Иду на свет - Мария Анатольевна Акулова

правду, будет жить в новой реальности. Знакомиться. Учиться быть отцом. По-новому строить свою жизнь. Но какой смысл брать на себя больше, если не уверен на все сто, что это «больше» — твое?

— По документам твой сын — Марсель Тома.

— Как ты этого добилась? — Данила спросил, глядя в когда-то любимые глаза холодно. По взгляду Риты было понятно, что ответ он, в принципе, может предсказать. Просто хочет убедиться. И она «не разочаровывает».

— Официально Марсель родился недоношенным. Проблем бы не возникло, но у Жоржа завязалась интрижка. Сучка малолетняя шепнула Жоржу, что они с сыном совсем не похожи, он сделал ДНК-тест. Теперь мы разводимся. Мы с Марселем остаемся без денег и имущества. Я всё это время, как ты понимаешь, не работала. Нам нужна твоя помощь…

— Я не знаком с французским семейным законодательством. Ты там жила. Знала проблему. Время было. Могла бы подсуетиться…

Данила откинулся на спинке кресла, Рита «наградила» его недовольным взглядом. Она явно хотела бы получить другую реакцию. Она же слабая. Она же женщина. Ей же изменили. Её же выбросили. Она же пришла к нему и как на духу…

А ему лишь бы не грохнуть дуру здесь и сейчас. Причем неважно, правду она говорит или брешет.

Потому что оба поступка — не об адекватности.

— Мне не нужен юрконсультант, Данила. Для Жоржа вопрос решен. Деньги его. Он с нами не поделится. Он… Жесткий человек.

— Но богатый, как я понимаю…

— Очень.

— Только тупой. Раз повелся…

Данила колол больно. Знал это. И ему даже приятно было видеть, что Рита в ответ злится. Но уйти правда не может. Потому что вслед не побегут. Ни богатый Жорж. Ни Данила, о котором вдруг вспомнила…

Ни Максим. А может не только он. Данила не удивился бы.

— Давай так, Рит, прежде, чем о чём-то говорить, мы делаем ДНК-тест.

— Даже посмотреть на него не хочешь? — предложение Данилы — очевидное, но Рита отреагировала не обычным согласием. Спросила, попытавшись надавить на вроде как отсутствие в словах Данилы человечности. А его это только сильнее разозлило. Ответом на её вопрос стал просто взгляд. Потом болезненное для человека, у которого есть сердце:

— Нет.

Но у Риты сердца нет. Один сплошной расчет и мужчины, на которых она попеременно делает ставки.

— Как скажешь, Даня…

И то, что сейчас она идет на уступки, говорит об одном. Значит, она ставит на него.

А Данила — на ложь.

Из принципа не встречался с ребенком, которого Рита привезла с собой. Сначала доказательства отцовства — потом сантименты. На которые сама Рита пыталась давить, не понимая, что сильнее отталкивает.

* * *

Каким бы трезвомыслящим и хладнокровным человеком ни был Данила, после первой встречи его крыло.

Он не считал себя бесчувственным, но перед собой не скрывался — хотел, чтобы это оказалось идиотской попыткой Риты найти лоха. Хотел, чтобы она сдулась как можно раньше.

Чтобы эта попытка провалилась.

Он ждал результатов, переживая не самый легкий период в своей жизни.

Ему страшно было за себя и за Санту.

Его вдруг начало по-новому штормить.

Когда Санта сказала, что хочет наконец-то представить его маме, Данила испытал облегчение. Это ему вроде как дало надежду.

Результатов тогда ещё не было. Но её слова позволили выдохнуть облегченно. В конце тоннеля появился свет. Ожидание стало не таким нервным.

Даже работать как-то проще…

В ту субботу, когда Санта должна сьездить в поселок, сам Данила — снова встретиться с Ритой. Забрать результаты. Обсудить…

И получить ударом по башке: «вероятность отцовства составляет 99,9 %».

В которое отказываешься верить. Которое бьет в висках вместе с взбурлившей кровью.

Всё, что хочется сделать с бумажкой — скомкать и выбросить. А Риту таки пришибить.

Особенно за то, с каким лицом сидит напротив. Усмешка и уверенность в себе. В то время, как Данила вообще ни в чём уже не уверен.

— Я же говорила, Дань… Какой мне смысл врать?

И пусть у него есть ответ. Миллион и один вариант. Он молча скидывает звонок от Санты. Потому что говорить с ней сейчас не готов. С Ритой тоже. Но теперь, кажется, надо.

Тем вечером он ехал к Санте на автопилоте. Скорость, с которой мысли скакали, самого же пугала.

Он по-прежнему не верил. Но теперь у него была бумажка.

Раньше у Данилы была договоренность с собой же: он не собирался посвящать ни во что Санту, пока не выяснит всё сам. И теперь вроде как пора — он выяснил. А самому — пиздец страшно. И пиздец сложно. И пиздец не верится.

Потому что она вот сегодня вроде бы говорила с мамой. Она, наверное, поэтому ему и звонила.

И если он сейчас всё скроет — это уже ложь в его представлении. Она имеет право знать то, что знает он. Только он не представляет, как сказать. А ещё не представляет, как спокойно отпустить, если она решит сдать назад. А она же, блин, решит…

Уже поднимаясь на этаж Данила решил, что делать выводы рано. Тесты ошибаются. Они сделают ещё один.

Вошел с верой в лучшее, а натолкнулся на стену.

Санта не призналась маме. Слилась, вроде как обидевшись на то, что скинул её звонок. А Даниле снова выть захотелось. Потому что она даже не зная ничего — уже ну так себе мотивирована… Ну так себе он ей нужен…

А что делать ему, если она нужна больше, чем представить мог?

Они за полгода почти не ругались, а в тот вечер — взвились за мгновение. Санта снова хлестала отчаяно. Он сам впервые позволил себе настолько прямо озвучить то, что бесит в ней.

Оба понимали, что делают больно друг другу от бессилия. Только бессилие у каждого свое. И друг другу в этом они не признались.

Та ночь была сложной. К утру попустило. Данила сам поехал