Четыре. История дивергента - Вероника Рот

– Что? – раздраженно произносит Трис.

– Ты дивергент, – отвечаю я.

Сегодня я был не очень любезен с ней. Вчера вечером я видел ее с друзьями возле пропасти. Тогда я все неверно понял, и в итоге я наклонился к ней чересчур близко и сказал ей, что она хорошо выглядит. Я переживал, поскольку зашел слишком далеко. Теперь я переживаю еще больше, но уже по другим причинам. Она разбила стекло. Она дивергент. Она в опасности. Она пристально смотрит на меня. Затем откидывается к стене, приняв почти небрежную позу.

– Какой еще дивергент?

– Не притворяйся идиоткой! – отрезаю я. – Я заподозрил это еще в прошлый раз, но сейчас сомнений нет. Ты управляла симуляцией. Ты дивергент. Я удалю запись, но если ты не хочешь лежать мертвой на дне пропасти, изволь придумать, как скрыть это во время симуляций! А теперь прошу меня извинить.

Я возвращаюсь в комнату симуляций и закрываю за собой дверь. Запись удалить легко – пара-тройка нажатий клавиш, и все чисто. Я перепроверяю ее файл, убеждаясь, что там остались лишь данные с ее первой симуляции. Мне надо придумать, как объяснить исчезновение данных с сессии Трис. Какое-то логичное объяснение, которому Эрик и Макс сразу безоговорочно поверят. Я поспешно достаю перочинный ножик и втискиваю лезвие между панелями, закрывающими материнскую плату компьютера. Я отделяю их друг от друга, выхожу в коридор к питьевому фонтану и набираю в рот воды. Вернувшись обратно, я выплевываю воду в щель между панелями, убираю ножик в карман и жду. Через минуту или чуть позже экран темнеет. Штаб-квартира Лихачества – это одна большая протекающая пещера – от воды здесь часто что-нибудь ломается.

* * *

Я в отчаянии.

Я отправил послание через того же мужчину-изгоя, которого я использовал в качестве посыльного в прошлый раз, когда хотел связаться с мамой. Мы договорились встретиться в последнем вагоне поезда, отходящего в десять пятнадцать из штаб-квартиры Лихачества. Думаю, она поймет, как меня найти.

Я сижу у стены, обхватив рукой колени, и смотрю, как мимо меня проплывает город. Ночные поезда ездят медленнее, чем дневные, поэтому гораздо легче наблюдать за тем, как меняются дома, когда состав приближается к центру. Здания устремляются вверх и, словно стеклянные колонны, выстраиваются рядом со своими старыми и маленькими соседями. Как будто один город слоем лежит поверх другого.

Когда мы подъезжаем в северную часть, я замечаю, что кто-то бежит рядом с путями. Я встаю, держась за перила, закрепленные у стены. Эвелин, споткнувшись, забирается в вагон. На ней – ботинки Товарищества, платье Эрудиции и куртка Лихачества. Ее волосы убраны назад, отчего ее и без того суровое лицо выглядит еще жестче.

– Здравствуй, – говорит она.

– Привет.

– Каждый раз, когда я тебя вижу, ты кажешься мне все больше и больше, – произносит Эвелин. – Похоже, нет смысла волноваться, что ты плохо ешь.

– Я мог бы сказать про тебя то же самое. Но по другим причинам.

Я знаю, что она недоедает. Она изгой, а в последнее время альтруисты не снабжают их достаточным количеством еды. Как обычно, сказалось давление эрудитов. Я тянусь назад и достаю рюкзак, набитый консервами, который я взял из хранилища Лихачества.

– Здесь только суп-пюре и овощи, но это лучше, чем ничего, – объясняю я, протягивая Эвелин рюкзак.

– Кто сказал, что мне нужна твоя помощь? – осторожно спрашивает она. – У меня, кстати, все хорошо.

– Знаю, но запасы – не для тебя, а для твоих тощих друзей. На твоем месте я бы не стал отказываться.

– Я и не отказываюсь, – заявляет она, забирая рюкзак. – Я просто не привыкла к тому, что ты обо мне заботишься. Это немного обескураживает.

– Мне знакомо такое чувство, – холодно замечаю я. – Сколько времени прошло, прежде чем ты решила поинтересоваться моей жизнью? Семь лет?

Эвелин вздыхает:

– Если ты попросил прийти меня сюда только для того, чтобы снова вернуться к старому разговору, то, боюсь, я не задержусь здесь надолго.

– Послушай, я попросил тебя прийти по другой причине, – выпаливаю я.

Вообще-то я не хотел с ней связываться, но я сразу понял, что не могу поделиться ни с кем из лихачей информацией, выуженной из компьютера Макса.

Готовится нападение на Альтруизм – я даже не представляю, насколько лихачи верны фракции и ее принципам. Но мне нельзя молчать. В последний раз, когда я виделся с Эвелин, мне показалось, что она знает о городе что-то очень важное, какую-то тайну. Я решил, что она поможет мне, пока еще не слишком поздно. Ситуация рискованная, но я все-таки попробую к ней обратиться.

– Я следил за Максом, – начинаю я. – Ты говорила, что эрудиты связаны с лихачами, и была права. Они что-то планируют вместе – Макс, Джанин и неизвестно, кто еще.

И я сообщаю эвелин о данных в компьютере Макса – о списках оружия и о картах. Я рассказываю ей, что заметил отношение Эрудиции к Альтруизму в их статьях. Я обнаружил, как они отравляют умы лихачей, настраивая их против нашей бывшей фракции.

Когда я замолкаю, Эвелин не выглядит удивленной или хотя бы серьезной. На самом деле, я понятия не имею, что написано у нее на лице. Она слегка хмурится, а потом спрашивает:

– Там были какие-нибудь конкретные даты?

– Нет, – отвечаю я.

– А сколько человек примут участие в нападении? Какие силы собираются задействовать лихачи и эрудиты? Откуда они возьмут сторонников?

– Понятия не имею, – расстроенно бормочу я. – Не важно… Сколько бы призывников они ни набрали, им достаточно будет пяти секунд, чтобы стереть фракцию альтруистов с лица земли. Альтруистов ведь не учат защищаться. Да они бы и не стали так поступать, ты же понимаешь, что они не способны вести себя по-другому!

– Я догадывалась, что назревает бунт, – тихо произносит Эвелин. – Теперь в штаб-квартире Эрудиции всегда горит свет. Значит, они уже не боятся неприятностей с главами совета, что свидетельствует… об их растущем несогласии.

– Да, – соглашаюсь я. – Но как нам их предупредить?

– Кого предупредить?

– Альтруистов! – горячо восклицаю я. – Как нам предупредить членов фракции о том, что их собираются убить, и как предупредить лихачей о том, что их лидеры устраивают заговор против совета… как… – Я осекаюсь и опять умолкаю.

Эвелин замирает, опустив руки вдоль тела. Она выглядит расслабленной и безразличной. «Наш город меняется, Тобиас», – вот что сказала она, когда мы впервые увиделись. «Уже совсем скоро каждому придется выбирать, на чьей он стороне, и я знаю, какую сторону тебе лучше принять».

– Тебе уже тогда все было известно, – отчеканиваю я, желая добиться правды. – Ты была в курсе того, что они давно планируют восстание. Ты этого и ждешь. Рассчитываешь на их победу.

– У меня нет привязанности к моей бывшей фракции. Я не хочу, чтобы она или любая другая фракция контролировали город и его жителей, – парирует Эвелин. – Если кто-то хочет уничтожить моих врагов, я не буду мешать.

– Поверить не могу! Не все люди из Альтруизма такие, как Маркус. Они беззащитны.

– Думаешь, они невинные жертвы? – возражает она. – Ты глубоко ошибаешься, Тобиас. Я видела, какие они на самом деле. – Ее голос звучит низко и хрипло. – Как, по-твоему, отцу удавалось врать обо мне в течение долгих лет? Считаешь, другие лидеры Альтруизма не помогали ему, подкрепляя его ложь? Они знали, что я не была беременна! Никто не вызывал доктора и не было никакого трупа! Но они постоянно твердили тебе, что я умерла!

Раньше я не задумывался об этом. Моя мать жива. Никто не умер, но в то ужасное утро, а потом и вечером все эти мужчины и женщины сидели в доме моего отца и делали вид, что скорбят по Эвелин. Они притворялись из-за меня и остальных членов Альтруизма. Я до сих пор слышу их шепот: «Никто никогда не покинет нас по своей воле». Незачем было удивляться, что во фракции альтруистов собрались одни лжецы! Получается, что я в какой-то степени еще немного наивный, как ребенок. Ладно, теперь этому пришел конец.

– Подумай хорошенько, – подытоживает Эвелин. – Действительно ли ты хочешь помогать людям, которые скажут ребенку, что его мать умерла, только чтобы сохранить свою репутацию? Или ты хочешь помочь отстранить их от власти?

Я решил, что знаю ответ. Надо спасти невинных членов Альтруизма с их постоянной службой и покорным киванием головами. Но разве стоит спасать лицемеров, которые заставили меня горевать, которые оставили меня наедине с человеком, причиняющим мне боль? Я не могу посмотреть на мать, не могу ей ответить. Я жду, когда поезд подъедет к платформе, и спрыгиваю вниз, не оглядываясь.