Война солдата-зенитчика: от студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941–1942 - Юрий Владимиров

Лишь 7 октября, когда на Западном фронте пала Вязьма и положение окруженных под нею наших войск стало катастрофическим, сдал Ожиганову – очень умному доценту и отличному лектору по электротехнике – экзамен по этому предмету. По-видимому, хорошо зная сложившиеся к этому дню общую ситуацию на военных фронтах и вообще в стране, а также чувства людей, Ожиганов не стал усложнять процедуру принятия экзаменов. Он просто перед началом экзаменов спросил у всех экзаменовавшихся, какую оценку каждый из них хотел бы иметь. Многие, и в том числе я, сказали, что достаточно тройки. Поэтому экзаменатор, не спрашивая у них ничего, поставил им всем (и мне тоже) эту отметку в зачетную книжку, а тех, кто хотел иметь повышенную оценку, помучал вопросами.

А избавиться от хвоста по металлургическим печам я не успел. Лишь к старости я пришел к выводу, что этот хвост фактически оказался мне только во благо. Дело в том, что в годы нашей учебы в вузах зачетные книжки у студентов бывали с собой лишь в тот период, когда они сдавали зачеты и экзамены, а в остальное время эти книжки хранились в соответствующем деканате. Я же, имевший хвост, вынужден был держать зачетную книжку при себе до тех пор, пока его не ликвидирую. Уже шел октябрь. И скоро в связи с приближением линии фронта к Москве получилось так, что институт эвакуировался в Сибирь, а я ушел добровольно в армию. В результате мне пришлось носить с собой в кармане свою зачетную книжку (вместе со студенческим билетом и… метрическим свидетельством о своем рождении) все годы войны и дополнительно еще около года. Она была со мной и те почти три года войны, когда я находился в германском плену.

Тогда я не считал больше эту книжку таким важным предметом, который понадобится мне в будущем. Поэтому из-за отсутствия блокнота я в мае 1942 года, будучи на фронте, записал на всякий случай (к счастью, простым карандашом) на ее последних, чистых страницах адреса некоторых друзей. Кроме того, мое заверенное институтской печатью фото размером 3 на 4 см в книжке, которое было наклеено на левом верхнем углу внутренней стороны ее передней обложки, со временем отклеилось и пропало. И только благодаря обоим этим обстоятельствам, поверив моим словам, что данная книжка – записная, немцы во время обыска 10 апреля 1945 года, проведенного внезапно для нашей рабочей команды, составленной из советских военнопленных, не отняли ее у меня. Но студенческий билет при этом забрали, заявив, что «вернут его мне после окончания войны». Он, конечно, пропал. На метрическую справку не обратили внимания, и она тоже осталась при мне. После возвращения на родину я стер ластиком все карандашные записи в зачетной книжке, подумав, что она, может быть, пригодится для меня в будущем хотя бы в качестве сувенира.

Летом 1946 года, послав в Институт стали по почте из Донбасса, где в это время проходил окончательную фильтрацию и работал принудительно бурильщиком в угольной шахте, соответствующее заявление с приложением к нему сохранившейся зачетной книжки, которая хотя и не имела моего довоенного фото и была истрепана, я восстановился в родном учебном заведении студентом третьего курса (вместо четвертого осенью 1941 года) и получил там новую зачетную книжку. (А старая книжка теперь все еще находится у меня.)

А что бы со мной произошло, если бы у меня в 1946 году не было с собой зачетной книжки? Ясно, что в этом случае я не смог бы без нее снова стать студентом Института стали. А дальше – не будь у меня в октябре 1941 года того хвоста, так не было бы у меня при себе и зачетной книжки, поскольку в случае ликвидации хвоста ее сразу бы отняли у меня для хранения в деканате.

Получив мое заявление с зачетной книжкой, руководство Московского института стали, в составе которого, в качестве декана технологического факультета, куда я пожелал быть зачисленным, состоял его будущий ректор и будущий профессор, доктор технических наук П. И. Полухин, не стало придираться к тому, что я был в плену, и сразу восстановило меня своим студентом. И после этого 18 июля оно прислало мне вызов для приезда на учебу. За это я на всю жизнь остаюсь глубоко благодарным тогдашнему руководству родного мне института.

Этому вызову заведующий шахтой, где я тогда работал, не смог противостоять никакими уловками. Лишь после четырех визитов лично к нему, а также двух к его непосредственному начальнику и двух к районному прокурору, он вынужден был уволить меня с работы, выдав положенные мне при этом 800 с лишним рублей денег. Одновременно мне выписали на шахте и временное удостоверение личности, действительное для предъявления по дороге на мою малую родину – до деревни, в которой я не бывал с лета 1940 года. Таким образом, руководство Московского института стали, возможно, спасло меня от гибели в шахте, потому что очень плохо там обстояло дело с техникой безопасности и охраной труда. (В то время на ней, а также других угольных шахтах их руководители и часть местного населения относились к бывшим советским военнопленным, как я, особенно скверно, называя их «изменниками родины»…)

…Между тем положение на фронтах резко ухудшилось, и особенно под Москвой. Свыше 700 тысяч наших воинов – пять армий, включая большое количество ополченцев, – попали 7 октября под Вязьмой в двух местах во вражеское окружение. При этом многие погибли, а основная масса красноармейцев, ополченцев и командиров оказалась в плену у немцев. И с этого дня на западе, перед Москвой уже не оставалось больше боеспособных крупных воинских частей. Кончились и резервы оружия (даже винтовок), техники и боеприпасов. Требовалось срочно организовать новые войсковые соединения непосредственно в Москве, чтобы противопоставить их рвавшимся к городу немцам, пока не подоспеют движущиеся из Сибири и Дальнего Востока хорошо обученные и сильные во всех отношениях кадровые войска.

Но в те дни мы – маленькие люди, занятые своей будничной и «маленькой» жизнью, – всего этого, конечно, не знали. Подробных сообщений по радио и в газетах о фактическом положении дел на фронте перед Москвой, по существу, не было. Из кратких оперативных сводок нельзя было представить всего того, что происходило. О катастрофах на фронте мы узнавали лишь по слухам, которые нередко оказывались достоверными. Но ориентироваться только на них было нельзя. Поэтому, говоря о событиях, происходивших в Москве в те дни, ниже я везде пишу лишь о том, что видел сам и слышал от кого-либо, в правдивости чего не сомневаюсь.

11 октября было объявлено, что командовать фронтом перед Москвой (Западным) будет Г. К. Жуков. С моей точки зрения, до 12–14 октября внешне город еще выглядел спокойным. Но с 15 октября спокойствие нарушилось: началась массовая эвакуация на восток многих крупных предприятий (в том числе частично и моего станкозавода им. Серго Орджоникидзе), организаций и вузов, а также отдельных семей и граждан. Эвакуировалось в Куйбышев (ныне Самара) даже правительство. Но вождь страны И. В. Сталин оставался в Москве.