Библия: Биография книги - Карен Армстронг

Ответ, который напрашивается на этот вопрос — там найдётся весьма многое. По мере того как Лютер ближе знакомился со всем текстом Библии, он осознавал, что большая её часть имеет мало отношения к Христу. Даже в Новом Завете одни книги больше говорили о Христе, чем другие. Это обстоятельство со временем побудило его изобрести новую герменевтику. Решением Лютера стало создание «канона внутри канона». Как человек своего времени, он питал особую симпатию к Павлу, находя его послания, в которых описывались переживания христиан от встречи с воскресшим Христом, гораздо более ценными, чем синоптические евангелия, повествовавшие только о Христе. По той же причине он отдавал предпочтение евангелию от Иоанна и Первому посланию Петра и считал менее важными Послание к евреям, послания Иакова и Иуды, а также Откровение. Тот же критерий он применял и к Ветхому Завету: он отбросил апокрифы и мало внимания уделял историческим книгам и сводам законов Пятикнижия. Однако он включил в свой личный канон книгу Бытия, потому что её цитировал Павел, Пророков, предсказавших пришествие Христа, и Псалмы, которые помогли ему понять Павла[444].

Во время своих лекций, посвящённых Псалтыри, Лютер задумался о значении слова «правда» (еврейское «цеддек», латинское «justitia»). Христиане традиционно рассматривали Псалмы царского дома Давида как прямое пророчество об Иисусе. Так, например, считалось, что стих «Боже! Даруй царю Твой суд и сыну царя Твою правду»[445] указывает на Христа. Но Лютер выделял другое. Понимаемая буквально — то есть, по Лютеру, христосологически — мольба «По правде Твоей избавь меня и освободи меня»[446] была молитвой Иисуса, обращённой к Его Отцу. Но в нравственном смысле эти слова относились к избавлению каждого человека, которому Христос даровал свою правду[447]. Лютер постепенно склонялся к той идее, что добродетель была не непременным условием благодати Божьей, но божественным даром, и напрямую относил текст писания к своим собственным духовным затруднениям: Бог даровал свою справедливость и правду людям.

Вскоре после этих лекций о Псалтыри Лютер пережил озарение во время толкования писания в своём кабинете в башне монастыря. Он бился над строками, в которых Павел описывает Евангелие как откровение божественной правды: «В нём [в Евангелии] открывается правда Божия от веры в веру, как написано: праведный верою жив будет»[448]. Учителя Лютера, последователи Оккама учили его понимать слова «правда (justitia) Божия» как божественное правосудие, которое осуждает грешника. Как могло это быть «благой вестью»? И что общего у божественного правосудия с верой? Лютер размышлял над текстом весь день и всю ночь, пока его не осенило: «правда Божия» Евангелия была божественным милосердием, которое одевает грешника добротой самого Бога. Всё, в чём нуждается грешник, — это вера. Все тревоги Лютера мгновенно исчезли. «Я чувствовал себя так, словно заново родился, так, словно я вошёл через распахнутые врата прямо в рай»[449].

Отныне всё писание приобрело новое значение. В лекциях Лютера о Послании к римлянам появилась заметная перемена. Его подход стал менее формальным и менее привязанным к средневековой традиции. Теперь он не занимался анализом четырёх значений, но сосредоточился на своём христосологическом толковании Библии и откровенно критиковал схоластов. Теперь нет нужды бояться. Пока у него была «вера», грешник мог говорить: «Христос сделал всё для меня. Он справедлив. Он моя защита. Он умер за меня. Он сделал свою правду моей правдой»[450]. Но под «верой» Лютер понимал не «систему верований», а отношение полного доверия и самоотречения: «Вера не требует ни фактов, ни знаний, ни доказательств, только добровольного самоотречения и радостного упования на неощутимую, неиспытанную и неведомую доброту [Бога]»[451].

В своих лекциях, посвящённых Посланию к галатам, Лютер подробнее остановился на «оправдании верой». В своём послании Павел нападал на тех евреев-христиан, которые требовали, чтобы новообращённые язычники соблюдали весь закон Моисеев, тогда как, по мнению Павла, всё, что было нужно — это вера (пистис) в Христа. Лютер начал развивать дихотомию между Законом и Евангелием[452]. Закон был средством, при помощи которого Бог являл свой гнев и греховность человеческой натуры. Мы встречаем Закон в виде жёстких повелений, которые мы находим в Писании, например в десяти заповедях. Грешник падает духом при виде этих требований, которые он не в состоянии исполнить. Но Евангелие являет божественное милосердие, которое спасает нас. «Закон» не ограничивался законом Моисея: ведь существовала «благая весть» и в Ветхом Завете (пророки, ожидавшие пришествия Христа), и множество устрашающих запретов в Новом Завете. И Закон, и Евангелие были дарованы Богом, но лишь Евангелие может спасти нас.

31 октября 1517 г. Лютер прибил к дверям церкви в Виттенберге девяносто пять тезисов против продажи индульгенций и притязании Папы на право отпускать грехи. Самый первый тезис противопоставлял авторитет Библии — священной традиции: «Господь и учитель наш Иисус Христос, говоря: «Покайтесь», заповедовал, чтобы вся жизнь верующих была покаянием». Из переводов Эразма Роттердамского Лютер знал, что греческое слово «метанойя», переведённое в Вульгате как «poenitentiam agree» («совершить покаяние»), означало «обращение» всего существа христианина. Оно не означало — совершить исповедь. Ни одна практика или традиция Церкви не могла претендовать на божественность, если ей не находилось обоснования в Библии. Во время публичного диспута в Лейпциге с Иоганном Экком, профессором богословия из Ингольштадта (1519 г.), Лютер впервые сформулировал свою спорную доктрину — «sola scriptura» («только Писание»). «Как мог бы Лютер, — вопрошал Иоганн Экк, — понимать Библию без Пап, церковных соборов и университетов»? Лютер ответил: «Простой мирянин, вооружившийся Писанием, заслуживает большего доверия, нежели Папа или собор без Писания»[453].

Это было беспрецедентное заявление[454]. И евреи, и христиане всегда придавали священное значение унаследованным ими традициям. Для евреев устная Тора была необходимым условием для понимания Торы письменной. До того как был создан Новый Завет, Евангелие передавалось изустно, и Священным Писанием христиан были Закон и Пророки. К началу четвёртого столетия, когда был окончательно определён канон Нового Завета, церкви стали полагаться на свои символы веры, богослужения и решения церковных соборов так же, как и на Писание[455]. Тем не менее, протестантская Реформация, сознательная попытка вернуться к истокам веры, сделала «sola scriptura» одним из важнейших своих принципов. В действительности, сам Лютер не отвергал традицию. Он не имел ничего против богослужения и символа веры, если только они не противоречили Писанию, и он отлично знал, что изначально Евангелие проповедовалось устно. Оно и записано-то было, — объяснял он, — только из-за опасности появления ересей, и это было отступлением от идеала. Евангелие должно оставаться «громким криком», устным призывом. Слово Божье не может быть заперто в письменном тексте, оно должно оживляться человеческим голосом в проповедях, чтениях, пении гимнов и псалмов[456].

Однако, несмотря на его приверженность к устному слову, величайшим достижением Лютера был, пожалуй, его перевод Библии на немецкий язык. Он начал с Нового Завета, который переводил с греческого текста, опубликованного Эразмом Роттердамским (1522 г.), а затем, работая с чудовищной скоростью, завершил перевод Ветхого Завета в 1534 г. Ко времени смерти Лютера каждый семидесятый немец владел книгой Нового Завета на народном языке, и немецкая Библия Лютера стала символом единства Германии. В течение шестнадцатого и семнадцатого веков короли и принцы всей Европы провозглашали независимость от института папства и создавали абсолютные монархии. Централизация государства стала существенной частью процесса модернизации, и Библия на народных языках стала символом зарождения национального самосознания. Перевод Библии на английский язык, завершившийся созданием «Библии короля Якова» (1611 г.), поддерживался и контролировался почти на всех стадиях королями династий Тюдоров и Стюартов.

Цвингли и Кальвин также основывали свои реформы на принципе «sola scriptura», но они отличались от реформ Лютера в нескольких важных аспектах. Они меньше интересовались богословием и были более сосредоточены на политическом преобразовании христианской жизни. Оба они многое позаимствовали у гуманистов, и оба настаивали на необходимости чтения Библии в оригинале. Однако они не одобряли «канон внутри канона», предложенный Лютером. И тот и другой хотели, чтобы их прихожане ознакомились со всем текстом Библии. Богословская семинария Цвингли в Цюрихе опубликовала превосходный комментарий к Библии, который распространился по всей Европе, а цюрихский перевод Библии был напечатан ещё до перевода Лютера. Кальвин полагал, что Библия была написана для простых, неграмотных людей и богословы украли её у них. Но он осознавал, что простые люди нуждаются в руководстве. Проповедники должны в совершенстве знать толкования раввинов и отцов церкви и быть знакомы с современным учением. Они должны всегда рассматривать отрывок из Библии в его оригинальном контексте, но в то же время — уметь соотнести Священное Писание с повседневными нуждами своей паствы.