не имею. Но если вас все же интересует мнение профана — пожалуйста! Вот я десять часов летел из Москвы в Нью-Йорк со скоростью 600 км/час. Вылетел в 10.20 из Внукова и в тот же день прилетел в 12.20 в JFK. То есть летел десять часов, а прилетел всего на два часа позже. Выходит, если бы мы с той же скоростью полетели дальше на запад, мы бы, вообще, улетели в прошлое, так? А если со скоростью 6000 км/час или 60 000 км/час полететь в другую сторону? Можно попасть в будущее?

Вас не устраивает такое объяснение? Меня тоже. Тем паче по моим часам мы отлетали от Земли всего на двадцать минут, но когда спустились, на ней прошло двадцать лет. Не могу сказать, что она сильно изменилась. Хотя мне трудно судить — мы припортировались не в Москве, а в стороне от нее, на сто двенадцатом километре Ярославского шоссе. Там, в лесу, стояли новенькие корпуса киностудии «Тимурфильм», а вдали, в чистом поле на востоке от шоссе — декорации не только Красной площади, Лобного места и московских улиц, но еще и Эйфелевой башни, Елисейских Полей и Латинского квартала, а также римских Пьяццы Навона, виа Витторио Венето и площади Республики. Дальше на восток грузовые левитаторы и строительные роботы возводили из каких-то удивительно легких материалов декорации Лондона, Берлина, Мадрида и Пекина. То есть Закоев тут развернулся — будь здоров!

При этом павильоны, офисные помещения и роскошная гостиница для киногрупп, приезжающих сюда на съемки чуть ли не со всего мира, стояли довольно далеко от декораций Москвы, Парижа и других городов, и Закоев тут же объяснил мне причину этого.

— Ты помнишь спиральный небоскреб, который «Донстрой» всадил прямо перед мосфильмовской проходной? — сказал он, стоя у стеклянной стены своего огромного кабинета на мансарде «Тимур-Отеля».

За окном простирались практически бескрайние поля бывшего колхоза имени Четвертой пятилетки, которые Закоев купил еще в 2014 году по моей, как оказалось, подсказке.

— Из-за этого клыка «Донстроя», — продолжал он без всякого кавказского акцента, — мы не могли снимать половину декораций старой Москвы — камера видела, как он торчит над домами. То была первая, еще при Лужкове, атака девелоперов на «Мосфильм». Воробьевы горы — это же такое сладкое место! Вся Москва на ладони! Но как только Вилен Назаров ушел, они ликвидировали «Мосфильм» и купили у города всю территорию. Теперь там «Воробьев-Вилледж» — пять небоскребов повыше Москва-Сити, с двухэтажными квартирами для самых богатых. Но я, конечно, кое-что спас от студии — выкупил Музей и весь склад с реквизитом.

Я подивился Тимуровой смекалке. Любая аппаратура — кинокамеры, софиты, прожекторы, монтажные столы, операторские краны и тележки, то есть всё, чем мы снимаем и делаем кино и чем забиты мосфильмовские павильоны и цеха, — устаревает буквально за три-четыре года, а на пятый год и вообще превращается в утиль. Только нужные для исторических фильмов старые телеги, кареты, автомобили и реквизит — одежда, мебель и посуда — все дорожают и дорожают. И когда банда девелоперов, сговорившись, ликвидировала «Мосфильм», Тимур выхватил у них самое ценное — пятиэтажный склад реквизита плюс многозальный музей с раритетными авто. И скорее всего тоже за бесценок.

— Ты хорошо выглядишь, — сказал я ему, и это не было лестью, он действительно почти не изменился, только облысел окончательно. Видимо, средства от старения и кавказского акцента они уже нашли, а от облысения еще нет…

— Ты тоже хорош, — ответил он и перешел к делу: — Антон, ты же знаешь, как я тебя люблю? И если бы я мог… Я бы для тебя…

— Не парься, — перебил я. — Серега мне уже сказал — до тридцать четвертого года я не доживу. Но сколько мне осталось, ты можешь сказать?

— Нет, извини. Это запрещено международной конвенцией. Да я и не знаю, клянусь!

Я усмехнулся:

— Тремя лысыми?

Но он не понял шутки и возмутился:

— При чем тут? Я сам лысый. Просто теперь все в компьютере. Заходишь в IMDb To day — компьютерную базу кинематографиста, и если тебя там нет, значит, всё, выбыл в архив. Но это единственное, в чем я вынужден тебе отказать. А остальное — проси что хочешь. Нам позарез, пока лето, нужно снять демонстрацию на Лобном месте. А допросы, тюрьма, психушка — это всё павильоны, это мы и зимой снимем.

— У тебя тут что, Голливуд? Договор с прокатом?

— Молодец! Голова! — воскликнул Закоев. — Только не Голли-вуд, а Тимур-вуд! Я фильмы продаю не в розницу, а пакетами. Ваш фильм в пакете, который выходит в прокат в марте будущего года. Вот реклама, смотри!

Он щелкнул пальцами, и тут же вся стена его кабинета превратилась в 3D-экран, воздух наполнился танковым ревом, и прямо на нас по пражским улицам ринулись Т-34 с советскими солдатами на броне. А затем — Красная площадь, восемь молодых людей сидят на Лобном месте с крохотными самодельными плакатами «За нашу и вашу свободу!», и к ним со всех сторон бегут гэбэшники и гэбэшницы, бьют их и рвут плакаты… То есть это был трейлер — минутная нарезка кадров из будущего фильма, и я сказал:

— Так вот же, у вас всё снято!

Тимур усмехнулся:

— Старик, это две тысячи тридцать четвертый год. Мы смонтировали гэбэшную хронику и перевели в 3D. Ты же читал у Горбаневской, их демонстрацию снимал гэбэшник с камерой…

На его письменном столе тихо пискнул какой-то аппаратик.

— Слушаю, — не сходя с места, сказал кому-то Закоев и после короткой паузы повернулся ко мне: — Это Маша Климова. Твой пацан проснулся пописать, увидел ее и уже не уснул. Теперь они играют в шахматы. Она говорит, чтобы ты не волновался, она сказала ему, что тебя срочно вызвали на ночную съемку, а она твоя ассистентка.

— Я могу с ним поговорить?

— Нет, Маша уже отключилась. Вот что я тебе предлагаю. Мы подписываем контракт на написание сценария, и ты летишь домой. Пишешь, и дальше на выбор — деньги сразу, как напишешь, то есть в две тысячи четырнадцатом году, или твой сын их получит сейчас, в две тысячи тридцать четвертом…

Я не успел ответить — на его столе снова пискнул все тот же аппаратик.

— Да… — сказал Закоев, и теперь я разглядел крохотный микрофон в его левом ухе. — Нет, сначала я его покормлю… Хорошо, будем через двадцать минут. — И уже мне: — Это Акимов. У него актерские пробы на его бабушку. Ну, ты знаешь — Людмилу Акимову, следователя, которая допрашивала всю эту восьмерку. Он просит прийти посмотреть.

— А это долго?

— Не думаю. Второй режиссер отобрал восемь актрис. По минуте на актрису, управимся за десять минут. Пошли. Иначе он на свою бабушку возьмет какую-нибудь Мэрилин Монро.

Я испугался:

— А это возможно? Вытащить сюда Мэрилин Монро и снять в кино?

Тимур усмехнулся:

— Нет, конечно. Я пошутил.

— Но меня же ты вытащил!

Тимур обнял меня за плечи:

— Антон, тебя я вытащил, потому что ты гений. А таких, как Мэрилин Монро, у нас знаешь сколько? Пойдем, сам увидишь.

6

Но сначала мы спустились в ресторан. Насколько я понимаю, Тимуру не терпелось похвастать своей киноимперией. Да и было чем. Посреди подмосковного дубняка и березового леса он построил дюжину двенадцатиэтажных зданий — пятизвездочный «Тимур-Отель», шесть павильонов, тон-студию, кинотеатр и три производственных корпуса.

— Конечно, я мог бы все это запихать в один небоскреб, вышло бы в два раза дешевле, — сказал он мне по дороге в ресторан. — Но небоскреб торчал бы в небе на западе от декораций. И поэтому я строил вширь, а не ввысь. Теперь у меня тут своя «Тимур-вилледж», свой «Декорстрой» и свои Красная площадь, Эйфелева башня и Пьяцца Навона. А скоро будет еще свой Лондон, Берлин, Мадрид и Пекин.

— Тимур Македонский, — заметил я.

— В каком смысле? — не понял он.

— Ну, Александр Македонский хотел покорить полмира, а ты его просто построил. У вас еще не делают прививки для чувства юмора?

Он усмехнулся:

— Антон, если я покажу тебе, сколько всё это стоит, у тебя тоже не будет места для чувства юмора. Вот наш ресторан. Что ты будешь на завтрак?

Описывать ресторан я не буду, в нем не было ничего роскошного или экстраординарного, разве что в простенках между широкими окнами стояли черно-белые скульптуры Люмьера, Эйзенштейна, Чарли Чаплина, Греты Грабо и других звезд немого кино. А на вогнутых, с эффектом 3D, телеэкранах, с четырех сторон висевших над залом, полуголые модели образца 2034 года рекламировали не то какие-то роскошные инопланетные пляжи, не то нижнее женское белье, которое почему-то не закрывало срамные места, наоборот — именно их и открывало! Впрочем, если проследить за историей женской моды, подумал я, удивляться тут нечему…

Да и некогда мне было удивляться — шум в этом ресторане был как на международной конференции. Поскольку здесь сидели, ели, разговаривали, смеялись, перекрикивались и переходили со своими гнутыми планшетами от одного столика к другому китайцы, шведы, японцы, американцы, бразильцы, французы, русские, испанцы, индусы и еще бог знает кто. Я тут же вспомнил межпланетную станцию Рэя Брэдбери — там тоже было многоязыкое вавилонское столпотворение космонавтов всех стран.