История Французской революции с 1789 по 1814 гг. - Франсуа Минье

Еще некоторое время продолжались эти праздники братства. Игры, иллюминация, танцы были устроены городом в честь депутатов. Был дан бал на месте, где год тому назад стояла Бастилия. Решетки, скалы, развалины были разбросаны то тут, то гам, а на воротах была надпись, противоречившая прежнему назначению этого замка: „Здесь танцуют“. „Танцевали действительно от души, беспечно, — говорит современник, — на том самом месте, где проливалось столько слез, где так часто стонали мужество, гений и невинность и так часто заглушались крики отчаяния“. По окончании празднеств была выбита медаль в память их, и депутаты разъехались по департаментам.

Праздник братства послужил только перемирием. Окончился он, и партии снова начали мелкие интриги в самом Собрании и вне его. Герцог Орлеанский вернулся после исполнения своей миссии или, лучше сказать, из своего изгнания. Парламент вел следствие по поводу дней 5 и 6 октября, виновниками которых считали его и Мирабо. Следствие, приостановленное на время, продолжалось; двор показал еще раз свою неосторожность, так как не следовало поднимать обвинение, не имея возможности доказать его. Мирабо, после горячей речи против этого следствия, заставил замолчать правую сторону и с торжеством покончил с делом, которое было затеяно с целью застращать его.

Нападали не только на отдельных депутатов, но и на все Собрание. Двор интриговал против него; правая сторона старалась толкнуть его на крайние меры. „Нам дороги его декреты, — говорил аббат Мори, — но нам надо их еще три или четыре“. Субсидированные пасквилянты продавали у дверей Собрания свои сочинения, способные уничтожить доверие народа к Собранию, министры порицали и мешали ему. Неккер, которого не покидала мысль о своем прежнем значении, писал Собранию записки, где осуждал его постановления и давал советы. Он никак не мог переварить второстепенную роль, но, с другой стороны, не хотел и следовать решительным планам Собрания, противоречившим его мнению о постепенности реформ. Наконец, побежденный или уставший от бесполезных усилий, Неккер 4 сентября 1790 г. подал в отставку и выехал из Парижа. Ему пришлось ехать по тем же провинциям, где 14 месяцев тому назад его встречали как триумфатора. Во время революции люди забываются быстро, потому что народ живет повышенным темпом и видит много людей. Кто хочет его видеть благодарным, тот должен беспрерывно служить ему сообразно его желаниям.

Дворянство, получив с отменой титулов новый предлог для недовольства, продолжало свою контрреволюционную деятельность. Так как оно не могло поднять народ, находивший реформу выгодной для себя, то приступило к другому плану, казавшемуся ему верным. Оно покидало королевство массами с тем, чтобы вернуться обратно при поддержке Европы. Но, ожидая, пока эмиграция устроится и сумеет найти иностранных врагов революции, оно продолжало возбуждать против Собрания неудовольствие внутри страны. Войско с некоторых пор, как мы уже говорили, всякий старается привлечь на свою сторону. Новый военный закон был выгоден для солдат; чины, даваемые прежде исключительно дворянству, теперь получались по старшинству. Большая часть офицеров были преданы старому порядку и не скрывали этого. Вынужденные присягать нации, закону и королю, — а присяга эта сделалась обязательной, — некоторые из них бросали армию и увеличивали собой число эмигрантов.

Генерал маркиз Буйе долго отказывался дать гражданскую присягу, и если наконец и дал ее, то с намерением сделать из вверенного ему войска врага революции. Под его начальством было многочисленное войско, расположенное у северной границы. Ловкий, смелый, преданный королю, враг революции в ее тогдашнем развитии, но сторонник известных реформ, что позднее в Кобленце заставило счесть его подозрительным, он держал свою армию вдалеке от народа, желая, чтобы она оставалась верной и дисциплинированной. Своим осторожным поведением и обаянием сильного характера он сохранил привязанность и доверие солдат. Не то было в других местах; офицеры были предметом общей ненависти; их обвиняли в краже денег, отпускаемых на солдатский стол, и в бесконтрольном распоряжении полковыми суммами. Сюда присоединялось также различие в политических убеждениях. Все это вызвало военные волнения. Первое случилось в Нанси в 1790 г., испугало всех и чуть не сделалось сигналом к гражданской войне. Три полка — Шато Вье, Мэтр де Кам и Королевский — восстали против своих начальников. Буйе получил приказ идти на них во главе Мецского гарнизона и Национальной гвардии. После довольно горячего сражения ему удалось усмирить восставших. Собрание его поздравило, но Париж, видя в солдатах патриотов, а в Буйе заговорщика, пришел в волнение от этой новости. Начались сходки и потребовали суда над министрами, пославшими Буйе усмирить Нанси. Лафайету, поддерживаемому Собранием, которое, видя себя между контрреволюцией и анархией, мудро и смело протестовало против той и другой, удалось разогнать недовольных.

Противники революции радовались всякому затруднению Собрания. По их мнению, оно должно было или зависеть от толпы, или лишиться совершенно ее поддержки; в том и другом случае возврат к старому казался им скорым и возможным. Духовенство в свою очередь помогало им. Продажа имуществ, которой оно противодействовало всеми силами, шла выше назначенной цены. Народ, освобожденный от десятины и уверенный в покрытии национального долга, вовсе не сочувствовал духовенству и не желал служить ему орудием. Тогда оно, чтобы поднять смуту, воспользовалось введением гражданского устройства. Этот декрет Собрания не затрагивал, как мы показали выше, ни церковных уставов, ни веры. Король его утвердил 26 декабря, но епископы, находя его более неудобным для своих личных целей, чем противным церковным уставам, объявили декрет вмешательством в права духовной власти. Папа, несмотря на убедительную просьбу короля, отказался одобрить этот декрет, ибо он лишал папский престол во Франции всякого влияния и, наоборот, оказал нравственную поддержку протесту епископов. Тогда епископы объявили, что не примут участия во введении гражданского устройства; те из них, которые будут отрешены от должности, должны протестовать против этого неканонического акта; без утверждения папы учреждение епархии будет недействительным, и архиепископы не будут рукополагать епископов, выбранных гражданами.

Своим противодействием этому союзу духовенства Собрание еще более его укрепило. Если бы оно оставило недовольных священников в покое, они никогда бы не смогли поднять религиозную войну. Собрание, к сожалению, потребовало, чтобы духовенство присягнуло в верности — нации, закону и королю и поддерживало бы гражданское устройство церкви. Отказ от этой присяги влек за собой смещение от должности епископа или священника. Собрание надеялось, что высшее духовенство из выгоды, а низшее из честолюбия исполнят предъявленное им требование. Епископы же были уверены, что все духовенство последует их собственному примеру и, не принимая присяги, оставит государство без богослужения, а народ без священников. Но ни та, ни другая надежда не оправдались. Большая часть епископов и приходских священников, бывших в Собрании, не приняли присяги; но несколько епископов и довольно много священников согласились присягнуть. Протестующее духовенство было отрешено от должности, избиратели нашли им заместителей, которые и были рукоположены епископом Отенским и Лидаским Отставленное духовенство, однако, отказалось покинуть свои места, а своих заместителей объявило самозванными, таинства, совершаемые ими, недействительными и христиан, согласившихся принять их, отлученными от церкви. Они не уезжали из своих епархий, рассылали послания и в них возбуждали народ к неповиновению законам; таким образом, личные выгоды и новая организация духовенства сделались сперва вопросом религиозным, затем делом партии. Появилось два духовенства: одно конституционное, другое мятежное. Каждое имело своих приверженцев, и оба считали друг друга или бунтовщиками, или еретиками. Религия сделалась орудием для одного и препятствием для другого, смотря по тому, была ли она вопросом личной выгоды или страсти. Священники создавали фанатиков, революционеры — неверующих. Народ, который до той поры не был заражен этим злом высших классов, терял всюду веру своих отцов, благодаря неосторожности тех, которые предлагали им или веру, или революцию. „Епископы, — говорит маркиз де Феррьер, а его нельзя подозревать в излишнем осуждении духовенства, — отказались от всякого примирения и своими происками отвергали всякое соглашение; католической религией они жертвовали своему безрассудному упрямству и привязанности к земным благам“.

Перед народом, как перед властелином, заискивали все партии. Религия оказалась недействительным средством воздействия, — пришлось искать другого; таким, и притом могущественным средством в то время являлись клубы. Клубы в то время были частными собраниями, где спорили о мерах правительства, государственных делах, декретах Собрания. Их постановления пользовались известным влиянием, хотя и не имели никакой фактической силы. Первый клуб был основан бретонскими депутатами; они еще в Версале собирались вместе, чтобы согласовать свои действия. Когда Национальное собрание было перенесено из Версаля в Париж, то бретонские депутаты и их сторонники стали вести свои заседания в старом монастыре якобинцев, откуда клуб и получил свое название. Вначале эти заседания были приготовлениями к работе в Собрании, а затем, согласно мировому закону — все, что существует, развивается, — Якобинскому клубу показалось недостаточным оказывать влияние только на ход дел в Собрании. Клуб захотел оказывать воздействие на общество, на народ и ради этого допустил в число своих членов простых граждан. Его организация стала значительно шире, влияние возросло; обо всех его заседаниях писалось в газетах; он открыл отделения в провинции, и рядом с законной властью появилась другая власть, которая началась с советов первой, а кончила тем, что стала почти ею править.