Язык, онтология и реализм - Лолита Макеева

Философы обыденного языка полагают, что в основе естественного языка лежит не символическая логика, как она представлена, скажем, в «Principia Mathematica», а особая неформальная логика. Довольно ярко и образно охарактеризовал отношение между формальной и неформальной логикой Г. Райл (1900–1976). По его словам, формальная логика занимается построением и изучением формальных символических исчислений, тогда как задача неформальной логики состоит в составлении «логической географии» понятий, и решается эта задача чаще всего, если не всегда, на невозделанных окраинах мышления, которых еще не достигли или не способны достичь ровные и прямые железнодорожные пути формальной логики. Согласно другой метафоре Райла, формальная логика относится к неформальной как геометрия к картографии. С помощью последней масштабируются и наносятся на карту неповторимые ландшафты со всеми их особенностями и подробностями, однако успех этого предприятия зависит от способности картографа применять идеальные и абстрактные законы Евклидовой геометрии. Так же как картограф использует геометрию, философ в своих исследованиях использует формальную логику, но сам по себе инструментарий формальной логики еще не обеспечивает решения философских проблем — так наличие у зеленщика карманного калькулятора еще не решает вопроса о том, какую цену ему стоит установить на капусту.

Первое, на что обращают внимание философы обыденного языка при сравнении формальной и неформальной логики, — это различие в значении между формальными логическими константами (такими как конъюнкция, импликация и т. п.) и их аналогами в естественном языке (союзами «и», «если, то» и т. п.) [88]. И хотя эти различия признаются практически всеми логиками, «формалисты» видят в них лишнее свидетельство несовершенства естественного языка, и, как отмечает Грайс, они убеждены, что «рассматриваемые выражения в том виде, как они употребляются в естественном языке, нельзя считать полностью приемлемыми, и при ближайшем рассмотрении они могут оказаться вообще невразумительными» [Грайс, 1985, с. 218]. С этим категорически не согласны сторонники неформальной логики, для которых указанное различие есть свидетельство того, что имеется множество вполне надежных рассуждений и выводов, выразимых на естественном языке и не выразимых в формальных символах. «Тем самым имеет право на существование неупрощенная, и потому более или менее несистематическая, логика естественно-языковых аналогов формальных символов; упрощенная формальная логика может подкреплять и направлять эту логику, но ни в коем случае не вытеснять и не подменять ее» [Грайс, 1985, с. 219].

Противопоставление абстрактного схематизма формальной логики и богатого разнообразия выводов в обыденном языке составляет центральную тему в первой книге П. Стросона «Введение в логическую теорию». Проведя философский анализ основных логических понятий, Стросон приходит к выводу, что «выражения обыденного языка не имеют точной и систематической логики» [Strawson, 1952, p. 57], поэтому их значение нельзя исчерпывающим образом описать, используя методы формальной логики. Ключ к ним следует искать не в абстракциях, позаимствованных из философии математики, а в сложившихся способах словоупотребления, в многообразных видах аргументации и техниках убеждения, которыми пользуются люди в самых разных областях своей деятельности. Предоставляя неистощимые ресурсы для концептуального анализа, неформальная логика, полагает Стросон, имеет намного больший интерес для философов, чем формальная, ибо она позволяет обнаруживать источники философских проблем и заблуждений.

С позиций такой неформальной трактовки логики естественного языка Стросон подверг критике «священное учение» формалистов — расселовскую теорию дескрипций. Этой критике посвящена статья Стросона «О референции» («On Referring», 1950), принесшая ему международную известность, и в контексте нашего исследования она заслуживает пристального внимания, поскольку содержит идеи, которые легли в основу концепции дескриптивной метафизики.

Напомним, что, согласно теории дескрипций Б. Рассела, предложение, имеющее грамматическую форму «F есть G», где F является определенной дескрипцией (например, «Король Франции мудр»), в действительности не имеет субъектно-предикатной формы, а эквивалентно сложному предложению с квантором существования «Существует один и только один x , такой, что x есть F и x есть G». Таким образом, для Рассела определенная дескрипция F не является обозначающим выражением, имеющим в качестве своего референта конкретный объект. Поэтому если объекта, обладающего свойством «быть F» не существует, рассматриваемое предложение, с точки зрения Рассела, следует считать ложным.

Согласно Стросону, теория Рассела является ошибочной в нескольких отношениях. Во-первых, Рассел не сумел увидеть различия между предложением и его употреблением [89], но именно это различие Стросон считает принципиально важным для теории языка и логики. Допустим, нам дано предложение «Король Франции мудр» (обозначим его как S), и мы хотим установить его истинностное значение. Мы должны учесть, что S может быть произнесено в периоды правления разных французских королей, оставаясь при этом тем же самым предложением. Поэтому те, кто произносят S в разные исторические периоды, говорят о разных королях, и в зависимости оттого, о каком именно короле идет речь, одни из них высказывают что-то истинное, а другие — что-то ложное. Таким образом, считает Стросон, мы имеем здесь различные случаи употребления одного и того же предложения, и только они могут быть охарактеризованы как истинные или ложные. Рассел же ошибочно считает носителем истинностного значения само предложение, а не его употребления, однако «мы не можем говорить об истинности или ложности предложения, а только о его употреблении для того, чтобы сделать истинное или ложное утверждение, или (что то же самое) выразить истинное или ложное суждение» [Стросон, 1982, с. 62]. Точно такое различие, считает Стросон, следует провести между отдельным языковым выражением и его употреблением. В этом случае под употреблением некоторого выражения (например, определенной дескрипции «король Франции», которую мы обозначим как F) он понимает то, что с его помощью можно произвести референцию к определенному лицу или предмету с тем, чтобы что-либо о нем высказать. Это означает, что само по себе F не имеет референции к королю Франции, но может использоваться для референции к нему при определенном его употреблении, поэтому референция — это не «свойство выражения, это то, для чего говорящий может его употребить» [Стросон, 1982, с. 63]. Языковое выражение, как таковое, не имеет референции, поскольку референцию совершают люди. Взятый вне употребления, язык является, таким образом, «референциально немым».

По мнению Стросона, Рассел не сумел увидеть этих различий, поскольку придерживался ошибочной теории значения, согласно которой значением имени является его носитель, т. е. если имя имеет значение, то оно должно иметь и референцию, а предложения, в которых оно встречается, должны быть истинными или ложными. Рассел, считает Стросон, спутал значение с референцией и истинностью (или ложностью). Однако если значение есть функция языкового выражения или предложения, то референция и истинность — это функции их употребления. «Определить значение выражения… — значит дать общие правила его употребления для референции к отдельным предметам или лицам; определить значение предложения — значит дать общие правила его употребления для того, чтобы высказывать истинные или ложные утверждения» [Стросон, 1982, с. 64].

Во-вторых, согласно Стросону, ошибка Рассела состояла и в том, что он исходит из «ложной трихотомии», считая, что предложения бывают истинными, ложными или лишенными значения, т. е. наличие у предложения значения говорит о том, что предложение обязательно должно быть истинным или ложным. Стросон же считает, что, если предложение имеет значение, отсюда следует только, что при определенном его употреблении оно может выражать истинное или ложное утверждение, но отнюдь не любое его употребление является истинным или ложным. Если бы какой-нибудь человек совершенно серьезно произнес сейчас фразу «Король Франции мудр», мы бы не сочли сказанное им ложным; мы бы указали ему на то, что в настоящее время не существует короля Франции. В подобном случае, считает Стросон, мы вообще не оцениваем высказанное предложение как истинное или ложное, поскольку оно лишено истинностного значения. Таким образом, если не существует F, утверждение «F есть G» не считается ложным; скорее, вопрос о его истинности или ложности просто не встает.