Донья Барбара - Ромуло Гальегос

Это был спешивший к Сантосу Пахароте.

К нему присоединились Антонио, Кармелито и еще двое вакеро из Эль Миедо. Все они держали в правой руке лассо, приготовившись метнуть его в бунтовщика, растревожившего скот.

Вспомнив об этой предосторожности, Сантос быстро развязал ремешки, которыми свитое в моток лассо прикрепляется к седельной луке, и, держа лассо наготове, направился к лесу.

В эту минуту лавина животных начала растекаться вширь, затем, теснимая всадниками, повернула к пересекавшему саванну протоку, и когда у самой воды замедлила бег, от нее отделился матерый длиннорогий бык, готовый к бою со своими преследователями.

– Э, да это наш старый приятель! – воскликнул Пахароте, узнав быка. – Мы уже года два за ним гоняемся. Ну теперь он от нас не уйдет.

Бык, медово-желтый, с белой отметиной на лбу, постоял минуту, затем, пригнув голову и обводя налившимися кровью глазами окружавших его людей, заметался из стороны в сторону и наконец пустился бежать вдоль леса прямо на Лусардо.

– Бросайте лассо! – крикнул Пахароте.

Кармелито и Антонио, видя, как опасно положение Лусардо. очутившегося между быком и лесом, спешили ему на помощь, на ходу советуя:

– Дальше от леса! Бык прижимает вас к деревьям!

– В сторону, в сторону сворачивайте!

Сантос Лусардо не слышал предостережений, да и не нуждался в них: он еще не совсем забыл свой юношеский опыт. Быстро сманеврировав, он проскочил под носом у быка, избежав почти неминуемого удара, и, повернувшись в седле, бросил лассо через круп коня. Петля ловко и точно легла вокруг рогов, и Пахароте завопил восторженно:

– С полуоборота! Не придерешься!

Сантос дернул поводья, лошадь остановилась как вкопанная, изо всех сил натягивая веревку, чтобы повалить быка. Но бык был слишком силен, и лошадь не могла с ним справиться. Он рванулся, веревка задрожала, как тугая струна, лошадь, хрипя, попятилась, приседая на задние ноги и опрокидываясь; бык бросился на нее. В ту же секунду Антонио, Кармелито и Пахароте разом метнули свои лассо. Еще три петли опоясали бычьи рога, и раздался ликующий возглас:

– Попался!

Лошади напряглись, веревки дернулись, и матерый рогач рухнул на землю, вздымая облако пыли.

Не успел он упасть, как пеоны уже встали над ним.

– Тащи его за хвост, Пахароте, – приказал Антонио. – Я держу голову, а ты, Кармелито, связывай.

– Проденьте в нос веревку и холостите, – добавил Лусардо, припоминая, как поступают в этих случаях вакеро.

Пахароте просунул хвост быка между задними ногами п натянул что есть мочи, Антонио, ухватившись за рога, прижал к земле голову. Все это произошло молниеносно, прежде чем ошеломленное падением животное смогло опомниться и вскочить на ноги. Тут же, не теряя ни секунды, Кармелито проткнул быку носовую перегородку, продел в кровоточащую рану веревку, ловким ударом ножа кастрировал быка и вырезал на его ушах знак Альтамиры.

– Отбегался, голубчик, – добродушно ворчал Кармелито, заканчивая операцию. – Пока привяжем тебя к дереву.

– Этот рогач – прирожденный лусардовец, потому и воевал, что не хотел иного клейма, чем то, которое было у его матери, – пустился в разговоры Пахароте. – Мол, подожду хозяина и сдамся ему в руки. Вот почему нам не удалось заарканить его в прошлую вакерию.

– Зато сейчас здорово получилось, – вставил Кармелито. – Если так бросают лассо те, кто потерял сноровку, что же нам остается?

– Льянеро останется им до пятого колена, – заключил Антонио, довольный ловкостью хозяина.

Донья Барбара, подъезжая, еще издали проговорила с улыбкой, обращаясь к Сантосу:

– Ах вы хитрый льянеро! Так-то вы забыли обычаи своей земли!

H словах доньи Барбары не было никакой задней мысли: она не хотела напоминать Лусардо о его невежливом и оскорбительном жесте или подчеркнуть, что лучше его умеет заарканить и кастрировать быка в открытом поле. Это была искренняя похвала женщины, восхищенной отвагой небезразличного ей мужчины.

– Я не один справился с быком, так что заслуга моя невелика, – возразил Сантос – Вот вы, я слышал, валите не хуже самого отчаянного из ваших вакеро.

Фраза прозвучала грубо, но донья Барбара выслушала ее с улыбкой.

– Я вижу, вам говорили обо мне. И много? Я тоже могла бы рассказать кое-что, чего вы еще не знаете и что не лишено интереса. Но всему свое время, не правда ли?

– Конечно, успеется, – проговорил Сантос, давая понять, как мало удовольствия находит он в этом разговоре.

Донья Барбара, словно не заметив иронии, подумала: «И этот попался».

Но Лусардо, не сказав больше ни слова, пришпорил коня и ускакал догонять пеонов, – те уже успели привязать быка к дереву и отъехали довольно далеко.

Донья Барбара долго стояла, глядя вслед удалявшемуся Лусардо. Второй раз этот обидно равнодушный к ней человек оставлял ее одну, прервав на полуслове. И все же она улыбалась, обольщая себя близкой победой.

«Можешь уходить. Лассо накинуто, и ты тащишь его за собой».

Поодаль, у дерева, опустив голову, глухо ревел бык. Взглянув в ту сторону, донья Барбара помрачнела, и на ее лице появилось другое, жестокое выражение.

V. Странные перемены

Странные перемены в поведении доньи Барбары, начавшиеся с того дня, вызывали язвительные толки среди пеонвв Эль Миедо.

– Э, друг, объясни, что с нашей хозяйкой? Бывало, чуть что не так, она уже кипит, бросается на правого и виноватого, кудахчет, как ченчена. А если в хорошем настроении – придет, споет с нами и на бандуррии [70] поиграет. Теперь же и глаз не кажет. Сидит в комнатах, будто и впрямь барыня. И даже с доном Бальбино – как в песне: «Может, мы встречались, но я вас не припомню».

– А то не знаете? Каков зверь, такова и приманка. Этот, теперешний, не из тех, что ходят стаями и сами прут в западню. Нужно потрудиться, чтобы он схватил наживу.

Но проходили дни, а Лусардо все не появлялся в Эль Миедо.

– Послушай, приятель, а ведь зверь-то не бежит на ловца. Никаких следов вокруг.

– Видно, этот не хмелеет от вина да от бесовской воды, – заметил один из пеонов, намекая на колдовское питье, которое Донья Барбара давала жертвам своей любви, чтобы обольстить их.

Немало разговоров было и о загадочных бдениях в комнате для ворожбы.

– А Компаньон-то! Ни минуты покоя, сердечному. До самого рассвета не дают спуститься в преисподнюю. Того и гляди, застанут петухи в дороге.

– Не иначе, как та сторона ворожит против.

– А может, ее чары уже не действуют: слишком часто пускали их в ход.

– Образуется! – заверил Хуан Примито. – Сеньора оставила ему свои глаза в день родео в Темной Роще, и он, хочешь не хочешь, должен вернуть их ей.

Это было все, что без ущерба для уважения, которое они питали к хозяйке, и верности, с какой служили ей, могло прийти в голову пеонам для объяснения происходящих в ней перемен.

Она и сама не могла бы объяснить, что с ней творится: нахлынувшие чувства были новыми для нее, и она еще не имела над ними власти.

Донья Барбара впервые почувствовала себя женщиной в присутствии мужчины. Хотя она отправилась тогда на родео в Темную Рощу с твердым намерением опутать Сантоса Лусардо гибельной паутиной обольщения и поступить с ним так, как с Лоренсо Баркеро, хотя она была убеждена, что ею руководят лишь алчность и непоколебимая ненависть к мужчине, – в глубине ее души, измученной этой ненавистью, и в плоти, созданной для любви, уже появилась жажда настоящей неудовлетворенной страсти. До сих пор все ее любовники – жертвы ее алчности или орудия ее жестокости – принадлежали ей, как скот, носящий ее клеймо. Теперь же, несмотря на то что Лусардо дважды показал ей свое презрение и не боялся и не желал ее, она почувствовала – с такой же силой, какая толкала ее на уничтожение ненавистного мужского рода, – что хочет сама принадлежать этому человеку, пусть даже так, как принадлежали ему животные, на спинах которых выжжено раскаленным железом тавро Альтамиры.

На первых порах это чувство проявилось в неодолимой тяге к деятельности. Но это было уже не мучительное и мрачное стремление удовлетворить свою склонность к стяжательству, а страстное желание насладиться тем новым, что так внезапно открылось в ее душе с появлением Сантоса Лусардо.

Целыми днями она без цели носилась верхом по саванне, давая выход избытку сил, который порождала возбужденная жаждой любви чувственность сорокалетней женщины, опьяненной солнцем, вольным ветром и степными просторами.

Радость делала ее даже щедрой. Однажды она полными пригоршнями стала раздавать пеонам деньги на развлечения. Они рассматривали монеты, пробовали их на зуб, бросали о камень и никак не могли поверить, что деньги не фальшивые. Как можно не усомниться в щедрости доньи Барбары, зная ее скаредность?

Она задумала устроить настоящее пиршество в честь Сантоса Лусардо, когда тот приедет в Эль Миедо на очередную вакерию. Она хотела вскружить ему голову лестью и почетом и готова была пустить на ветер все свое состояние, лишь бы он и его вакеро остались довольны и раз навсегда кончилась вражда между владельцами и пеонами двух поместий.