Охота на зайца. Комедия неудачников - Тонино Бенаквиста

С тех пор я сомневаюсь. Я сомневаюсь во всем, что может походить на внешнее проявление того, что называют искренностью. Смех, слезы, волнение, театр, чувства — все это мне кажется несколько преувеличенным. Не слишком разумным. Как эта Изабель, непохожая на ту, другую, быть может, но которая тоже не внушает мне никакого доверия. Сам не знаю почему.

— Надо сдавать экзамены, проходить стажировку, вы ведь должны быть готовы к любым неожиданностям, верно?

Не ко всем, увы.

— Это как в любой работе — теория учится за два дня. В матчасти я разбираюсь хуже, чем машинист, не так, как контролер, в проверке билетов и не как кондуктор в обслуживании клиентов. Но я понимаю больше, чем машинист, в проверке билетов, больше, чем кондуктор, в матчасти и больше, чем контролер, в обслуге. Но вас это и вправду интересует или вы просто спать не хотите?

— Нет… я… вам это мешает?..

Я не отвечаю. Нет, спасибо, я сам справлюсь. Нет, мне еще надо закончить работу. Не знаю, что мне отвечать на ваши вопросы. Впрочем, обычно это парни задают вопросы девушкам.

Она выходит в коридор, идет, оборачиваясь время от времени, и исчезает наконец в своем купе. Сейчас 23.00, и я не замедлю избавить Мезанжа от этого тюка с грязным бельем, который только и делает, что дрыхнет.

*

Поезд оживлен больше, чем вчера. Возвращение в Париж всегда оставляет у меня это впечатление, но статистика утверждает обратное. В любом случае первый класс полон, Т–2 занимают влюбленные парочки — свадебное путешествие в Венецию всегда пользуется успехом. Большая голова Мезанжа видна издалека. Он беседует с соней, сидя на откидной койке и держа стакан в руке. Мне даже показалось, что я тут липший, когда Мезанж удрученно сказал: «А мой–то вообще дурья башка!» Я догадался, о чем они толкуют. Сведите двух отцов вместе, а дальше все пойдет само собой. В любом случае я рад, что они поладили.

— А, это ты…

Они прощаются, Жан–Шарль рассыпается в благодарностях, другой скромничает: до скорого, кто знает, а почему бы и нет и т. д. Высоко подняв голову, даже не поглядев на меня, соня идет в сторону девяносто шестого, будто так и надо. Мезанж пропускает мои «спасибо» мимо ушей и хватает меня за руку:

— Ладно тебе, дурень. Незачем было врать.

Я резко вырываюсь и выхожу из вагона не оборачиваясь.

— Что вы ему наплели?

— Да ничего… Я ему ни слова не сказал о себе и о нашей поездке. Я говорил только о своих ребятишках.

Должно быть, оно само крутилось в его большой башке, и он понял, не понимая. Теперь–то он знает наверняка, что я обманщик, который без колебаний все силы положит, лишь бы добиться своего. Он и не подозревает, насколько я был близок к правде.

— Я ве–ли–ко–леп–но провел время. Эти «Синглы»… Потрясающе! Я спал в настоящей постели, на настоящем матрасе. Теперь мне гораздо лучше понятна репутация «Спальных вагонов». На обычной полке этого не поймешь: чтобы на ней выспаться, надо быть факиром. Все равно что сравнить тюфяк в ночлежке и многокомнатный номер в «Хилтоне». А ваш друг, кондуктор, какой стиль! Он наливал мне вино в бокал с белой салфеткой через руку.

Ничего не говорить. Заткнуться. Если я выскажусь, то с помощью оплеухи.

— Я не могу постоянно повторять одно и то же. Сейчас будет таможня, контролеры устроятся рядом, и вы даже носа наружу не высунете.

— А кстати, Антуан, по поводу носа, вы не находите, что здесь немного припахивает объедками?

На этот раз он хватил лишнего. Я уже не могу притвориться, будто ничего не слышал.

— Заткнитесь, Латур, заткните ваш фонтан!

Скрестив руки, он пожимает плечами.

— Ладно, очень даже хорошо, я понял. С тех пор как я видел кондуктора за работой, я уяснил себе кое–что насчет проводников. Это так же, как с постелью и полкой, — ничего общего. Ах… рассказывайте мне теперь о вежливости проводников!

Я закусываю губу, вторую.

— А вежливость неизлечимо больного — это почаще менять повязки!

Я выхожу, не видя его реакции. Мне немного жаль. Тем хуже. На крышке бельевого бака я по порядку раскладываю билеты и паспорта, чтобы упростить и ускорить работу таможенников и прочих надсмотрщиков. Ни в коем случае тут не проветривать, чтобы они ощутили смутное неудобство. В конце коридора Изабель, прижавшись лбом к стеклу, изредка бросает в мою сторону взгляд и улыбку. Настырная. Паспорт французский, моментальное фото ее только портит, фамилия: Бидо, профессия: переводчица. В конце концов, это тоже может пригодиться.

23.30. Осталось всего пять минут. Контролеры готовятся уступить место своим швейцарским преемникам. Беззаботность тушуется пред лицом строгости. Скоро я пожалею о них — полуостровных пофигистах.

Жан–Шарль стелет одеяло и кладет подушку на верхнюю полку. Его лицо уже изменилось, черты снова обрисовали ту же вымученную маску, словно все вдруг опять вернулось ему в память. Наверное, я к этому тоже руку приложил.

— Извините меня за то, что наговорил вам давеча. Хм… вам удастся заснуть на заурядной полке?

— Думаю, да… Не беспокойтесь. Завтра утром я уже буду со своими детьми, так что мне надо быть в форме, выглядеть получше.

— Вам их не хватает?

— И да, и нет… Знаете, дети ведь всегда немного с тобой. Много разъезжаешь с ними. Когда–нибудь вы сами это поймете. Как только они достигают возраста, чтобы слушать всякие истории, начинаешь мысленно брать их с собой…

— Сделайте еще одного. Начиная с трех — половинный тариф.

«Вы сами поймете…» было лишним. Терпеть не могу и презираю нравоучительную зрелость.

Лучше мне побыть у себя, с сигаретой в зубах, в одиночестве и спокойствии.

Странно… Я даже не обеспокоен приближением этой вереницы фуражек. Вчера обмирал от страха при виде униформы, а сегодня гляжу на них как на заводных паяцев, роботов — запрограммированных, пунктуальных и не слишком надоедливых. Постепенно до меня доходит, что опасность и в самом деле понятие относительное. Как ее переживают каскадеры, продавцы наркотиков, подрывники: пресыщенно? рутинно? отстраненно? Хотел бы я знать.

*

«Все в порядке?» — спрашивает швейцарец. У итальянцев сердитый вид, и голова занята чем–то другим. Они припорошены снегом; выглянув в окно, я обнаружил, что перрон весь белый. Я спросил, можно ли уже кататься на лыжах, но они ответили, что нет, не в этом году, хотя, может быть, остается маленький шанс в феврале. На обратном пути «Галилео» делает остановку на пограничном посту в Бриге. Однажды ночью они высадили там какого–то панка с розовым гребнем, банкой пива в руке и цепями на шее, в одной футболке, исполосованной бритвой. Тоже в январе. Один из швейцарцев попросил у меня в порядке одолжения одеяло, чтобы набросить ему на плечи. Тоже был отцом, надо думать.

Вскоре после отправления ко мне подходит швейцарский контролер. Я с лицемерной улыбкой предлагаю ему свободное купе. Он не говоря ни слова и безо всякого энтузиазма снимает свой пластиковый дождевик.

— Можно его тут повесить? — спрашивает он, встряхивая эту мокрую штуку.

Конечно, с удовольствием, и не только ваш, но и вашего коллеги. Клянусь, что в последний раз любезничаю с чинушей.

Четверть часа спустя он появляется вновь, сухой, как удар дубины.

— Ты готов?

— Э…да.

Осторожнее с этим типом. Его манера спрашивать «ты готов?» пробудила во мне чувство вины. Пытаюсь вспомнить, не надувал ли я его уже, во флорентийском.

— Двадцать девять пассажиров, так?

— …

Проклятье…

Второй раз за две ночи.

Я только что попался, как новичок, — он пересчитал всех пассажиров по головам.

Включая соню. А у меня всего двадцать восемь билетов. Вчера я хотя бы мог дать подходящее объяснение.

— Двадцать девять, верно?

Вынужден ответить «да», иначе он потребовал бы, чтобы я сам пересчитал их в его присутствии, и тогда он своими глазами увидел бы безбилетника. Я только что ляпнул распрекрасную глупость.

— Ладно, начали. (Один… два…)

При каждом новом билете я могу прочесть цифру по его губам. Это слишком глупо. Добраться досюда и дать поймать себя на такой мелочи, на таком ничтожном пустяке… Надо срочно что–то говорить.

— Слушайте, я в этом году собираюсь провести отпуск в Женеве, что если мне поехать этим же самым поездом, а пересадку сделать только в Лозанне?

— Лозанна — Женева, в 5.25, самый ранний. (Шесть… семь…)

Это известно заранее, «не хватает одного билета!». Мне придется отвести его к Жан–Шарлю, а нелегальный проезд — это явное нарушение, он потребует удостоверение личности, которого у того нет… А таможенники еще в поезде.

— Значит, сойдя с двести двадцать второго в 0.44, я сажусь на этот в 5.25?

— Да, тысяча шестьдесят восьмой… (… Тринадцать… четырнадцать…)

Никак его не сбить, этого надутого индюка. Они ко мне подослали мутанта какого–то.