Колье без права передачи - Лариса Соболева

– Большая разница, – возразил Казимир Лаврентьевич, выгоняя изнутри подступившую волну искушения. Но как же трудно было ему бороться с самим собой! – Вы не подумали, что ваша Ева украла колье? В результате вы можете лишиться и денег, и колье.

– Ой, это все лабуда! – недовольно махнула она рукой и закурила. – Вы только скажите, сколько стоит ожерелье, остальное не ваша забота.

– Хорошо, – прекратил спор Казимир Лаврентьевич – ему на ум пришло неожиданное решение, и оттого он почувствовал некоторое облегчение. – Сразу я не могу этого сделать, вы должны понимать. Оставьте у меня колье, через несколько дней я определю стоимость. Возможно, эта вещь дороже той цены, которую запросили, а возможно, ей красная цена тысяча рублей. Я должен каждый камень протестировать.

Сейчас он жаждал одного – избавиться от Верочки и остаться с Алголем наедине.

У него была прекрасная репутация, Вера Антоновна не сомневалась, что Казимир Лаврентьевич не обманет, посему покинула мастерскую.

Оставшись один, старый ювелир подскочил на ноги и заходил по небольшому пространству мастерской. Он ходил с воодушевлением, радуясь и смеясь. Ему давно не было так хорошо, так легко. Казимир Лаврентьевич анализировал себя. В какой момент он ощутил, что колдовская сила Алголя отпускает его? О, это был самый тяжелый момент, ибо внутри его раздирали сомнения, терзало искушение. Он уже видел страшные картины, которые сейчас казались мимолетным наваждением больного рассудка. И это происходило с ним? Невероятно! Так когда открылись шлюзы и бесовщина вытекла из него? Это произошло, когда начал говорить правду о старухе. С каждым словом ему становилось легче дышать, потому что он дал себе установку: не мое и моим не будет. Казимир Лаврентьевич задержался у стола, глядя на колье с поразительным спокойствием, и усмехнулся:

– А я победил тебя.

Генрих, прячась за косяком, заглядывал в мастерскую через дверное стекло. Он видел возбужденного отца, который разглядывал какую-то вещь на столе. Пришлось подняться на цыпочки и вытянуть шею, чтобы разглядеть, чем вызвано столь нервное состояние отца. В это время внимательный глаз Казимира Лаврентьевича уловил отсветы камней на полировке, он наклонился к ожерелью…

– О боже! – проговорил, упал в кресло и схватил колье.

Генрих ушел на цыпочках.

Ева проглотила ужас, подкативший к самому горлу, а ладонь, закрывавшую рот, сжала в кулак и опустила к горлу. Глаза чуточку привыкли к темноте, она уже отчетливо видела очертания мужской фигуры. Но кто это, каков он из себя? Перед ней как будто стоял черный столб и больше ничего. А ведь «столб» наверняка вперился в нее своими бельмами. И чего-то хочет. Ну что может дать ему простая Грелка? Любовь неземную? Так это – пожалуйста, сколько угодно и даром. Но зачем же было нападать?

Оправившись от первоначального ужаса, Ева уж открыла рот, чтоб спросить: миленький, чего тебе? Но мужчина заговорил первым:

– Отдай колье.

– Чего? – не поняла Ева.

И тут она сообразила, что надо бы двигаться в кухню. Там хоть свет из окна проникает, может, рассмотрит налетчика, а то говорить с тенью очень страшно. Или удастся позвать на помощь…

– Отдай колье, – повторила тень. – Оно у тебя.

– Какое колье? Я дам, я все тебе дам… но у меня нету… – поняла Ева слова, а сама тихонько переставляла ноги по направлению к кухне.

– Колье у тебя. Пушко продал его тебе, – сказал мужчина.

Ева едва не умерла – вторая волна ужаса сковала руки-ноги. Она вдруг позвоночником и затылком, низом живота, где в мочевом пузыре спряталась душа, кишками и всеми частями тела поняла: этот человек убил Пушка! Вот, значит, за что убил – из-за колье, которое стоит пять тысяч. Убийца в ее квартире, перед нею! И пришел он убить Еву-Грелку!

– Колье, да? Ожерелье, да? – лепетала Ева вялым ртом, язык отказывался ворочаться. – У меня его нету… честно… клянусь мамой и папой…

– Колье у тебя, дешевка!

Он наотмашь ударил Еву кулаком. Она отлетела аж до кухни, шмякнулась на пол, и… в этот момент в ней проснулась дикая тигра. Резво подскочив на ноги, понимая, что спасение в ее собственных руках, Ева кинулась к окну. Схватив со стола первое, что попало в руки – а это была пустая кастрюля, – Ева запустила ею в дверной проем. Мужик охнул, чертыхнулся, значит, кастрюля попала в цель, а она схватила следующий предмет – бутылку – и бабахнула ею по стеклу. Раздался оглушительный звон, стекла посыпались, а Ева заверещала изо всех сил, голой рукой сбивая осколки:

– Спасите! Убивают! Помогите! Люди!

Она ступила на табурет, чтобы выпрыгнуть из окна, но почувствовала, как сильные руки сцапали ее за пальто и отшвырнули к противоположной стене. Еву все били, она привыкла к побоям с детства и не видела в этом ничего запредельного. По ее мнению, мужики бьют абсолютно всех баб, и хороших и плохих, а бабское дело – терпеть. Но этот человек месил ее, как тесто. Он бил ее жестоко и больно, бил с упоением, какое рождает лютая злоба, и одновременно с ударами произносил:

– Колье! Где колье! Колье! Колье…

– Я отдала его… Вере Антоновне… Вот! Не бейте! – Извернувшись, Ева достала расписку и протянула ее садисту, одновременно закрывая голову второй рукой. – Расписка… Я отдала… ей… Не бейте меня! Не надо!

1919 год, март

Мартын Кочура сообщил в первых числах марта, что пора седлать коней. Да, видимо, пришла пора делать выбор. На Дону против Советов поднималось казачество; на Украине свирепствовали большевики, полыхала настоящая крестьянская война, орудовали многочисленные банды; на Восточном фронте готовилось наступление Колчака, Юденич подступал к Петрограду, не дремали Врангель и Деникин. А люди, как ошалелые, пытались добраться до границ. Самое время прорваться хоть в Европу, хоть в Азию, лишь бы убраться подальше от кошмара. Очевидно, батька Махно тоже налаживал мосты к отступлению, посему собирал награбленное в одно место.

Николка оставил с Анастасией Левку, наказал: в случае его смерти не бросать барышню, а пробираться на юг, потом – куда получится. Левке примерно тридцать, он белобрысый, молчаливый и беззлобный. Трудно представить, что Левка делал налеты, грабил и убивал. Но это было. Хлопцы называли его в шутку адъютантом атамана. Впрочем, они были правы – ему Николка доверял, как себе.

Место, которое выбрали Стрижак и Кочура, было как нельзя более удобным для того, что они задумали. Из засады, как на ладони, открывался обзор на большое поле, через него простиралась наезженная дорога, ведущая к хутору, где, по сведениям, станут на ночь махновцы. А окружено поле пригорками и смешанными лесами. Обоз должен был подойти к вечеру. Махновцы создали себе лихую славу, посему ничего не боялись, часто выступали в походы днем, а ночью становились на отдых. Они полагали, что напасть на них ни у кого духу не хватит.

Смеркалось. Ждали в самом узком месте, где лес с одной и с другой стороны подходил к дороге. То Николка, то Мартын, сидя на лошадях, смотрели в бинокль, а махновцы не появлялись. Мартын время от времени снимал с веток снег, сжимал его в комок и прикладывал к голове – накануне готовился к атаке, явно подкрепляя себя изнутри самогоном. Но вот Николка приставил к глазам бинокль и тихо сообщил:

– Едут.

– Сколько? – хрипло спросил Кочура.

Остальные заволновались, вскочили в седла и ждали приказа к атаке.

– Погодь, – бросил через плечо Николка. – Сосчитаю… А, черт!

– Чего там? – нетерпеливо спросил один из хлопцев Николки.

– Тачанка. А на ней, так думаю, пулемет. Нет, три тачанки и сани.

– Махновцы завсегда на тачанках ездят, – сказал всадник Кочуры. – Это ж сила какая – тачанка! Куды хошь, туды ее и развернешь.

– Всадников около сотни, – сообщил Николка, передавая бинокль Кочуре.

– А на шо им богато ездоков, когда тачанки е? – высказался еще один.

– Хлопцы, наказ помните? – обратился Николка к всадникам, но негромко. – В атаке молчать. Ни гиков, ни криков чтоб я не слыхал! Ждем, покуда не подойдут ближе.

При налетах банды частенько использовали психическую атаку, то есть не только размахивали шашками и наганами, а и визжали, кричали, улюлюкали, чтобы противник запаниковал, тогда его легче уложить. На этот раз задумка Стрижака всем понравилась, ибо махновцы не из пугливых, панику посеять можно среди них обратным путем – нападать молча. Но сначала по ним ударит пулеметчик, который залег с напарником за пригорком недалеко от дороги. Это будет единственный шум со стороны атакующих, ведь пулеметчик сразу положит десятка два человек, если повезет.

Обоз ехал неторопливо, шагом. Заметно было, что люди подустали, некоторые дремали прямо в седлах. Тем неожиданнее для них прозвучала пулеметная очередь. Одновременно с ней к дороге с трех сторон вылетели всадники. Стрижак и Кочура с пятью десятками всадников понеслись прямо в лоб обозу. Среди махновцев произошла заминка, затем возницы стеганули лошадей, разворачивая тачанки. Снег таял, но было его много, перемешанного с землей, тачанки вязли. Бойцам Кочуры и Стрижака хватило времени добраться до обоза, но с потерями. Пулеметы махновцев затарахтели на две стороны, покосить людей и лошадей успели. В самом выгодном положении оказались те, кто нападал в лоб, – первую тачанку не удалось развернуть, огонь она вела в сторону.