Аун Сан - Игорь Можейко

И опять, как заговорит о Японии, за веселыми словами печаль и неуверенность в глазах. Но никто не замечает этого. Аун Сан вернулся, жизнь продолжается.

К вечеру начал приходить кое-кто из ребят, рекомендованных к поездке. Комиссия разговаривала с ними подолгу, присматривалась к каждому. Ведь этим ребятам через год, два, а может, даже через несколько месяцев придется встать во главе настоящей национальной бирманской армии. Не дай бог, попадется среди них трус или, что еще хуже, попадется агент У Со. За каждого кандидата отвечал руководитель ячейки, да и старались подбирать таких, кого лично знали члены ЦК.

Кандидаты направлялись в Японию разными путями. Часть морем, на японских и китайских кораблях под видом матросов, часть сушей через Таиланд.

Аун Сан возвращался в Японию на корабле по подложным документам. С ним в одной каюте ехали три такина. Уже третий раз Аун Сан становился матросом. Но на этот раз путешествие ему даже понравилось. Он был среди своих.

Аун Сан был хозяином, остальные такины — гостями. Он вспоминал любимые с детства кушания и готовил на всех. Кое-чему научился и в Японии. Ели когда-нибудь суп из водорослей? Сегодня попробуем.

Такины много говорили о проблемах, волновавших их, строили планы будущего устройства Бирмы. Это будет республика трудящихся, где не будет помещиков и капиталистов, где у каждого крестьянина будет своя земля и каждый рабочий будет сыт, а дети его обязательно будут ходить в школу. Тут они и придумали название для будущей Бирмы: Пьидота — страна изобилия.

Тун Шейн, один из такинов, хорошо пел. И Аун Сан с удовольствием слушал его. И даже сам начал подпевать. Когда он захотел сделать это и на следующий вечер, остальные взбунтовались и заявили, что слышать не могут скрипения, которое выдает за песню их генсек. Аун Сан обиделся. Но ненадолго. С тех пор не пел.

По мере того как корабль приближался к Японии, Аун Сан становился серьезнее и задумчивее. Настроение его передалось и остальным такинам.

— Веселиться больше не придется, — сказал он в последний вечер — Будет трудно. Но, как уже договаривались, чтобы никто не хныкал, не жаловался. Приказываю полностью подчиниться указаниям японских инструкторов. Нам есть чему у них учиться, и мы должны не упустить ни единой детали. И помните: все, что придется вынести, вынесем не ради себя, не ради кого бы то ни было, а ради Бирмы. Надеюсь, это всем понятно.

Всем все было понятно.

Неделю йебо провели в Токио. Йебо — по-бирмански «товарищ», «товарищ по оружию». Прошло уже больше двадцати лет с того дня, как тридцать бирманцев собрались в Японии, но и сейчас называют их йебо. Если тогда их объединяла борьба за независимость Бирмы, то теперь в независимой Бирме каждый пошел своим путем. Одни участвуют в политике, занимают государственные посты, другие отошли от политики и торгуют или молятся. Всякое бывает. В сорок первом году такинам было по двадцать, от силы по двадцать пять и вождю их не исполнилось двадцати шести.

Через неделю хозяин токийского дома, в котором остановились такины, вежливый и сладкий Ямашита, крупный торговец и бывший разведчик, накормил бирманцев вкусным ужином, последним «гражданским ужином». И такины перешли в ведение капитана Кавашимы. Капитан не собирался кормить их изысканной пищей и даже не предлагал им пойти к девочкам. Капитан командовал лагерем на Тайване, в его подчинении было десять японских лейтенантов и десять сержантов. Так что в первые дни в лагере, пока не съехались все йебо, на каждого из них приходилось по два-три инструктора.

Японский генштаб перешел уже к детальной разработке планов войны в Азии, и генералы не собирались растрачивать деньги зря. Бирманцы должны были стать хорошо подготовленными офицерами и, главное, верными офицерами.

Хорошими офицерами они стали. Верными — нет.

Капитан Кавашима построил бирманцев перед бамбуковым бараком. Было семь утра, прохладно и влажно. Капитан говорил по-английски. Его трудно было понять, и ему приходилось повторять некоторые фразы дважды. Но переводчиком он пользоваться не хотел. Капитан готовился к боям с американцами и не упускал случая потренироваться в английском.

— С сегодняшнего дня вы солдаты его величества императора. Подчинение полное. За нарушение дисциплины будем взыскивать по всей строгости уставов японской армии.

Такины вставали на рассвете и занимались до темноты, с перерывом только на обед. Инструкторы сменялись, устав, но бирманцам сменяться было никак невозможно. Если в первые дни в Японии их встречали вежливо, ласково, как дорогих гостей, то теперь они почувствовали себя в шкуре японского солдата. Шкура побаливала от царапин и ссадин — сколько высот одолели такины за эти месяцы! — и от зуботычин сержантов. Правда, с зуботычинами удалось покончить. Но для этого Аун Сан должен был пожаловаться в Токио самому полковнику Судзуки.

Отношения с японцами портились изо дня в день. Бирманцы не привыкли к грубости, презрению, которое прорывалось у офицеров, к жестокости, пронизывающей всю жизнь в лагере.

Но уже весной случилось так, что даже самые упорные из японских инструкторов признали в Аун Сане настоящего военного, достойного соперника. А это далось ему нелегко.

Проводили ночные маневры. Бирманскому взводу надо было захватить холм, который удерживала японская рота. Ночь прорезывали только лучи фонариков — японские инструкторы наблюдали за ходом боя. К двум часам продвижение бирманцев остановилось. Взвод потерял уже треть состава, и десять неудачников сидели в стороне, ожидая исхода атаки.

А потом бирманцы пропали. Как сквозь землю провалились. Инструкторы шарили фонарями. Никого.

А еще через полчаса холм был взят неожиданным штурмом с фланга, с такого крутого склона, что никто и не ждал атаки именно оттуда.

На вершине холма Аун Сан потерял сознание от усталости и истощения.

Жили они впроголодь, как и солдаты соседних частей. И украсть чего-нибудь из офицерской кухни было верхом доблести. Офицеры знали об этом и, больше того, сознательно допускали эти мелкие кражи. Если ловили — наказывали и бирманца и японца. Скудный паек был даже составлен с учетом «нелегальной добычи». Бирманцы, которые все эти месяцы сохранили дружный коллектив во всем, проводили эту операцию по очереди. Аун Сан всегда отказывался от своей доли, уверяя, что не голоден. и, зная его скрупулезную честность, товарищи не настаивали. Но в кражах была очередность. Аун Сан знал о ней. Дошла она и до него. Все уже ходили к кухне, все рисковали трехдневной гауптвахтой.

И вот вечером — ночных занятий не было, бирманцы вернулись из бани и занимались каждый своим делом — открылась дверь в барак, и вошел Аун Сан. Расстегнул мундир и вынул из-за пазухи пакет с горячими пышками.