Наша игра - Джон Ле Карре

Эмма.

Я был пьян. Не от вина. За двадцать лет службы в Конторе я научился пить, не пьянея. Но все равно я был пьян. Пьян в стельку.

Эмма.

Кто ты или кем ты кажешься, со своими зачесанными наверх волосами, когда соблазняешь ножками Джейми Прингла? Что ты обо мне выдумывала, когда за моей спиной смеялись – вы двое смеялись – над Тимбо, старым дуралеем Тимбо, запоздавшим в развитии Тимбо с его дежурной улыбкой?

Прикидывалась ангелочком. До поздней ночи выстукивала на машинке свои «безнадежные случаи». Висела на телефоне, стучала своими каблучками, выглядела печальной, занятой высокими мыслями, отрешенной. Брала «санбим», чтобы съездить на почту, на железнодорожную станцию, в Бристоль. Ради угнетенных всего мира. Ради Ларри.

Я шел пешком. Я кипел от злости. Потом я радовался. Кипел от злости снова.

И все же, как бы зол я ни был, я не смог не обратить внимание на неприметную парочку, которая на другой стороне улицы перестала разглядывать витрину и направилась в ту же сторону, что и я, и с той же скоростью. Я понял, что за моей спиной их трое: эти двое и третий в то ли фургончике, то ли такси для подстраховки. Когда я это увидел, я понял, что, несмотря на весь свой гнев, свое облегчение, несмотря на то что в жизни у меня появилась новая цель и что я снова стал обитателем мира обычного дневного света, я должен позаботиться о том, как я выгляжу со стороны. Я не должен сделать ни одного движения, которое означало бы, что я есть кто-нибудь иной, кроме хорошо пообедавшего поверенного, бывшего шпиона, теперь отправившегося по своим законным делам. И я был благодарен Ларри, Эмме и моим соглядатаям за то, что они возложили на меня эту ответственность. Потому что заботиться о внешнем виде всегда означает действовать по правилам, держать анархию в узде, а анархия внутри меня в этот момент кричала во всю глотку:

Эмма! Каким колдовством ему удалось увести тебя так далеко?

Ларри! Ты мстительный вороватый ублюдок с наклонностью манипулировать людьми.

Вы оба! Что вы затеяли и почему?

Крэнмер! Ты не убийца! Ты можешь ходить с поднятой головой! Ты чист!

Я был глупец.

Беснующийся, взбешенный, слишком сдерживающий себя глупец, хотя и глупец, выпущенный на волю. Я вообразил себя безумно влюбленным и пригрел на своей груди змею.

Принял, баловал, обслуживал, угождал, боготворил, ублажал, выполнял все ее причуды. Дарил ей драгоценности и свободу, сделал ее своей вешалкой для нарядов и объектом своей любви, последней из своих женщин, своей иконой, богиней и, как Ларри любил повторять, своей рабыней. Любил ее за ее любовь ко мне, за чары ее серьезности и ее смеха, за ее ранимость и за неразборчивость в знакомствах. Любил за доверчивость, с которой она искала у меня защиты. И все это на основании чего? Под действием какого импульса, если забыть о сопливых страстях запоздавшего с развитием мужчины?

Моя новоявленная, моя вырвавшаяся на волю ярость подсказала мне безумную мысль, тотчас же овладевшую мной: она была приманкой, намазанной медом мухоловкой, подброшенной мне моими врагами. Я, Крэнмер, ветеран мимолетных романов, туалетный мечтатель, мастер уклоняться от слишком навязчивых женских чар, попался на старый, как мир, трюк!

Она была подсадной уткой с самого начала. Ее подкинул мне Ларри. ЧЧ. Зорин. Двое из них, трое или даже все четверо!

Но зачем? С какой целью? Чтобы использовать меня в качестве прикрытия? Но это же абсурд.

Устыдившись, что соблазнился на такие причудливые, такие непрофессиональные догадки, я отставил их в сторону и стал искать новой пищи для тлеющего огня моей паранойи.

Что я знаю о ней? По своей собственной воле ничего, кроме того, что она сама сочла нужным рассказать мне, и того, что по воскресеньям рассказывала Ларри в моем присутствии. Отчет ищеек Мерримена все еще лежал непрочтенным за занавеской в моем убежище, пылясь и олицетворяя собой мою честность любовника.

Итальянское имя.

Отец умер.

Мать-ирландка.

Бродячее детство без систематического воспитания.

Интернат в Англии.

Уроки музыки в Вене.

Интересовалась Востоком, интересовалась мистикой, поддавалась всякому новому поветрию среди хиппи, катилась прямо в руки дьяволу.

Возвращалась домой, снова уходила бродяжничать, снова училась музыке, сочиняла ее, аранжировала, участвовала в учреждении чего-то вроде «Группы альтернативной камерной музыки», собиравшейся исполнять «классическую музыку старого мира на традиционных инструментах нового» – или наоборот?

Устала от своих метаний, попала на летние курсы Кембриджского университета, прочла или не прочла утешительные слова Лоуренса Петтифера о вырождении Запада. Вернулась в Лондон, отдавалась всякому, кто просил вежливо. Запугала себя до смерти, встретила Крэнмера и назначила его своим добровольным, угождающим, слепым защитником.

Встретила Ларри. Исчезла. Вновь объявилась с зачесанными наверх волосами под именем Салли и устроила Джейми Принглу феерическое представление с ножками.

Моя Эмма. Мой ложный рассвет.

Мы играем нагишом. Она набросила свои черные волосы мне на плечи.

– Можно мне звать тебя Тимбо?

– Нет.

– Потому что так тебя зовет Ларри?

– Да.

– Понимаешь, я тебя люблю. Поэтому, естественно, я буду звать тебя так, как ты только захочешь. Захочешь – буду звать тебя Эй, Ты. Я на все согласна.

– Тимом будет чудесно. Да, ты согласна на все.

Мы лежим перед камином в ее спальне. Ее голова уткнута в мою шею.

– Скажи, ты шпион, да?

– Ну разумеется. А как ты догадалась?

– Сегодня утром я видела, как ты читаешь свою почту.

– Ты хочешь сказать, что ты увидела невидимые чернила?

– Ты ничего не выкидываешь в мусорную корзину. Все, что надо выкинуть, ты складываешь в пластиковый пакет и относишь в мельницу для мусора. Сам.

– Я – очень молодой винодел. Я родился шесть месяцев назад, когда встретил тебя.

Но зерна подозрений упали на почву. Почему она следит за мной? Почему она так думает обо мне? Что такое Ларри заложил в ее головку, что заставляет ее установить за своим защитником плотную слежку?

Я добрался до своего клуба. В холле пожилые мужчины читают биржевые сводки. Кто-то здоровается со мной, Гордон как его? Спасибо, Гордон, как Прюнелла? Устроившись в кожаном кресле в курительной комнате, я смотрю, не читая, в газету, я прислушиваюсь к шепоту людей, которые считают важным то, что они шепчут. За высокими окнами – осенний туман. Чарли, слуга-нигериец, приходит, чтобы зажечь лампы для чтения. Снаружи, на Пэл-Мэл, шайка моих филеров переминается с ноги на ногу где-нибудь в подъезде и завидует прохожим, спешащим домой на уик-энд. Я живо могу нарисовать их себе. Я сижу в курительной до сумерек, делая вид, что читаю. Старинные часы бьют шесть. Но отставной адмирал не спешит.

– А Ларри действительно верит, да? – спрашивает она.

Воскресный вечер. Мы в гостиной. Ларри уехал десять минут назад. Я налил себе большую порцию виски и устроился в своем кресле, как боксер между двумя раундами.

– Во что? – спрашиваю я.

Мой вопрос остается без ответа.

– Я до сих пор не встречала верующего англичанина. Большинство из них только говорят «с одной стороны» и «с другой стороны» и ничего не делают. Как механизм, из которого вынули пружину.

– Я так ничего и не понял. Во что он верит?

Я раздражаю ее.

– Неважно. Ты, наверное, не слушаешь меня.

Я делаю еще один глоток виски.

– Наверное, мы слышим разные вещи, – говорю я.

Что я хотел этим сказать? Я сам размышляю над этим, глядя на тлеющий за тюлевыми занавесками курительной комнаты розовый закат. Что я слышал такое, чего Эмма не слышала, когда Ларри что-то рассказывал ей, пел ей свои политические арии, возбуждал ее, вытягивал ее у меня, стыдил и прощал ее и снова вытягивал еще чуть-чуть? Я слышал Ларри-великого соблазнителя, решил я, отвечая на свой вопрос. Я понял, что мои предубеждения обманули меня, что Ларри оказался гораздо искуснее меня в краже сердец. И что двадцать лет я питал иллюзии относительно того, кто руководит кем в великой паре Крэнмер–Петтифер.

После этого, наблюдая за ленивым горением угля в камине курительной комнаты, я перешел к вопросу, не удалось ли Ларри какими-то оккультными методами, которых я пока не понимал, почти подстроить собственное убийство. И не оказал ли бы я ему услугу, нанеся смертельный удар, вместо того чтобы удержаться от него?

Розовый туман, который я наблюдал за окнами своего клуба, стал гуще, когда мое такси начало подъем на Хаверсток-Хилл. Мы въезжаем в страну несчастий Эммы. Она начинается, насколько мне удалось установить, у Белсайз-Виллидж и тянется до Уайтстоун-Понд на севере, Кентиш-таун на востоке и Финчли-роуд на западе. Все, что между этими пунктами, – вражеская территория.