Доктор Данилов в сельской больнице - Андрей Шляхов

Потом уже, после разговора, Данилов догадался, что питерский вопрос мог быть завуалированным приглашением присоединиться к ним, шагом навстречу, и отругал себя за тугодумие. Но делать ответных шагов не спешил, решил, что надо выждать немного, дождаться длинных выходных (чертов Дударь обещал выйти со дня на день, но не выходил, ссылаясь то на боль в плече, то еще на что-нибудь), нагрянуть в Москву как снег на голову и сгладить все углы.

Предпосылки остались предпосылками еще и потому, что интуитивно чувствовалась в Марине хищница, не склонная делиться ни с кем своей добычей. Недаром Полянский всячески избегал, как он выражался, женщин с неустроенной судьбой, предпочитая востребованных, тех, кто пользовался постоянным успехом у мужчин. Последние были избалованы, это Полянский признавал, но зато от них легче было отделаться, расставания в большинстве своем выходили не слишком проблемными. Марина производила впечатление женщины, от которой, раз уступив, уже не отвяжешься. Не отпустит. Менее настойчивая особа давно бы уже оставила попытки соблазнить Данилова, искусно притворявшегося бесчувственным. Она же прекращала их лишь на время, подобно осторожному охотнику, боящемуся спугнуть дичь, возобновляя их при первом же удобном случае, как сейчас.

— Я так люблю смотреть на звезды, — сказала Марина.

— Так что в итоге у вас будет? — Разговаривать о звездах Данилову не хотелось. — Совмещенное отделение — родильно-гинекологическое? Это какая-то чушь!

— Оно останется прежним. — Марина оторвала взгляд от неба и стала смотреть под ноги, что, по мнению Данилова, было весьма кстати. — Только нам передадут родблок, и мы станем оказывать родовспоможение по экстренным показаниям…

Родильное отделение при Монаковской ЦРБ самоликвидировалось с подачи доктора Мельниковой, устроившейся работать в частную клинику, расположенную в подмосковном Клину. Меньше часа езды на электричке, хороший, по монаковским меркам, прямо огромный оклад, тихая и спокойная работа — амбулаторное ведение беременных и аборты. Не работа, а мечта всей жизни.

Родильное отделение монаковской ЦРБ всегда славилось своей сплоченностью. Вместе работали, дружили, детей крестили. Поэтому, едва освоившись на новом месте, Мельникова перетянула к себе весь коллектив отделения, за исключением санитарок, в которых бурно развивающаяся частная клиника не нуждалась.

В одно прекрасное утро заведующая родильным отделением Карпович после утренней конференции вручила заместителю главного врача по медицинской части заявления об уходе от себя, старшей акушерки Карцевой, врача Лагутько, троих акушерок и процедурной сестры. У той случилась небольшая истерика. Шутка ли, сразу семь бойцов акушерского фронта готовятся выбыть из строя! После этого начались проникновенные беседы главного врача со всеми дезертирками по очереди. Беседы не увенчались успехом, дамы твердо стояли на своем.

— Поймите же вы, больница — это стабильность! — восклицал Юрий Игоревич.

— Видели мы ее! — отвечали они.

Матершинница Карцева пошла дальше: сказала, где именно она хочет видеть стабильность и всю родную ЦРБ вместе с главным врачом.

— Вы нас столько лет завтраками кормите, — упрекнула она, — «потерпите, будет лучше…». А становится только хуже. Я лучше буду в день два часа на дорогу тратить, но зато без нервотрепки и вечного «давай, Таня, давай, кроме тебя некому!».

— Обратно не возьму! — пригрозил Юрий Игоревич.

— Да я лучше на панель пойду или под поезд брошусь! — ответила грубиянка.

Юрий Игоревич скептически посмотрел на Карцеву (рост — метр восемьдесят два сантиметра, вес — 130 килограмм) и подумал, что лучше уж сразу под поезд, чем на панель.

Закончив последний разговор с процедурной медсестрой Тютюнник, Юрий Игоревич погрузился в раздумья. Не полагается главному врачу медсестер уговаривать, на то главная медсестра Бубликова имеется, но уж очень хотелось докопаться до истинных причин массового увольнения. Как-то не верилось Юрию Игоревичу, что все дружно сорвались с насиженного-пересиженного места в погоне за длинным рублем и спокойной жизнью.

На лихорадочный поиск кадров («Хоть со статьей, хоть судимых, хоть кого, лишь бы с дипломом и сертификатом!») ушла неделя. Поняв, что кадров не будет, главный врач поставил перед фактом свое непосредственное начальство — районный отдел здравоохранения. Результатом стал приказ о закрытии родильного отделения монаковской ЦРБ. Отныне жительницам монаковского района предстояло рожать в Твери, в родильном доме № 2, в который их должна была доставлять «скорая помощь». «Прием рожениц по экстренным показаниям осуществляется в отделение гинекологии» — помимо прочего говорилось в приказе, и данная фраза вызвала беспокойство и даже возмущение у гинекологов.

Гинекологов можно было понять: кому охота делать чужую работу, да еще такую тяжелую и ответственную. Ясно же, что будущие мамы монаковского района не захотят ехать в Тверь рожать там вдали от родных, а будут тянуть до последнего, до отхождения околоплодных вод и являться в гинекологическое отделение ЦРБ. Если воды отошли, врачам деваться некуда и переводить уже нельзя — женщине, находящейся в родах, положено рожать в том медицинском учреждении, в которое она обратилась.

Гинекологи представили, что их ожидает, и заволновались. Заместитель главного врача по детству и родовспоможению Щеглова успокоила их как могла, сказав, что дала неофициальное распоряжение госпитализировать всех «девятимесячных» заранее, недели за две до предполагаемого наступления родов, в отделение патологии беременных второго тверского роддома, чтобы уж наверняка оградить гинекологию ЦРБ от посягательств и лишней нагрузки. Госпитализировать беременную при желании нетрудно: всегда можно придраться к повышенному давлению, плохому анализу мочи или еще чему-нибудь.

— Поймите, это чистая формальность, — увещевала коллектив гинекологии Щеглова, не поленившаяся ради такого случая прийти в ординаторскую. — Мы же не можем оставить район вообще без родовспоможения. Ну, обратится когда-нибудь роженица, так вам же самим интересно будет, вы же, поди, акушерство давно забыли…

— А так мы гинекологию забудем, Оксана Анатольевна, — возразила заведующая отделением. — У нас, если со мной считать, всего три врача… А роды — это же так сложно! Недаром же говорят, что рожать — это не картошку сажать!

— Не заводите эту песню, Ольга Вячеславовна, умоляю вас! — Оксана Анатольевна демонстративно прикрыла руками уши, показывая, что не хочет ничего слушать. — Так решили наверху, значит, так и будет! Справитесь, куда вам деваться?

Древний принцип учит, что если насилие неизбежно, то следует не просто подчиниться ему, но и попытаться получить от него удовольствие. Гинекологи попробовали было поискать его в предстоящем превращении в акушеров по совместительству, но как ни старались, так ничего и не нашли. Никаких плюсов нововведение не сулило, одни минусы. Марина, нагнавшая Данилова, идущего из больницы домой, не могла пройти мимо животрепещущего и насущного, сразу же принялась жаловаться. Данилов сочувствовал вяло: его отделение анестезиологии и реанимации давно уже балансировало на грани закрытия, и эта тема превратилась в привычную, чуть ли не в обыденную.

На лестнице Данилову пришлось обнять Марину, помогая ей подниматься по ступенькам. Добрые дела пришлось продолжить и в комнате: усадить, помочь снять дубленку и сапоги, принести свежей воды для чайника. Пока вода закипела, Марина, уже объявившая, что никакого перелома нет и до завтра все пройдет, попыталась было превратить обычный вечер в вечер поэзии, начав читать Цветаеву:

А может, лучшая победаНад временем и тяготеньем —Пройти, чтоб не оставить следа,Пройти, чтоб не оставить тениНа стенах…Может быть — отказомВзять? Вычеркнуться из зеркал?..[6]

Стихи были глубокомысленно-провокационными, с претензией на задушевное обсуждение и прочую лирику, но Данилов сказал, что ему надо срочно закончить заклеивать окна, и ушел к себе.

Окна на самом деле были уже добросовестно законопачены ватой и сюрреалистически заклеены поверху широким прозрачным скотчем, но повод прекрасно подходил в качестве срочного, потому что уже ударили морозы и в комнатах было холодновато. Марина, наверное, обиделась на Данилова, потому что не предложила, по обыкновению, скоротать вечерок за рюмочкой чая. «Ну и ладно — по крайней мере неделю-другую проживу без романтических намеков», — подумал Данилов.

Неделю-другую, а там уже и Новый год. Данилов прикинул в уме свои перспективы относительно поездки в Москву, подумал о том, что стоит только выйти на работу Дударю, как тут же свалится с гриппом Цапникова (это Монаково, здесь иначе не бывает), и решил не откладывать на следующий год то, что можно и нужно сделать в этом.