Запрещенный Рюрик. Правда о «призвании варягов» - Андрей Буровский

Режим вошел в историю под названием «бироновщина», а должен бы войти как «анновщина»!

Во-вторых, вот чем-чем, а расизмом или национализмом Бирон совершенно не отличался. Несомненно, что «бироновщина» — это совершенно мафиозный способ управления страной, при котором правительство не интересуется благом страны, и ему попросту наплевать, что будет дальше, после него. Такой способ управления, естественно, требует и особенных людей — тех, кто по своему психологическому складу годится во временщики. Иностранцам проще быть в чужой стране временщиками, это однозначно.

Но нет никаких оснований считать, что Бирон относился к русским плохо, хуже, чем к немцам: среди его и сотрудников, и собутыльников множество русских. Справедливости ради: так же точно и Артемий Волынский близко дружил с секретарем императрицы Эйхлером, бароном Менгденом, Шенбергом, Лестоком. Так же и Андрей Ушаков охотно пьянствовал с Бурхардом Минихом.

Ниоткуда не видно, что русское дворянство было благороднее, лучше, приличнее Остермана и Левенвольда. Русское дворянство точно так же грабило и расточало богатства страны, творило невероятные жестокости, писало доносы, шпионило… словом, составляло надежную основу режима. Без доносов и взаимного подсиживания «бироновщина» не прожила бы и трех дней.

Во главе страшной Тайной канцелярии стоял «чистый русак», «птенец гнезда Петрова», Андрей Иванович Ушаков. Его шпионы и палачи (в том числе и женщины-палачи) вовсе не были немцами.

Русским дворянам «почему-то» не нравилось, когда такая система обрушивается на них, но они были готовы участвовать в ней, да и участвовали теми же доносами и службой.

Английский резидент Рондо доносил в Лондон уже в 1730 году: «Дворянство, по-видимому, очень недовольно, что Ее Величество окружает себя иноземцами… [это] очень не по сердцу русским, которые надеялись, что им будет отдано предпочтение».

Годом позже, в 1731-м, он же доносил снова: «Старорусская партия с большим смущением глядит на ход отечественных дел, а также на совершенное отсутствие доверия к себе со стороны государыни…».

Недоверие тоже объяснимо: в 1730 году вполне реально было введение куцей, но конституции. Сторонниками этой конституции были стариннейшие русские дворянские роды Голицыных и Долгоруких.

Тем удивительнее позиция русских дворян, которые в 1730 году то хотели, то не хотели конституции, а потом пили с Остерманом и с Бироном, то есть с легкостью становились временщиками в собственной стране. А едва умерла Анна Ивановна, сделались невероятными националистами, во всю глотку «обличая» «иноземный» режим.

Сам факт немецкого засилья при Анне оказывался удобен: он позволил русским видеть любые проблемы страны именно в самом этом засилье. Русские люди охотно валили все на немцев и при этом не хотели обсуждать многие проблемы Российской империи и русского общества.

Репрессивный полицейский режим? А это все Бирон, он «бироновщину» и завел.

Роскошь двора? Иллюминации и карнавалы на фоне пухнущих от голода деревень? А это иностранцам русских не жалко.

Никто не думал о будущем? А это иноземцы так решили, им же России не жалко.

Тайная канцелярия? А кто направлял руку Ушакова? Иноземцы и направляли, Ушаков только исполнял, и попробовал бы он…

В общем, готовые ответы есть на все возможные вопросы, и это опаснее всего. В смысле — опаснее для самих русских. Выдуманное ими самими «германское иго» очень удобно, чтобы не думать. И не задавать других вопросов…

Например, кем нужно быть, чтобы создать в стране фактически оккупационный режим. Режим, в котором иноземцы будут чувствовать себя комфортнее русских. И какими дураками (а это еще мягкий эпитет) надо быть, чтобы позволить ему это?

Сам по себе переворот Елизаветы и миф про «немецкую партию» — тема невероятно интересная. Но этой теме я посвятил другую книгу[95]; здесь и сейчас важно другое — в 1747 году в Российской империи, в Петербурге, политический климат был никак не в пользу разговоров о роли германского элемента в ранней русской истории.

Именно это имел в виду старый опытный интриган И. Д. Шумахер, опасаясь «недовольства слушателей».

А Михайло Васильевич тоже прекрасно уловил, откуда ветер дует, но сделал выводы прямо противоположные: использовал конъюнктуру. Воевать и бороться с гадами-немцами, обижающими русский народ, было выгодненьким дельцем, «борцу» было гарантировано сочувствие и царского двора, и широких масс узкого круга образованной публики. М. В. Ломоносов славно обстряпал это дельце, уже тем, что напугал до полусмерти своих врагов. Некоторые академики действительно выехали из России, например знаменитый математик Эйлер. Потом, в 1766 году, он вернулся, но в разгар «борьбы с норманизмом» предпочел уехать из России — не ровен час, и правда угодишь в погром.

Поправилась и карьера самого Михайлы Васильевича. В 1748 году он устраивает первую в России химическую лабораторию, становится вхож в придворные круги, лично знакомится с царицей. В 1755 году он создает в Москве университет, доступный не только для дворянства (ныне Московский государственный университет носит имя Ломоносова)…

Вряд ли можно приписать М. В. Ломоносову какую-то специфическую неприязнь к немцам или даже какую-то идейную «германофобию». Учился он в Марбурге под руководством физика и философа Х. Вольфа, во Фрейберге — у металлурга и химика И. Генкеля. В Германии Ломоносов провел больше пяти лет, с 1736-го по январь 1742 года, и вернулся с женой.

«Экспериментальную физику» Х. Вольфа Ломоносов перевел на русский язык и вообще всегда отзывался о нем как о дорогом учителе, от жены имел дочь, эксперименты по изучению молний проводил вместе с Георгом Рихманом.

Не уверен даже, что использование слова «норманист» вместо матерщины и дрессированный на «норманиста» пес — это проявление убеждений, а не игра. Есть много примеров игр такого рода, в разные времена и с разными людьми: ведь, возглавляя «идейное» движение, приходится быть самым идейным, а то, не дай бог, кто-нибудь обгонит.

Но политическую конъюнктуру Ломоносов использовал сполна и много от нее получил: и в видные идеологи вышел, и Шумахера до полусмерти запугал.

Почему это важно до сих пор, или Циклы норманизма

Удивительным образом пресловутый спор о «норманизме» не иссяк тогда же, при Ломоносове; он так и прошел через всю русскую историю ХIХ и ХХ веков. О том, откуда пришли варяги и, главное, кто такие росы-русы, спорили в середине ХIХ века и в начале ХХ, спорили в 1930-е годы и продолжают спорить теперь.

Почему?!

Да потому, что исторические мифы оказываются важными для самооценки народа, для его самоопределения. В Средние века самооценку поднимал миф прихода князя из самого возможного далека. Князь издалека? Значит, нас знают в большом мире! Примерно такая логика.

В эпоху национальных государств и романтического национализма стало важным, чтобы первый правитель был «свой» (так и хочется сказать — «такое же быдло, как и мы»).

Потому и живет пущенный Михайло Ломоносовым миф о зловредном «норманизме». Потому и верят в особую «немецкую партию» при русском дворе. Даже Ключевский не был вполне свободен от этого русского поверья. С одной стороны, он заявлял, что ему не интересны как приверженцы норманнов, так и враги норманизма, «варягоборцы». И что он становится совершенно равнодушен к сторонникам обоих крайностей, как только те «начнут уверять, что только та или другая теория освещает верным светом начало русской национальности»[96].

Но тут же в другом сочинении писал: «Так удачной ночной феерией разогнан был курляндско-брауншвейгский табор, собравшийся на берегах Невы дотрепывать верховную власть, завещанную Петром Великим своей империи, — писал такой серьезный историк, как В. О. Ключевский. — По воцарении Елизаветы, когда патриотические языки развязались, церковные проповедники с безопасной отвагой говорили, что немецкие правители превратили преобразованную Петром Россию в торговую лавку, даже в вертеп разбойников»[97].

Только ученые следующего поколения, в ХХ веке, с облегчением констатировали: «дни варягоборчества, к счастью, прошли»[98].

Увы, времена эти еще не раз возвращались.

Наверное, обсуждение «русско-немецкого вопроса» было совершенно неизбежно уже в ХVIII веке — слишком много немцев оказалось и в управленческом аппарате, и в науке. Вопрос только, когда именно должно было произойти это обсуждение и в его формах. Формы же оказались безобразны. Сказочка о «немецкой партии» воспроизводится до сих пор, видимо, она слишком удобна. Можно совершать любые свинства и приписывать их «инородцам».

В «норманизм» в России тоже верят. Многие до сих пор уверены, что «немцы так думают», а в самой Германии ни о каком таком «норманизме» и слыхом не слыхивали. И уж, конечно, в Германии отлично разделяют самих себя и скандинавские народы. Шведы для немцев не ближе, чем для русских — черногорцы или поляки.