Наука любви (сборник) - Овидий

IV

Сторожа, строгий супруг, к молодой ты приставил подруге.Полно! Себя соблюдать женщине надо самой.Коль не от страха жена безупречна, то впрямь безупречна, —А под запретом она, хоть не грешит, а грешна…Тела блюдешь чистоту, а душа все равно любодейка…Женщину не устеречь против желанья ее.Женскую душу сберечь никакие не смогут затворы:Кажется, всё на замке, – а соблазнитель проник!Меньше грешат, коль можно грешить; дозволенье изменыТупит само по себе тайной мечты остроту.Верь мне, супруг: перестань порок поощрять запрещеньем, —Лучше поборешь его, если уступишь ему.Видел я как-то коня: он узде не хотел подчинитьсяИ, закусив удила, молнии несся быстрей, —Но покорился и встал, ощутив, что на трепаной гривеМягкие вожжи лежат, что ослабела узда.Все, что запретно, влечет; того, что не велено, жаждем.Стоит врачу запретить, просит напиться больной…Сто было глаз на челе у Аргуса, сто на затылке, —Все же Амур – и лишь он – часто его проводил.В прочный спальный покой из железа и камня ДанаюДевой невинной ввели, – матерью стала и там.А Пенелопа, хотя никакой не имелось охраны,Все же осталась чиста средь молодых женихов.Больше хотим мы того, что другой бережет. ПривлекаетВора охрана сама. Редкий доступному рад.К женщине часто влечет не краса, а пристрастье супруга:Что-то в ней, видимо, есть, что привязало его…Честной не будь взаперти, – изменяя, ты будешь милее.Слаще волненья любви, чем обладанье красой.Пусть возмущаются, – нам запретное слаще блаженство,Та лишь нам сердце пленит, кто пролепечет:«Боюсь!» Кстати, держать под замком не дозволено женщин свободных,Так устрашают одних иноплеменных рабынь.Ежели вправе сказать ее сторож: моя, мол, заслуга… —Так за невинность ее надо раба похвалить!Подлинно тот простоват, кто измен не выносит подруги,И недостаточно он с нравами Рима знаком.Ведь при начале его – незаконные Марсовы дети:Илией Ромул рожден, тою же Илией – Рем.Да и при чем красота, если ты целомудрия ищешь?Качествам этим, поверь, не совместиться никак.Если умен ты, к жене снисходителен будь и не хмурься,К ней применять перестань грозного мужа права.Жениных лучше друзей приветствуй (их будет немало!) —Труд не велик, но тебя вознаградит он вполне.Ты молодежных пиров постоянным участником станешь,Дома, не делая трат, много накопишь добра.

VII

Иль не прекрасна она, эта женщина? Иль не изящна?Или всегда не влекла пылких желаний моих?Тщетно, однако, ее я держал, ослабевший, в объятьях,Вялого ложа любви грузом постыдным я был.Хоть и желал я ее, и она отвечала желаньям,Не было силы во мне, воля дремала моя.Шею, однако, мою она обнимала рукамиКости слоновой белей или фригийских снегов;Нежно дразнила меня сладострастным огнем поцелуев,Ласково стройным бедром льнула к бедру моему.Сколько мне ласковых слов говорила, звала «господином», —Все повторяла она, чем возбуждается страсть.Я же, как будто меня леденящей натерли цикутой,Был полужив, полумертв, мышцы утратили мощь.Вот и лежал я, как пень, как статуя, груз бесполезный, —Было бы трудно решить, тело я или же тень?Что мне от старости ждать (коль мне предназначена старость),Если уж юность моя так изменяет себе? Ах!Я стыжусь своих лет: ведь я и мужчина и молод, —Но не мужчиной я был, не молодым в эту ночь…Встала с постели она, как жрица, идущая к храмуВесты, иль словно сестра, с братом расставшись родным…Но ведь недавно совсем с белокурою Хлидой и с Либой,Да и с блестящей Пито был я достоин себя,И, проводя блаженную ночь с прекрасной Коринной,Воле моей госпожи был я послушен во всем.Сникло ли тело мое, фессалийским отравлено ядом?Или же я ослабел от наговорной травы?Ведьма ли имя мое начертала на воске багряномИ проколола меня в самую печень иглой?От чародейства и хлеб становится злаком бесплодным,От ворожбы в родниках пересыхает вода;Падают гроздья с лозы и желуди с дуба, лишь толькоИх околдуют, и сам валится с дерева плод.Так почему ж ворожбе не лишать нас и мощи телесной?Вот, может быть, почему был я бессилен в ту ночь…И, разумеется, – стыд… И он был помехою делу,Слабости жалкой моей был он причиной второй…А ведь какую красу я видел, к ней прикасался!Так лишь сорочке ее к телу дано приникать.От прикасанья к нему вновь юношей стал бы и Нестор,Стал бы, годам вопреки, юным и сильным Тифон…В ней подходило мне все, – подходящим не был любовник…Как же мне к просьбам теперь, к новым мольбам прибегать?Думаю, больше того: раскаялись боги, что далиМне обладать красотой, раз я их дар осрамил.Принятым быть у нее я мечтал – приняла, допустила;И целовать? – целовал; быть с нею рядом? – и был.Даже и случай помог… Но к чему мне держава без власти?Я, как заядлый скупец, распорядился добром.Так, окруженный водой, от жажды Тантал томитсяИ никогда не сорвет рядом висящих плодов…Так покидает лишь тот постель красавицы юной,Кто отправляется в храм перед богами предстать…Мне не дарила ль она поцелуев горячих и нежных?Тщетно!.. По-всякому страсть не возбуждала ль мою?А ведь и царственный дуб, и твердый алмаз, и бездушныйКамень могла бы она ласкою тронуть своей.Тронуть тем боле могла б человека живого, мужчину…Я же, – я не был живым, не был мужчиною с ней.Перед глухими зачем раздавалось бы Фемия[214] пенье?Разве Фамира-слепца живопись может пленить?Сколько заране себе обещал я утех потаенно,Сколько различных забав мне рисовала мечта!А между тем лежало мое полумертвое тело,На посрамление мне, розы вчерашней дряблей.Ныне же снова я бодр и здоров, не ко времени крепок,Снова на службу я рвусь, снова я требую дел.Что же постыдно тогда я поник, наихудший из смертныхВ деле любви? Почему сам был собой посрамлен?Вооруженный Амур, ты сделал меня безоружным,Ты же подвел и ее, – весь я сгорел со стыда!А ведь подруга моя и руки ко мне простирала,И поощряла любовь лаской искусной сама…Но, увидав, что мой пыл никаким не пробудишь искусствомИ что, свой долг позабыв, я лишь слабей становлюсь,Молвила: «Ты надо мной издеваешься? Против желаньяКто же велел тебе лезть, дурень, ко мне на постель?Иль тут пронзенная шерсть виновата колдуньи ээйской,Или же ты изнурен, видно, любовью с другой…»Миг – и, с постели скользнув в распоясанной легкой рубашке,Не постеснялась скорей прочь убежать босиком.А чтоб служанки прознать не могли про ее неудачу,Скрыть свой желая позор, дать приказала воды.

VIII

Кто почитает еще благородные ныне искусства?Ценными кто назовет нежные ныне стихи?В прежнее время талант – и золота был драгоценней;Нынче невеждой слывешь, если безденежен ты.Книжки мои по душе пришлись владычице сердца:Вход моим книжкам открыт, сам же я к милой не вхож.Хоть расхвалила меня, для хваленого дверь на запоре, —Вот и слоняюсь – позор! – вместе с талантом своим!Всадник богатый, на днях по службе достигнувший ценза[215],Кровью напившийся зверь, ею теперь предпочтен.Жизнь моя! Как же его в руках ты сжимаешь прекрасных?Как ты сама, моя жизнь, терпишь объятья его?Знай, что его голова к военному шлему привычна,Знай, – опоясывал меч стан его, льнущий к тебе;Левой рукой с золотым, лишь недавно заслуженным перстнем[216]Щит он держал; прикоснись к правой: она же в крови!В силах притронуться ты к руке, умертвившей кого-то?Горе! Ведь прежде была сердцем чувствительна ты!Только на шрамы взгляни, на знаки бывалых сражений, —Добыл он телом одним все, что имеет теперь.Хвастать, пожалуй, начнет, как много людей перерезал, —Все-таки трогаешь ты, жадная, руку его!Я же, Феба и Муз чистейший священнослужитель,У непреклонных дверей тщетно слагаю стихи!Умные люди, к чему вам беспечная наша наука?Нужны тревоги боев, грубая жизнь лагерей.Что совершенствовать стих? Выводите-ка первую сотню[217]!..Лишь пожелай, преуспеть так же ты мог бы,Гомер! Зная, что нет ничего всемогущее денег, ЮпитерС девой, введенной в соблазн, сам расплатился собой:Без золотых и отец был суров, и сама недоступна,В башне железной жила, двери – из меди литой.Но лишь в червонцы себя превратил обольститель разумный, —Дева, готова на все, тотчас одежды сняла.В век, когда в небесах Сатурн господствовал[218] старый,В недрах ревниво земля много богатств берегла.Золото и серебро, и медь и железо таилисьРядом с царством теней, – их не копили тогда.То ли земные дары: пшеница, не знавшая плуга;Соты, доступные всем, в дуплах дубовых; плоды…Землю в то время никто сошником могучим не резал,Поля от поля межой не отделял землемер.Не бороздило зыбей весло, погруженное в воду,Каждому берег морской краем казался пути.Против себя ты сама искусилась, людская природа,И одаренность твоя стала тебе же бедой.Вкруг городов для чего воздвигаем мы стены и башни,Вооружаем зачем руки взаимной враждой?Море тебе для чего? Человек, довольствуйся сушей.В третье ли царство свое мнишь небеса превратить?А почему бы и нет, когда удостоены храмовЛибер, Ромул, Алкид, Цезарь с недавней поры?[219]Не урожаев мы ждем от земли, – мы золота ищем.Воин в богатстве живет, добытым кровью его.В курию[220] бедный не вхож: обусловлен почет состояньем, —Всадник поэтому строг и непреклонен судья…Пусть же хоть всё заберут, – и Марсово поле, и Форум;Распоряжаются пусть миром и грозной войной, —Только б не грабили нас, любовь бы нашу не крали:Лишь бы они беднякам чем-либо дали владеть…Ныне же, если жена и с сабинкою[221] схожа суровой,Держит ее, как в плену, тот, кто на деньги щедрей.Сторож не пустит: она за меня, мол, дрожит, – из-за мужа…А заплати я – уйдут тотчас и сторож, и муж!Если какой-нибудь бог за влюбленных мстит обделенных,Пусть он богатства сотрет неблаговидные в прах!

IX