Однажды - Джеймс Херберт

Сэр Рассел Блит лежал, опираясь на гору подушек, руки его покоилась поверх простыни, удивительно тонкие запястья и длинные искривленные кисти выступали из рукавов белой пижамы. Трубки и провода электрокардиографа и внутривенной капельницы торчали из его тела, как тощие отмирающие органы, а выпуклость у бедра под простынями указывала на то, что прооперированный кишечник заканчивался искусственным анусом, к которому присоединялся пластиковый мешок. Непривычное зрелище представляли четыре прочных резных столба кровати, не державшие на себе полога, верхняя перекладина была открыта, как будто любые занавеси намеренно сняли. Том предполагал, что сэр Рассел распорядился убрать драпировки, чтобы ничто не мешало ему любоваться видом за окнами, равно как и не помещало его в закрытое пространство. Комната производила впечатление удивительно светлой, и, кроме ложа больного, медицинской каталки и запаха телесного распада, ничто не выдавало ее нынешнего предназначения — интенсивного медицинского ухода за смертельно больным человеком.

Трудно было оторвать взгляд от хрупкой фигуры в постели, и, когда Хьюго двинулся вперед, Том пошел за ним. Когда они приблизились, молодой человек увидел прозрачную пластиковую кислородную маску, закрывавшую нижнюю часть лица больного, а затем трубку, которая тянулась от нее к хромированному цилиндру на подставке с колесиками между кроватью и медицинской каталкой. Он сумел разглядеть слабое вздымание груди сэра Рассела, когда старик втягивал чистый воздух.

— Отец? — услышал Том голос приятеля. — Отец, ты не спишь? Посмотри, кого я привел повидаться с тобой...

Хьюго остановился у постели и взглянул на Тома.

— Я думаю, он спит.

Внезапно оба мужчины услышали тихий звук, изданный сэром Расселом, — бормотание или просто хрип, вырвавшийся из старческого, пересохшего горла. Хьюго быстро наклонился вперед, вглядываясь в лицо отца.

— Ты не спишь? — повторил он. — Посмотри, друг приехал навестить тебя, ты давно его не видел. — Он сделал жест Тому, чтобы тот подошел поближе, затем уступил ему место.

Прижав ноги к кровати, Киндред наклонился над пугающе худой фигурой и чуть не отпрянул назад от сладковатого болезненного аромата. Но больше всего его потряс вид сэра Рассела, поскольку, хоть молодой человек и готовил себя к худшему, при ближайшем рассмотрении реальность оказалась еще тяжелее того, что он ожидал.

Хозяин Замка Брейкен и всего обширного поместья превратился в сморщенную развалину: его тело выглядело болезненно истощенным, крапчатый череп — почти лысым, если не считать нескольких длинных белых прядей. Кожа и губы имели пугающий синеватый оттенок, все линии и морщины высохшего лица углубились, превратившись в неправдоподобно увеличенные впадины. Тяжелые мешки под полузакрытыми глазами казались слоистыми складками отбеленного латекса, бледные зрачки над ними — вернее, та их часть, которая виднелась в щелочку между полусомкнутыми веками, — словно плавали в жидком кремовом веществе; они слегка дернулись, когда Том наклонился ниже, но он не знал, была ли это просто реакция на его тень, на изменение света, или все-таки через влажный туман глаза уловили присутствие нового человека Тому показалось — или он это вообразил? — что во взоре старика мелькнула слабая искорка узнавания.

— Сэр Рассел, — сказал он почти шепотом, — это я, Том. Том Киндред.

Иссохшая голова слегка вздрогнула, как будто больной пытался повернуться к нему, и на несколько коротких мгновений взгляд сосредоточился, молодому человеку показалось, что в нем промелькнуло не просто узнавание, но и какое-то чувство. Может быть, радость, но она была слишком далеко запрятана, слишком затуманена слабостью и наркотиками, чтобы сказать наверняка. Одна из скелетообразных рук сэра Рассела дрогнула, затем поднялась на дюйм, не более; слабые холодные пальцы сомкнулись вокруг запястья Тома, и он ощутил стыд за свое желание отдернуть руку. Каким-то образом этот... это существо, лежащее в кровати, перестало быть мужчиной, активным, полным жизни человеком, которого он когда-то знал. Тот человек видоизменился, превратившись в сморщенную развалину: кожа, кости да зловонная плоть.

«О Боже, прости меня!..»

Холодные пальцы разжались. Глаза плотно закрылись, как будто желая отгородиться от увиденного во взгляде Тома. Больной и одурманенный наркотиками, сэр Рассел сумел почувствовать отвращение молодого человека. Сейчас Киндред ненавидел себя, поэтому он снова взял старческую руку и осторожно сжал ее, извиняясь за невольную жестокость своей реакции.

Но глаза больного остались закрытыми, и Том в отчаянии увидел одинокую слезу, просочившуюся из-под угла левого века сэра Рассела Она выкатилась и сползла в редкие седые волосы на виске, и эта слабая, едва различимая капля влаги заставила Тома еще глубже устыдиться себя самого.

Он выпрямился и оглянулся на Хьюго, во взгляде читался вопрос, как будто он молил сказать, что ему теперь делать. Друг на секунду смутился и пожал плечами, затем слегка встряхнул головой.

— Сомневаюсь, что он заметил твое появление, дружище, — сказал Хьюго, как будто пытаясь утешить его. — Он в таком состоянии почти все время. Я уверен, он даже не слышит нас, Том.

Том вглядывался в истощенное, мертвенно-бледное лицо сэра Рассела до тех пор, пока Хьюго, слегка откашлявшись, не сказал:

— Лучше пойдем, а? Пусть он отдыхает.

— Неужели для него больше ничего нельзя сделать? — спросил молодой человек почти умоляющим голосом.

— Сделано все возможное. У отца лучшие консультанты, лечение и уход, но все это уже бесполезно. Мы можем считать, что медицина сделала гигантские шаги вперед, но это не так. Спроси любого честного практикующего терапевта или хирурга, и они скажут тебе, что в половине случаев их образование только дает возможность о чем-то догадываться. Мысль, конечно, не слишком утешительная, но, к сожалению, верная. Теперь давай оставим его.

Том нехотя кивнул. Он надеялся поговорить с сэром Расселом, высказать свою благодарность за опеку, которую он ощущал все эти годы, возможно, даже спросить, какая ему нужна теперь помощь. В основном он хотел, чтобы бывший опекун знал о его присутствии, о том, что молодой человек беспокоится о его состоянии и готов остаться и ухаживать за ним, сделать все, чтобы облегчить ему боль. Киндред всегда боялся хозяина Замка, остатки привычного страха сохранились даже сейчас, несмотря на то что от старика осталась только оболочка того, прежнего, полного сил мужчины; но теперь пришла очередь Тома оказать всю поддержку, на которую он способен. Бетан хотела бы от него именно этого.