Мифы и легенды народов мира. Том 10. Восточная и Центральная Азия - Татьяна Редько-Добровольская

Тут и Цзуру принимается укорять Рунсу:

— Ведь ты еще и не жил здесь, когда я один развел скот и один, не говоря ни слова, пас его. Ведь если б я всякий день резал да ел, то каким образом я умножил бы этот скот? За что же ты ненавидишь меня? Зачем ты постоянными наговорами заводишь между нами ссоры?

Рунса не отвечает ни слова, а Цзаса–Шикир посмеивается.

— Ну, что же? — говорит старик Рунсе. — Разве это не истинная правда? Впредь я тебя, Рунса, буду стегать, лишь только ты откроешь рот.

Поутру старик рассуждает про себя: «Теперь ясно, что у моих ребят втроем дело не ладится. Стану–ка я теперь сам ходить с каждым поодиночке».

И он отправляется на пастьбу, захватив с собой Цзасу. Этот день обошелся без особых происшествий, и вечером старик с Цзасой благополучно пригнали скот домой.

На следующий день старик отправился с Рунсой. Оба они были при скоте, когда волк на их глазах зарезал трех овец. Вернувшись вечером домой, старик рассказывает:

— Я находился около скота, а этот дурень Рунса пас овец и допустил, чтобы на его глазах волк зарезал трех овец.

Присел Цзуру и говорит:

— Случись это со мной, так наверно избил бы вовремя и постарался, чтобы ты меня не взял с собой!

На следующий день старик берет с собой Цзуру, и тот дальние горы обращает в близкие. Идут они краем отары, как вдруг бежит волк.

— Батюшка, — говорит Цзуру, — бежит волк, понимаешь ты, в чем дело?

— Что тут понимать? Должно быть, волк высматривает овцу.

— Тогда, батюшка, стреляй без промаху по этому волку и если попадешь, то имеешь право резать валуха и есть один — мне ничего не давай. А если промахнешься — стреляю я, и, при успехе, режу валуха и ем один — тебе ничего не дам.

Старик, согласившись на это условие, дал выстрел и промахнулся.

— Теперь, батюшка, моя очередь? — говорит Цзуру.

— Правда, твоя! — отвечает старик.

Цзуру выстрелил и насадил волка на стрелу. Отдает он волка старику и говорит:

— Ты, батюшка, человек старый — сделай себе из него теплый набрюшник.

Тогда Цзуру навел на старика страх своим волшебным величием и зарезал девять валухов. Собрав множество котлов, Цзуру хватает барана за бараном. Старику хочется закричать: «Цзуру, что же ты наделал?» — и нет сил подать голоса. Хочет встать и прикрикнуть на Цзуру и не может: молча сидит старик и смотрит.

Тем временем Цзуру вынул из котлов готовое мясо и по–прежнему стал сзывать своих гениев–хранителей: они представились взору старика в виде множества людей, накрывавших на стол и подававших еду. Подавленный величием Гесера, старик не мог есть; Цзуру же, превращаясь во множество неведомых людей, прикончил таким образом все мясо, и тогда оба они встали из–за стола. Старик тотчас же бросился бежать домой, а Цзуру пошел со скотом. Прибежав домой, печалится своей жене старик:

— Ну, матушка, я сам такое видел, что слова–то Рунсы оказываются чистейшей правдой. Зарезал он девять баранов и один слопал все мясо. Ты, Гекше–Амурчила, совершенно правильно называла его чертом: это или магус, или мангус, и теперь совершенно ясно, что сначала он переведет нашу скотину, а потом прикончит и нас самих.

Пока старик таким образом сокрушается, Цзуру подгоняет к дому весь скот. Старик хватает кнут и с криком выбегает ему навстречу:

— Ты что же это, голубчик Цзуру, тигр ты или волк?

И он намеревается ударить его кнутом, но Цзуру удерживает кнутовище рукой.

— Что ты, что ты, дедушка? — кричит он.

— Ты чего притворяешься, как будто это не ты давеча–то губил баранов?

— Пойдем–ка, — говорит Цзуру. — Мы тут вдвоем с тобой не разойдемся, — пойдем: пусть рассудит нас Цзаса!

Он приводит старика к Цзасе, и старик начинает рассказывать, как было дело.

— Идем мы вдвоем с этим негодным Цзуру, как вдруг около овечьей отары бежит волк. Этот паршивый мальчишка и говорит мне: «Батюшка! Бежит волк, понимаешь ли ты, в чем дело?» — «Да он, должно быть, хочет зарезать овцу!» — отвечаю я. Когда так, давай, говорит, батюшка, с тобой поспорим. Что же, давай, говорю. Стреляй, говорит, в этого волка, и если попадешь, то ты режешь овцу, а мяса не даешь мне и покушать: все ешь сам. Но если ты промахнешься, говорит, то буду стрелять я и уж коли попаду, то совершенно так же буду есть я один. Я согласился, и оба мы стреляли, у меня по старости лет вышел промах, а Цзуру застрелил волка.

И затем он подробно рассказал, как они вдвоем с Цзуру ели баранов. Тогда Цзаса говорит:

— Из всего этого видно, что ты, батюшка, и вчера был не прав, так как окарауливал скот вдвоем с Рунсой и допустил волку зарезать трех баранов, и на этот раз ты явно проиграл — ведь стреляли–то вы на спор! А потому тебе бы, старому человеку, уж помалкивать!

— Совсем особенные понятия у этих моих сыновей, — сказал старик и ушел.

Поутру старик отправляется на пастьбу с Цзурой. Вот на дерево между табуном и гуртом скота села сорока, а мимо скота бегает лиса.

— Батюшка, понимаешь ли, в чем тут дело? — спрашивает Цзуру. — Почему это сорока и лиса настораживаются около скота?

— Нет, не понимаю! — отвечает старик.

— А я думаю, — говорит Цзуру, — я думаю: не хочет ли сорока расклевать болячку у лошади, а потом она помаленьку доберется до спинного мозга лошади, и та, чего доброго, подохнет? А коровы ведь станут щипать траву, которую грызла лиса, и, пожалуй, передохнут, отравившись ее ядом? Давай–ка мы вдвоем перестреляем их! Кто из нас убьет, тот режет одну корову и одну лошадь, ничего не давая другому даже и покушать.

— Хорошо, — отвечает старик, выстрелил в сороку и промахнулся.

— Батюшка, вот она, лиса! Нацеливайся и стреляй! — говорит Цзуру.

Видит старик, действительно лиса близехонько, и с радостью принимается натягивать лук, но, по волшебному наваждению Цзуры, лук не подается.

— Что за беда! — говорит старик и все силится натянуть лук, но напрасно.

— Скорей же, батюшка! — торопит Цзуру.

Сильно волнуясь, старик выстрелил и промахнулся. Тогда стреляет Цзуру и одним выстрелом убивает и сороку и лису. Отдав старику лису, Цзуру выбрал из табуна жирную кобылу и зарезал; выбрал и зарезал также одну жирную корову из скотского гурта. И на этот раз старик хочет закричать, но не в силах вымолвить ни слова. Между тем, приготовив мясо, Цзуру ставит перед стариком стол и угощает, но тот не в силах есть; Цзуру же, волшебством, приканчивает все мясо один и потом начинает напевать песню:

Хотела клевать лошадиную болячку сорока…Хотела потравить скотину лисица…Хотел их обеих застрелить старик…Можно ли пуще этих троих осрамиться?

Тогда старик поднимается и поспешно уезжает домой.

— Уж теперь, — говорит он жене, — уж теперь мне с ним не сладить; что же будет потом? Потом, прикончив мой скот, он съест и меня самого; по всем его повадкам видно, что если это не черт, так дьявол.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

Гесер убивает тигра северной страны

Разносится молва, будто в северной стороне должен быть огромный, как гора, черно–пестрый тигр, хубилган мангуса: длина его туловища простирается на сто миль–бэрэ; из правой ноздри пламенеет огненная стихия, из левой его ноздри дым клубится; замечая человека за сутки пути, он глотает его за полсуток пути.

Является к Гесеру сестрица его Чжамцо–дари–удам, одна из трех родимых победоносных сестер Гесер–хана, государя десяти стран, и говорит:

— Чудодейственно побеждающие три родимые твои извещают, что, по слухам, в северной стороне живет хубилган мангуса, огромный, как гора, черно–пестрый тигр; что не подобает твоим людям, людям сего Джамбутиба, ходить под властью этого тигра и что тебе надлежало б, родной мой, постараться победить его. Известно ли тебе об этом, соплячок ты мой?

— Справедливы указания родимых моих. Я не знал об этом. Теперь иду, чтобы победить!

И он отправляет посла к благородному Цзаса–Шикиру, старшему своему брату, и к тридцати своим богатырям, чтоб он всех их созвал одного за другим.

Все они собрались, и Цзаса–Шикир спросил:

— Зачем ты звал нас, Богдо мой?

Гесер–хан ответил:

— Слыхал ли ты, мой Цзаса, что живет, говорят, в северной стороне огромный, как гора, черно–пестрый тигр; замечая человека за сутки пути, он, говорят, глотает его за полсуток пути. Говорят также, что не бывать в его власти красноногим людям! Живя в настоящем образе до пятнадцатилетиего своего возраста, я еще не показал вам, своим близким, ни одного настоящего богатырского дела — идемте же, я покажу вам его!