«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1975-1984 - Кир Булычев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сверчок стрекотал за печью — я думал, что сверчки поют только в классической литературе. Лесник улегся на печке. Маша за занавеской. Занавеска доходила до печки, и голова Сергея Ивановича была как раз над головой Маши.
— Вы спите? — прошептала Маша.
— Нет, думаю.
— А он спит?
— Не пойму.
— Спит вроде.
Она была права. Я спал, я плыл, покачиваясь, сквозь темный лес, и и шуршании листвы и стуке капель еле слышен был их шопот. Но комната тщательно собирала их слова и приносила мне.
— Я так боялась.
— Чего теперь бояться. Рано или поздно кто-нибудь догадался бы.
— Я во всем виновата.
— Не казнись. Что сделано, то сделано.
— Я думала, что он оттуда.
— Нет, он здешний.
— Я знаю. У него добрые глаза.
Слышно было, как лесник разминает папиросу, потом зажглась спичка, и он свесился с печи, глядя на меня. Я закрыл глаза.
— Спит, — сказал он. — Устал. Молодой еще. Он не из-за яиц бегал.
— А почему?
— Из-за тебя. Красивая ты, вот и бегал.
— Не надо так, Сергей Иванович. Для меня все равно нет человека лучше вас.
— Я тебе вместо отца. Ты еще любви не знала.
— Я знаю. Я вас люблю, Сергей Иванович.
Легонько затрещал табак в папиросе. Лесник сильно затянулся.
Они замолчали. Молчание было таким долгим, что я решил, будто они заснули, но они еще не заснули.
— Он не настырный, — сказал лесник.
Хорошо ли, что я не настырный? Будь я понастырней, на мне никто никогда бы не пахал и Ланде в голову бы не пришло покуситься на эти мои полгода, — цепочка мыслей упрямо тянула меня в Москву…
— А зачем сюда шел? — спросила Маша.
— Он не дошел, повернул. Как увидел тебя одну, не захотел тревожить. Я его на обратном пути встретил.
— Я не знала. Он видел меня?
— Поглядел на тебя и ушел.
Опять молчание. На этот раз зашептала Маша:
— Не курили бы вы. Вредно вам. Утром опять кашлять будете.
— Сейчас докурю, брошу.
Он загасил папиросу.
— Знаешь, что. Маша, решил я. Если завтра он снова разговор поднимет, все расскажу.
— Ой, что вы!
— Не бойся. Я давно хочу рассказать. Образованному человеку. А Николай — москвич, в институте работает…
Я неосторожно повернулся, лавка скрипнула.
— Молчите, — прошептала женщина.
Я старался дышать ровно и глубоко. Я знал, что они сейчас прислушиваются к моему дыханию.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
5.⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
— Как спалось? — спросил Сергей Иванович, увидев, что я открыл глаза. Он был уже выбрит, одет в старую застиранную гимнастерку.
— Доброе утро. Спасибо.
Утро было не раннее. Сквозь открытое окошко тек душистый прогретый воздух. Сапоги лесника были мокрыми — ходил куда-то по траве. Топилась печь, в ней что-то булькало, кипело.
Я опустил ноги с лавки.
— Жалко уезжать, — сказал я.
— Это почему же? — спросил лесник спокойно.
— Хорошо тут у вас, так и остался бы.
— Нельзя, — сказал лесник и улыбнулся одними губами. — Ты у меня Машу сманишь.
— Она же вас, Сергей Иванович, любит.
— Да?.. Ты как, ночью не просыпался?
— Просыпался. Слышал ваш разговор.
— Нехорошо. Мог бы и показать.
Я не ответил.
— Так я и думал. Может, и лучше: не надо повторять. Путей отступления, как говорится, нету.
И он вдруг подмигнул мне, словно мы с ним задумали какую-то каверзу.
— Одевайся скорей, мойся, — сказал он. — Маша вот-вот вернется. На огороде она, огурчики собирает тебе в дорогу. Ей-то лучше, чтобы ты уехал поскорее. И — забыть обо всем.
— Огурчики обыкновенные? — спросил я.
— Самые обыкновенные. Если хочешь, в озере искупнись. Вода парная.
Я мылся в сенях, когда вошла Маша, неся в переднике огурцы.
— Утро доброе, — сказала она. — Коровы у нас нет. Сергей Иванович молоко из Лесновки возит. Как довезет на мотоцикле, так и сметана.
— Вы наверное росой умываетесь, — сказал я.
Маша потупилась, словно я позволил себе вольность. Но Сергей Иванович сказал:
— Воздух у нас здесь хороший, здоровый. И питание натуральное. Вы бы поглядели, какой она к нам явилась — кожа да кости.
Мы оба любовались ею.
— Лучше за стол садитесь, чем глазеть, — сказала Маша. Наше внимание было ей не неприятно. — А вы, Николай, причешитесь. Причесаться-то забыли.
Когда я вновь вернулся в комнату, Маша спросила Сергея Ивановича:
— Пойдете?
— Позавтракаем и пойдем.
— Я вам с собой соберу.
— Добро. Ты не волнуйся, мы быстро обернемся.
За завтраком лесник стал серьезнее, надолго задумался. Маша тоже молчала. Потом лесник вздохнул, поглядел на меня, держа в руке чашку, сказал:
— Все думаю, с чего начать.
— Не все ли равно, с чего?
— Ты, Николай, подумай. Может, откажешься. А то пожалеешь?
— Вы меня как будто на медведя зовете.
— Говорю: хуже будет. Такое увидишь, чего никто на свете не видал.
— Я готов.
— Ох, и молодой ты еще. Ну ладно, кончай, по дороге доскажу. Он снял с крюка ружье, заложил за голенище сапога широкий нож. Маша хлопотала, собирая нам в дорогу. Мне собирать было нечего.
— Я Николаю резиновые сапоги дам. — сказала Маша.
— Не мельтеши, — сказал Сергей Иванович добродушно. — Там сейчас сухо. Ботинки у тебя крепкие?
— Нормальные ботинки. Вчера не промок.
Маша передала леснику небольшой рюкзак. Он повесил его на одно плечо.
— А это анальгин. У Агаш опять зубы болят. Забыли небось?
— Забыл, — признался лесник, укладывая в карман хрустящую целлофановую полоску с таблетками.
— Может, Николаю остаться все-таки?
Я вдруг понял, что говорила она обо мне не как о чужом.
— Далеко не поведу. До деревни и обратно.
— Я вам там пряников положила. Городских.
— Ну, счастливо оставаться.
— Что-то у меня сегодня сердце не на месте.
— Без слез, — сказал лесник, присаживаясь перед дорогой. — Только без слез. Ужасно твоих слез не выношу. Откуда они только у тебя берутся?
Маша постаралась улыбнуться, рот скривился по-детски, и она слизнула скатившуюся по щеке слезу.
— Ну вот, — сказал лесник, вставая. — Всегда так. Пошли, Коля.
Маша вышла за нами к воротам. И когда я встретился с ней взглядом, мне тоже досталась частица сердечного расставания.
У первых деревьев лесник остановился и поднял руку. Маша не шелохнулась Мы углубились в лес, и дом пропал из виду.
Несколько минут мы прошли в молчании, потом я спросил:
— Далеко идти?
— Километра два… Жалею я ее. Люблю и жалею. Ей в город надо,
