Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник) - Пелам Вудхаус

– Э-эй! – воскликнул Мордред, возникая над спинкой дивана, будто чертик из коробки.

Он слушал описанную мной беседу со все большим пониманием, однако не решался выдать своего присутствия из-за того, что, как я уже упомянул, пальцы на ногах у него были обнажены. Но теперь он не выдержал. Пусть обнажены все десять пальцев, но промолчать он не может!

– Вы любите меня, Аннабель?! – вскричал он.

– Да, Мордред.

– Сэр Мургатройд, – сказал Мордред, строго соблюдая этикет. – Имею честь просить руки вашей дочери. Я только бедный поэт…

– Насколько бедный? – проницательно осведомился сэр Мургатройд.

– Я подразумевал мое искусство, – объяснил Мордред. – В финансовом смысле я достаточно обеспечен, и Аннабель не будет ни в чем нуждаться.

– В таком случае она ваша, мой мальчик. И конечно, вы будете жить… – старец тяжко вздохнул, – в Лондоне.

– Да. Как и вы.

Сэр Мургатройд скорбно покачал головой:

– Нет-нет! То была несбыточная мечта. Правда, я надеялся, что некие обстоятельства могли бы содействовать ее осуществлению – страховая премия, между прочим, равна ста тысячам фунтов, – но теперь я смирился с тем, что остаток жизни проведу в этом адском семейном склепе. Я не вижу спасения.

– Понимаю, – сказал Мордред и кивнул. – Вы хотите сказать, что в доме нет керосина.

Сэр Мургатройд поглядел на него с недоумением:

– Керосина?

– Если бы, – сказал Мургатройд, и голос у него был очень мягким, проникающим в самое сердце, – в доме имелся бы керосин, то, полагаю, вечерний пожар, без сомнения плохо погашенный, мог бы вспыхнуть заново, и на этот раз с более серьезными последствиями. Пожары, они ведь такие! Льешь на них воду ведрами и думаешь, что погасил их, а на самом деле они тлеют себе, никем не замечаемые, чтобы заново заполыхать в… ну, например, в этой комнате.

– Или в бильярдной, – сказала леди Спрокетт-Спрокетт.

– И в бильярдной, – поправил сэр Мургатройд, налегая на «И».

– И в бильярдной, – согласился Мордред, – а возможно – кто знает? – в гостиной, столовой, кухне, на половине слуг, в буфетной и других подсобных помещениях. Но раз, по вашим словам, у вас нет керосина…

– Мой мальчик, – перебил сэр Мургатройд дрожащим голосом, – кто вам внушил, будто у нас нет керосина? Как могли вы впасть в такое странное заблуждение? У нас есть галлоны керосина. Подвал им забит.

– И Аннабель покажет вам дорогу в подвал… если вам вдруг вздумается заглянуть туда, – сказала леди Спрокетт-Спрокетт. – Не правда ли, радость моя?

– Ну конечно, мамочка. Тебе понравится подвал, Мордред, любимый. Он удивительно живописен. И возможно, раз тебя интересует керосин, тебе будет любопытно взглянуть на наш небольшой запас старых газет и стружек.

– Мой ангел, – сказал Мордред с неизъяснимой нежностью, – ты так предусмотрительна!

Он выудил свои шлепанцы из-под дивана и рука об руку с Аннабель спустился по лестнице. Высоко над собой они увидели голову сэра Мургатройда, перегнувшегося через перила. И к их ногам, точно отцовское благословение, упал коробок спичек.

© Перевод. И.Г. Гурова, наследники, 2011.

Яйца, бобы и лепешки

У Бинго все в порядке

Когда Трутни зашли в курилку выпить перед ленчем, еще один Трутень, сидевший у письменного стола, встал и подошел к ним:

– Сколько «р» в «безобразие»? – спросил он.

– Два, – ответил Трутень-1. – А зачем тебе?

– Пишу в наш комитет, – объяснил первоначальный Трутень. – Сколько можно терпеть это безобра… А, черт! Опять!

Лицо его перекосилось. За дверью, в коридоре, свежий голос запел песню со множеством переливов. Трутень-2 внимательно слушал, как она удаляется к столовой, а потом поинтересовался:

– Кто эта певчая птичка?

– Бинго Литтл, чтоб он лопнул! – ответил всеведущий Трутень. – Поет и поет. Об этом я и пишу. Какое безобразие! Нет чтобы только петь – он по спине хлопает. Вчера подкрался в баре, и ка-ак хлопнет, и еще вопит: «Ага!» Мог и убить. Сколько «н» в «непрестанно»?

– Три, – отвечали Трутни.

– Спасибо.

Пишущий Трутень вернулся к столу, пришедшие – удалились.

– Странно, – сказал Трутень-1. – Очень странно. Почему это он поет?

– Так, радуется жизни.

– Да он недавно женился! На какой-то писательнице.

– Правильно. На Рози М. Бэнкс, создавшей «Мервина Кина», «Фабричную работницу», «Однажды в мае» и другие книги. Очень известная тетя. Загребает – будь здоров!

– Не знал, что женатые люди радуются жизни.

– Большей частью они и не радуются. Но у Бинго – счастливый брак. Прямо голубки!

– А по спине хлопать не стоит.

– Ты не все знаешь. Он хлопает не от злости. Ему удалось спастись от большой беды, от семейной драмы.

– Они же голубки!

– Да. Но и у голубков бывают случаи, когда голубица кидается на партнера. Если бы эта Рози кинулась на Бинго, она бы не утихла к золотой свадьбе. Вообще-то она ничего, приятная, но женщины – это женщины! Словом, Бинго избежал страшной участи, и я понимаю, зачем он поет.

Началось это утром, когда Бинго вернулся в гнездышко, выгуляв собачку, и пытался удержать зонтик на кончике носа, а жена его вышла из своей комнаты, вдумчиво хмурясь.

– А, вот ты где! – сказала она. – Ты бывал в Монте-Карло?

Бинго заморгал; она коснулась больного места. Больше всего на свете ему хотелось поехать именно туда, поскольку у него была абсолютно верная система, но людям женатым в такие места не попасть.

– Нет, – не без грусти ответил он, но тут же ожил. – Смотри! Ставим зонтик… держим…

– Я хочу, – сказала жена, – чтобы ты немедленно туда поехал.

Зонтик упал. Бинго вздрогнул. Мгновение-другое ему казалось, что он видит дивный сон.

– Мне нужно для книги, – объяснила Рози. – Понимаешь, местный колорит.

Бинго ее понял, они часто говорили об этом колорите. Если пишешь роман, без него не обойтись, читатель слишком много знает. Напутаешь что-нибудь – и пожалуйста, гневные письма. «Известно ли Вам, глубокоуважаемая N.?»

– Сама я не могу, – продолжала Рози. – У нас в пятницу званый ужин, в тот вторник – ленч в честь Кэрри Мелроз Бопп, американской романистки. Я вот-вот дойду до сцены, где лорд Питер Шипберн срывает банк. Ты не съездишь, кроличек?

Бинго понял, что ощущал Израиль, когда сверху посыпалась манна.

– Конечно, старушка, конечно! – вскричал он. – Да я… – Тут голос его сорвался. Он вспомнил, что у него нет денег.

Две недели назад он поставил последний пенни на лошадь по имени Плясунья, которая добежала до финиша в половине третьего, если мы назовем это бегом.

Бинго грешен тем, что позволяет суеверию победить холодный разум. Он прекрасно знал цену Плясунье, но накануне скачек увидел во сне, как дядя Уилберфорс танцует румбу у входа в Либеральный клуб. Что ж, и проиграл.

Теперь он замялся, но вскоре отошел. Рози, прикинул он, не пошлет его в тяжелый поход без соответствующих ресурсов.

– Еду, еду, еду! – зачастил он. – Завтра и отправлюсь. Сотни фунтов хватит, я думаю, а две – еще лучше, что же до трех…

– Нет-нет, – возразила Рози. – Деньги тебе не понадобятся.

Бинго дернулся, как страус, проглотивший дверную ручку.

– Н-н-не по-на?..

– Разве что фунтик-другой на чаевые. Я все устрою. Дора Сперджен – в Каннах, она тебе закажет номер в Монте-Карло, а счета отошлет в мой банк.

– Мне казалось, – глухо начал Бинго, – что я должен изучить нравы международных шпионов и дам под вуалью. Это недешево. Шпионы, хо-хо! Да они непрестанно пьют шампанское.

– Ничего, шпионов я представляю, – отвечала Рози. – Мне нужен местный колорит. Как выглядят залы, и тому подобное. Если у тебя будут деньги, ты впадешь в искушение.

– Кто, я?! – возмутился Бинго. – Ну, знаешь!

Рози раскаялась:

– Прости, мышоночек. Я не хотела тебя обидеть. Но все-таки без денег лучше.

Теперь вы не удивитесь, что несчастный Бинго еле доел курицу и не прикоснулся к рулету. Однако разум его работал как динамо. Деньги надо раздобыть. Но как? Как, я вас спрашиваю?

Мало кто решится дать ему в долг, положение его знают. Конечно, дяде уже под девяносто, а человек не вечен, но пока там что, денег нет.

Надежда оставалась одна – Пуффи Проссер. Да, он прижимист, но очень богат, что и требуется. Под вечер Бинго заглянул в клуб и узнал, что Пуффи там нету. Боль была настолько сильна, что пришлось подкрепиться. Увидев его, я был поражен сходством с несвежей рыбой, спросил, в чем дело, и он откликнулся:

– Ты не мог бы одолжить мне фунтов двадцать – двадцать пять? Лучше тридцать.

– Не мог бы, – честно сказал я, и он тяжко вздохнул.

– Вот она, жизнь! – развил он тему. – Богатство просто лезет в руки, а начать дело не на что. Слыхал о таком Гарсии?

– Не доводилось.

– Буквально разорил Монте-Карло. А про Дарнборо слышал?

– Нет.

– Меньше восьмидесяти трех тысяч не брал. А про Оуэрса?

– Тоже не слышал.

– Выигрывал двадцать лет подряд. Как на работу ездили, все трое. Но куда их системе до моей! А, черт…