Двое (рассказы, эссе, интервью) - Татьяна Толстая

Хотя эсперанто еще не стало у нас государственной мовой, но его очертания уже явственно просвечивают сквозь расползаюшуюся ткань языка родных осин: по данным ТВ Информ, СССР — не ССС, не ССР, и не ССГ, а СНГ, а потом будет СЕАНГ или CHEAT, причем Москва = Минск, или Менск, а не СПб, как многие надеялись. Отчего «Г», а не «С», и не «Р»? Оттого, что Конфедерация ёк. Как этот (это?) СЕАНГ / CHEAГ будет функционировать, и сможет ли простой человек из Ярославля или Колтушей просто так взять и поехать поплескаться в сточных водах Черного моря, как он доверчиво привык, или же прямоезжая дорожка на Чернигов, как и некогда, порастет бурьяном, и не будет ходу ни пешему ни конному без украинских паспортов, и сколько понадобится таможенных соловьев-разбойников, чтобы оглушительным свистом сбивать с пахвей бывших подданных Большой Совдепии, — не нам знать. Нас не спросили. Вернее, спросили, извели кипы рублей на референдумы, а потом все равно сделали по-своему. Так нам и надо. Мы же склонны к измене и перемене, как ветер мая. В марте дружно голосуем за то, чтобы держаться вместе, в Союзе. В декабре, так же дружно, — чтобы наоборот. Капризен советский народ! Как говаривала одна из героинь Нонны Мордюковой: «То ему — то. А то раз — и это».

Так что пущай с делами президенты разбираются. Поговорим о словах. Как и полагается в первые дни Творения, зуд наименования и переименования охватил народы и их вождей. На заре коммунизма, помнится, предпочтение отдавалось цифрам, аббревиатурам и фамилиям начальства. Улица 3-го июля. ДК им. Ленсовета. Город Карлолибкнехтовск. Сахаро-рафинадный завод им. Мантулина. «Красиво…» — думали большевики. Теперь это не модно, теперь, столь же насильственно, велено впадать в иную крайность: вопреки фонетическим законам живого (русского) языка требуется воспроизводить звуки иных наречий с максимальным приближением к звучанию оригинала. Примеры этого фонетического, или фанатического, чванства общеизвестны: невоспроизводимое по-русски лишнее «н» в названии эстонской столицы, «кыргыз» вместо «киргиз» и прочее. Все это уже обсуждалось-переобсуждалось, патриоты от ярости уже рвали волосы на своих головах, демократы — на патриотических. Всем, однако, было ясно, что это — ма-ааленькое наказаньице русскому языку за имперскую политику его носителей. «А вот тебе нанашки!» — как говорили в детском саду воспитательницы. «Белоруссия» захотела называться «Беларусь»: а на здоровьичко! Нам, москалям, все равно: безударное «о» и безударное «а» звучат одинаково. Вот носителям «окающих» диалектов придется попыхтеть, но ведь не они же у власти. Не слыхать, кстати, направлены ли дипломатические ноты Украине в связи с тем, что в украинском языке «г» не взрывное, а фрикативное? Как они там с «кыргызами» управятся, сердешные, не обидят ли, часом? (Ландсбергис недавно объявил белорусам, что его подданные будут называть белорусов «гудай», так чтобы те знали и откликались. И ничего, народных волнений не воспоследовало. Вопрос с места: можно, я тоже буду говорить «гудай», или же я буду считаться кровавой империалистической собакой?)

Свое имечко, конечно, всякому дорого. Рассказывают, что как-то в Институт Востоковедения приехал из восточной страны господин Мудак. Выступает; надо его представлять; все же неловко. Наши говорят: «Слово имеет господин Мьюдэк». Профессор поправляет: «Простите, меня зовут Мудак». Наши опять: «Выступит господин Мьюдэк», тот сердится: «Да Мудак я! Мудак!» Махнули рукой и решили: ну раз настаивает, то и хрен с ним. Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок. Не всякое самоназвание благозвучно для слуха иных народов, и глупо настаивать на его адекватном воспроизведении. Кого влечет название крема для лица «Калодерма»? А ведь звук божественной эллинской речи. Любителям прекрасного на заметку: в Америке есть средство от насморка «Дристан». Позаимствуем?

СЕАНГ (если таковой утвердится) негативных ассоциаций не вызывает, по крайней мере по-русски, но звучит, увы, отвратительно и шатко, ибо, являясь словом среднего рода, имеет окончание рода мужского. Спасибо, что не СЕАНС. Языковая безвкусица президентов-основателей удручает, но не удивляет: партийно-хозяйственный стаж у них немалый, у Кравчука еще и партбилет не остыл, намозоленному уху, привыкшему к «Вторчерметам» и «Гособлснабсбытам», мил и СЕАНГ. Главное — в пику Горбачеву, правильно? Убогость фантазии вождей усматривается и в том, что все бывшие секретари как один решили именоваться президентами, хотя можно было выбирать: гетман, эмир, голова, эрцгерцог, староста, атаман, великий князь, шахиншах, султан, старший чабан, да мало ли!

Как-то противно считаться гражданином этого СЕАНГа. Но я думаю, это ненадолго. У некоторых народов принято давать все новые и новые имена ребенку в важные моменты его жизни: сначала при рождении, потом когда прорежется первый зуб, потом когда впервые подстрижет волосы, потом когда женится… Нас еще много раз переименуют, перекроят, сузят, расширят, сосватают, поссорят, помирят, накормят, обворуют… А пока наш двуглавый евразийский орел, — в ушанке и тюбетейке, — не в силах ни разделиться в себе, ни слиться с собой. Огромный, общипанный и безымянный, словно диковинный мутант, не вовремя выпущенный из Ноева ковчега и заблудившийся над кипящими водами потопа, доберется ли он до суши или пропадет во мраке?

декабрь 1991 года

Вариации на тему автопортрета

«Облизывающийся и с выпученными глазами — вот я.

Не нравится? — что делать!»

Когда про меня что-нибудь пишут в газетах, журналах или там сборниках, я на это обычно никак не реагирую. Когда ругают — не раздражаюсь, когда хвалят — не благодарю. И в полемику по поводу себя не вступаю. Причина тому самая нехорошая и предосудительная: истина, мне, может быть, и друг, но Платон значительно, значительно дороже. И так как, на мой взгляд, ни в хуле, ни в хвале истины не содержится, а только лишь вкусы, настроение, комплексы, пристрастия и тому подобные туманные контуры индивидуальных душ, то и относиться к ним должно соответственно. Я полагаю, что ни в литературной, ни в политической полемике (в отличие от научной) истину не выявишь (да и есть ли она?), зато такая полемика дает чудесную возможность послушать голоса птиц и решить, какая из них тебе по душе. Петь же в унисон необязательно. Короче говоря, мне с годами все более и более свойственно впадать в восьмой, смертный грех эстетизма, за что я, естественно, ни у кого просить прощения не собираюсь, хотя бы потому, что прощение, покаяние и прочее — это как раз из области этики. Истина — если она существует — говорит через художественное, и притом каждому — свое. Христос — он всюду Христос, но эстетика косного православия влечет порой куда больше этики здравого протестантизма. Синие босые ноги юродивого на мартовском снегу, наливной багровый нос пропойцы, зубчатое рубище нищего — вся эта жалостная, дрожащая, некрасовско-суриковская палитра русского жанра ранит куда больней грамотно-сухого «абсолютного обнищания пролетариата», хотя это оно самое и есть. И дактиль пронзительнее требника, и грех красноречивее проповеди. Или, ближе к сегодняшнему дню, чудный пустяк: томов премногих тяжелей восхитительное определение, придуманное Аллой Латыниной для Александра Проханова: «соловей Генштаба», и можно больше ничего не говорить, не писать, не спорить, не доказывать, не корить, не взывать: этого «соловья» ничто не перевесит. Так какая мне разница, разделяю ли я взгляд Аллы Латыниной на те или иные книги, согласна ли я с ее оценками или нет, какая мне разница, симпатично ли ей то, что я сама пишу (я не спрашивала)? С этим «соловьем» она мне ужасно нравится, а если бы она написала что-то вроде: «А.Проханов является выразителем интересов военнопромышленного комплекса», то я бы и имени ее не запомнила, хотя бы она и была тысячу раз права.

Короче говоря, полемизировать мне не с кем и не о чем. Но откликаясь на вопрошающие просьбы читателей, — ладно, отвечу.

Меня насмешили и удивили крики задетых и раненых, особенно обильно раздавшиеся после того, как «Столица» напечатала интервью, взятое у меня летом Анастасией Ниточкиной. Анастасия расспрашивала меня о том, как я себя чувствую, живя в Америке, и я ей на это отвечала, что в Америке я чувствую себя не очень. А поскольку для бывших и нынешних жителей нашей «страны мечтателей, страны героев» Америка на сегодняшний день есть символ Эдема, то всякий, кому почему-либо тесно в Эдеме, естественно, есть очернитель и оплевыватель их заветных думок. Специально для ушибленных напоминаю: интервью есть плод симбиоза спрашивающего и отвечающего. Отвечающий растекается во все стороны мыслию по древу, стараясь не злоупотреблять междометиями и мимикой, так как знает по опыту, что они, даром что несут на себе большую информационную нагрузку, заведомо подвергнутся усекновению, спрашивающие же делятся на категории: болван, артист, мечтатель, идеолог, болтун, фанатик, раб, рупор и так далее. Отвечающий может врать, притворяться, дразнить, молчать, раздражаться, мямлить, не знать и прочее. Спрашивающий организует и выстраивает контекст. Чем активнее и артистичнее интервьюер, тем громче бьют в военные барабаны читатели. В этом и заключается вся прелесть профессии журналиста. Отвечающий ведь не знает, кому он служит моделью: Шишкину или Пикассо? Ему любопытно, каков будет портрет: может быть, глаз на лбу и восемь ног по периметру? А то и просто пустая рама?