Собиратель чемоданов - Ольга Ляшенко

Оба не отрываясь смотрели вслед улетающим звукам, на желтоватое изогнутое лезвие месяца, блекнущее среди ярко горящих звезд, и каждый думал примерно одно и то же, но о разном.

9. — Знаешь, о чем я всегда теперь думаю, глядя на луну? — спросил как-то раз Коллекционер.

— О чем?

— О том, что, когда смотришь на нее, вот такую, как сейчас, трудно поверить, что это обман зрения, и что на самом деле все совсем по-другому.

— Ты знаешь, как это ни странно, но и я думаю примерно то же самое. Мне уже и самому трудно поверить, что это — обман, хотя я-то знаю, как на самом деле. Но теперь все это так далеко, что просто не верится, — сказал Упендра.

Звезды становились с каждым днем все ярче и все отчаяннее мигали, словно решили, наконец, развеять земные заблуждения и рассказать всю правду о том, что увидели со стороны — как будто им лучше нас известно в их неимоверно далекой пустоте, о чем нам здесь, на Земле уже пора узнать, а о чем пока еще нет. И крошечные твари — светлячки, проживающие в пыльной траве вокруг свалки, бог знает что о себе возомнив, трудились ночи напролет, чтобы их туманные послания перевести на свой и вовсе уж невразумительный язык.

10. — Кстати, сегодня, пока ты был на работе, я сочинил сказку, — сказал Упендра. — По-моему, вышло гениально. По крайней мере, я никогда ничего подобного не сочинял… Вон лежит почти целая кукла, положи ее в мешок.

Коллекционер быстро пробежал глазами список.

— Кукла нам не заказана. Тем более, что она без головы.

Последнюю фразу он произнес не подумав, смутился и поспешил перевести разговор на другое:

— Так о чем твоя сказка?

— О светлячке. Все-таки возьми, раз я тебя прошу. Считай, что это мой заказ. Имею я право хоть раз в жизни тебя о чем-то попросить?

— Конечно, имеешь, — сказал Коллекционер и подцепил куклу своим крючком.

— А то, что без головы, это даже хорошо. Мы из нее сделаем статую Свободы. Кстати, ты знаешь, что в Америке есть Статуя Свободы?

— Знаю.

— А история ее такова. Когда-то, да будет тебе известно, американцы жили в Англии и были английскими подданными. Но потом они благополучно оттуда выбрались, поселились в Америке и отвоевали себе полную независимость. Вот почему они и установили эту статую, прямо на въезде. Теперь, как только англичане приезжают в Америку, их тут же встречает Статуя Свободы. Они на нее смотрят и сразу понимают, что не тут-то было. Что здесь живут свободные люди, и их так просто не возьмешь. Мы ее установим прямо перед чемоданами.

11. Чемоданы к тому времени заметно преобразились. В считанные часы Чемодаса успел претворить в жизнь большую часть самых смелых своих фантазий. По всему периметру коллекция была обнесена крепостной стеной из папье-маше, высотой не менее сорока сантиметров. На это ушел трехлетний запас газет и полведра клея. По углам, с четырех сторон, были возведены сторожевые башни. Стена была глухая, без ворот, только в одном месте Чемодаса оставил секретный ход, лично для себя, на всякий случай. На башнях он установил прожекторы, которые по ночам освещали пространство между стеной и собственно Чемоданами. Кроме того, в чисто декоративных целях, он сделал замечательную по красоте картонную пристройку непосредственно к Чемоданам, с роскошным фасадом, башнями и ротондами. А над самой высокой, центральной башней вознесся двухметровый шпиль, обернутый серебряной фольгой и верхним концом упиравшийся в потолок. Он не только выполнял декоративную функцию, но и одновременно служил распоркой — «На всякий случай. А то мало ли что», — как загадочно ответил Чемодаса на вопрос Коллекционера, зачем.

На ближайшем к коллекции краю стола, как он и обещал, была сооружена крытая беседку, из которой по ночам велось наблюдение за Чемоданами.

Сделав самое необходимое, Чемодаса перешел к улучшениям, которые заключались, главным образом, в укреплении стены, усилении осветительных приборов и совершенствовании системы наблюдения.

При том, что Чемоданы были главной его заботой, он успевал осваивать и остальное пространство комнаты, хотя до переделок здесь еще дело практически не дошло. Чемодаса часто жаловался на то, что ему никто не помогает, хотя втайне чувствовал, что и в одиночку способен свернуть горы. Он не знал усталости. Казалось, энергия всех чемоданных жителей вселилась в него одного. С раннего утра он был уже на ногах, и еще до чая успевал сделать неимоверно много. Проводив Коллекционера на работу (и предварительно снабдив его списком заказов и необходимыми указаниями), он снова принимался за дело и трудился до самого вечера, без перерыва на обед.

И после ужина, когда Стяжаев с Упендрой уходили на свалку, он не мог позволить себе даже кратковременной передышки. Оставалась еще масса дел. Нужно было вывезти скопившийся за день строительный мусор, произвести учет на складе, отключить на ночь лифты и подъемники, настроить осветительную систему, наконец, привести в исходное положение тележки автомобилей, которых было уже не меньше сотни и с каждым днем все прибавлялось. Все шестнадцать ножек стола, дивана и обоих стульев были опутаны густой паутиной бескатушечного транспорта. В дополнение к этому, в местах, свободных от мебели, Стяжаеву было дано задание вбить толстые гвозди с промежутком в тридцать — сорок сантиметров, и теперь даже в эти, недоступные прежде места стали регулярно прибывать автомобили.

12. Даже по ночам Чемодаса не знал покоя. Он коротал время в беседке, ведя наблюдение и составляя список закупок на завтра. При этом его то и дело так и подбрасывало на месте — это независимо от его воли рождался очередной невероятно смелый замысел, — и сущей пыткой было оставаться до утра в бездействии, видя, как этот замысел, буквально на глазах теряя новизну, тускнеет и умирает, не успев осуществиться. Чемодаса терпел эту пытку только из сострадания к несчастному старику с нижнего этажа, которому, как объяснил Стяжаев, из-за редкой ушной болезни было категорически противопоказано пользоваться берушами.

Идеи, что называется, наступали друг другу на пятки. Не успело завершиться строительство крытого перехода со стола на книжную полку, как родилась идея канатной дороги, и переход пришлось разобрать. А сколько пришлось повозиться с мельницей для перемалывания сахарного песку! Чемодаса никак не хотел отказаться от этой затеи.

— Уж кто-кто, а я заработал себе право получать полноценные продукты, — заявил он. — Эти кристаллы — тверже камня. А у меня, к счастью, еще все зубы целы, и я пока не собираюсь с ними расставаться.

— А ты пей внакладку, и зубы не пострадают, — посоветовал Упендра.

— Завидую тем, у кого одна забота — убить время, — усмехнулся Чемодаса. — Можно хоть целую вечность мечтать над блюдцем, дожидаясь, пока сахар растворится. А у меня время не терпит.

И вот, наконец, все технические трудности были преодолены, и первая порция еще горячей сахарной пудры поступила на стол.

Если бы хоть одна живая душа разделила с Чемодасой этот праздник! («Если бы хоть кто-то ценил!» — восклицал он обычно в подобных случаях).

Упендру событие оставило равнодушным, так как он, по своей старой, еще чемоданной привычке, вообще не употреблял ни сахара, ни заварки. А Коллекционер не нашел ничего лучшего, как в самый неподходящий момент включить вентилятор. Сладкая пыль взметнулась в воздух, запорошила всем глаза и заставила чихать. Но в то время, пока Коллекционер и Упендра чихали просто так, бездумно, даже не помышляя ни о чем дельном, Чемодаса, чихая, постиг важную истину. Он со всей очевидностью осознал, что механическая мельница, приводимая в действие посредством системы колес и приводных ремней, присоединенных к оверлоку — это вчерашний день, и что надо не теряя ни секунды приступать к строительству ветряной.

Конечно, Коллекционер и Упендра могли бы больше помогать ему, если бы только захотели. Но вместо этого они оправдывали свои бесконечные прогулки тем, что, якобы, «старались ему не мешать». На самом же деле это был лишь благовидный предлог, чтобы отлынивать от работы. Им-то самим прогулки явно пошли на пользу. Стяжаев стал увереннее держаться, избавился от бессонницы, во сне больше не метался, не вскрикивал и не скрипел зубами, а из-за стола вставал с таким видом, словно готов был съесть второй бутерброд. Впрочем, на него Чемодаса и не таил обиды. Все-таки он, при всей своей природной медлительности, неплохо справлялся со снабженческими функциями. Другое дело — Упендра. «О, этот ничего просто так не делает! — думал Чемодаса. — Твердит, что у него бессонница, но я-то знаю, как он спит. Его из пушки не разбудишь. Если у него когда и была бессонница, то разве что во сне. А на прогулки ходит ясно с какой целью — повлиять на соседа и заставить его плясать под свою дудку».