Снега Килиманджаро (сборник) - Эрнест Миллер Хемингуэй
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В ту же ночь он отбыл в Анатолию и помнил, как весь день ехал по полям, заросшим опиумным маком, и как странно себя чувствовал, и как все расстояния казались неправильными. В конце концов он добрался до места, и они пошли в атаку с только что прибывшими алжирскими офицерами; те напоминали стадо баранов, и артиллерия расстреляла своих, а британский наблюдатель рыдал как ребенок.
В тот день он впервые увидел мертвецов в белых балетных пачках и туфлях с вздернутыми мысками и помпонами. Турки валили валом, и он видел бегущих мужчин в пачках и офицеров, которые стреляли по ним и тоже бежали, и они с британским наблюдателем мчались, пока не запылали легкие и во рту не появился привкус медяков, и тогда они остановились за камнями, а турки все продолжали наступать. Потом он видел то, о чем старался никогда не думать, а потом – еще более ужасные вещи. Вернувшись в Париж, он не мог говорить о них, не мог даже слышать. Он проходил мимо кафе, а там сидел американский поэт с глупым лицом-картошкой, перед ним высилась гора блюдец, и он обсуждал дадаизм с румыном, которого вроде бы звали Тристан Тцара, который всегда носил монокль и вечно страдал от головной боли; дома его ждала жена, которую он снова любил, закончились свары и безумие, он радовался возвращению, и редакция пересылала почту ему на квартиру. И однажды утром он увидел на подносе письмо, ответ на его послание, и, взглянув на почерк, похолодел и попытался спрятать конверт под другой корреспонденцией. Но жена спросила: «От кого оно, милый?» – и так пришел конец тому, что только начиналось.
Он помнил радость, которую испытывал с ними, и помнил ссоры. Они всегда выбирали для ссор лучшие места. И почему они вечно затевали перепалку, когда он чувствовал себя на вершине блаженства? Он никогда не писал об этом – поначалу не хотел никому причинять боль, потом думал, что есть и другие темы. Но он считал, что рано или поздно обязательно об этом напишет. Он столько должен был написать. Он видел, как меняется мир, не только события – хотя и стал свидетелем многих и наблюдал за людьми, – но едва заметные перемены; он помнил, какими были люди в разное время. Он был там, видел все это и должен был об этом написать; но теперь не напишет.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она. Она уже помылась за палаткой.
– Нормально.
– Быть может, поешь?
За ее спиной он увидел Моло со складным столиком и другого мальчишку с тарелками.
– Я хочу работать, – сказал он.
– Съешь немного бульона, он поддержит силы.
– Я умру сегодня, – ответил он. – Силы мне больше не понадобятся.
– Пожалуйста, Гарри, не драматизируй, – попросила она.
– Принюхайся. Гниль поднялась до середины бедра. К черту бульон. Моло, принеси виски с содовой.
– Пожалуйста, съешь бульон, – мягко попросила она.
– Ладно.
Бульон был слишком горячим. Он подождал, пока чашка остынет, а потом выпил его одним глотком, не поперхнувшись.
– Ты добрая женщина, – сказал он. – Не обращай на меня внимания.
Она смотрела на него, и ее лицо словно сошло со страниц «Спур» и «Таун-эн-кантри», разве что немного обрюзгшее от алкоголя, немного подурневшее от распущенности, но «Таун-эн-кантри» никогда не показывали эти упругие груди, и крепкие бедра, и щедрые на легкую ласку руки, и глядя на нее, на ее знакомую, добрую улыбку, он вновь почувствовал приближение смерти. На этот раз – будто дуновение ветерка, от которого мерцает свеча и разгорается пламя.
– Пусть принесут для меня сетку и повесят на дерево, а потом подбросят дров в костер. Сегодня я не собираюсь в палатку. Оно того не стоит. Ночь ясная, и дождя не будет.
Значит, вот так умирают, в неразборчивом шепоте. Больше никаких ссор. Это он обещает. Ему предстоит то, чего он никогда прежде не испытывал, и он не собирается испортить это событие. Хотя кто знает. Он всегда все портит. Но, может, не в этот раз.
– Ты, случаем, не умеешь писать под диктовку? – спросил он.
– Я никогда этому не училась, – ответила она.
– Ничего страшного.
Конечно, у него не было времени, хотя, казалось, можно уместить все в один абзац, если правильно подобрать слова.
На холме над озером стоял беленный известкой бревенчатый дом. На столбике у двери висел колокольчик, чтобы созывать к столу. За домом тянулись поля, а за полями – лес. Аллея черных тополей спускалась от дома к пристани. Мыс тоже порос тополями. Дорога шла краем леса и уводила в холмы, и вдоль этой дороги он собирал ежевику. Потом бревенчатый дом сгорел, а вместе с ним все ружья, что висели на подставках с оленьими копытцами над камином. Приклады обуглились, и стволы и заполненные расплавленным свинцом магазины лежали на груде пепла, из которого приготовили щелок для огромных железных мыльных котлов. Дедушка не разрешал играть с этими ружьями. Они по-прежнему принадлежали ему, а новых он так и не купил. И больше не ходил на охоту. На прежнем месте построили новый дом, из досок, и побелили его; с
