Искатель, 2013 № 03 - Анатолий Галкин

Ганин, затаив дыхание, слушал эту тираду и задыхался от восторга. Голос был мягкий, певучий, музыкальный, он не говорил — он пел, и это пение, казалось, можно было слушать бесконечно…

— Не буду утаивать от тебя — это Я повелел Моей дочери привести тебя к себе, на этот праздник. Не утаю и причин, почему Я так поступил… — Солнцеокий мужчина театрально выдержал паузу и гневно сверкнул своими очами. — В нижних мирах ходят страшные сказки обо Мне. Меня якобы называют «сатаной», «князем тьмы», «падшим духом»… В общем-то, Мне все равно, что обо Мне говорят. Как там у людей? «Собака лает — ветер носит!»

Тут же, как по команде, раздался единодушный смех всех гостей, но Властелин поднял палец, и смех прекратился.

— Однако, как обо мне сказано, «Аз есмь Свет и Истина и Жизнь», все-таки не могу не возмутиться, что Истина так грубо попирается… И кем? Людьми, ради которых Я поднял свое оружие, — тут Светоносец поднял свой золотой змееголовый жезл, — против Тирана, Узурпатора, вздумавшего людей поработить!

По залу прокатился гул возмущения и проклятий.

— Да, да, да, как это ни возмутительно, но Я — Свет мира — был замаран грязью и нечистотами, Мое доброе имя и безупречная репутация попраны. Я, всем пожертвовавший ради Человека, его величия и могущества, этим же человеком пренебрежен, Я, давший ему свободу, оплеван, Я… Впрочем, к чему слова? Слова всего лишь звук. Зачем сотрясать воздух, если Истина очевидна? Вот почему Я и призвал тебя, Художник, — чтобы ты, увидев Меня таким, каков Я есть на самом деле, показал смертным, обитающим в нижних мирах, что все, что обо мне говорят, — наглая ложь. Нарисуй мой Портрет, яви свет миру — и пусть Истина будет прославлена, а ложь навеки посрамлена!

— Когда-то, давным-давно, Истина уже царила на грешной земле. Нам, бессмертным богам, благодарное человечество ставило прекраснейшие статуи, рисовало картины, фрески, высекало из мрамора барельефы. Нам воздвигали храмы, целые пирамиды, где благочестивые смертные воскуряли нам фимиам. Но ныне все это забыто! Нас оболгали наши завистники, враги, наше имя смешано с грязью! Но Я все же непоколебимо верю, что когда-нибудь — и очень скоро — все переменится и Истина вновь восторжествует!

Опять, как по команде, раздались крики восторга, но вот указательный палец вновь поднят, и они тут же прекратились.

— Нарисуй Мой портрет, Художник, и Я щедро награжу тебя, ибо для просвещения заблудших овец Моих и торжества Истины Мне ничего не жалко. Я причислю тебя к лику бессмертных, и ты будешь сидеть, как любимейший сын Мой, одесную Меня. Я отдам тебе в жены мою единственную дочь, прекрасней которой нет никого ни в одном из бесчисленных миров видимых и невидимых Вселенных, и семя твое будет благословенно на века! Нарисуй — и ты станешь Моим другом, Моим братом, Моим сотрапезником — вовеки веков!

Тут солнцеокий ударил жезлом о ступеньку трона, рубиновые глаза кобры вспыхнули кроваво-красным светом, и она, как живая, зашипела.

Воцарилась тишина. Все гости напряженно уставились на Ганина, равно как и сам Люцифер. Ганин же молчал. На его лице отразились следы острейшей душевной борьбы и страданий, происходивших в глубинах его сердца. Наконец пелену всеобщего безмолвия прорезал его громкий голос:

— Я напишу твой портрет, Люцифер, но только с одним условием…

— Назови свою цену, друг! — произнес Солнцеокий, удовлетворенно улыбнувшись.

— Пусть рука твоей дочери отныне не дерзает прикасаться к моей возлюбленной невесте, Снежане Вельской, которую она колдовски усыпила и облик которой украла, и пусть она даст мне свободу и более не отягощает меня своим присутствием!

Воцарилась гробовая тишина. Даже музыка стихла, умолкли попугаи с мартышками и канарейками. Было слышно лишь, как позвякивают ножны шпаг на перевязях и шелестят складки тысяч платьев, как трещат фитильки свечей.

А Ганин между тем резко повернулся в сторону мнимой Снежаны и торжествующе и дерзко посмотрел на нее — мол, ну что, «судьба» моя, какой я тебе вызов бросил! А лже-Снежана зашипела было, как рассерженная кошка, но Солнцеокий, грозно сдвинув брови, пронзил дочь своим огненным взглядом. Та присела, покорно склонив свою золотоволосую головку в глубоком и смиренном поклоне.

— Эта просьба уже удовлетворена. Отныне ты свободен! Но Я считаю, что это слишком малая награда для тебя. Посему Я дам тебе и то, чего ты от Меня не просил: ты будешь сказочно богат, ты будешь велик, как царь, ты будешь сидеть рядом со Мной, ты будешь Моим придворным Художником — как только закончишь Мой Портрет. Такова Моя Святейшая Воля! — И он стукнул своим жезлом об пол ВОСЕМЬ раз, и все собрание, вместе со лже-Снежаной, хором воскликнуло:

— Да будет!

ДЕВЯТЬ…

Снежана очнулась с неясным ощущением тревоги в груди. Почему-то хотелось плакать, но слез не было. Она встала с кровати и огляделась по сторонам. В погруженной во тьму комнате определить, где, собственно, она находится, Снежана не могла. Она тщательно осмотрела себя — на ней была надета полосатая хлопчатобумажная пижама.

Память возвращалась к ней толчками. Смутные обрывки, лоскутки воспоминаний, причудливо переплетались в голове, как стеклышки калейдоскопа, и составить из них целостную картину было невероятно сложной задачей. Ганин… Поместье… Развлечения… Портрет… Да, портрет!

«Но что со мной было? Где этот чертов портрет? Где Ганин? Где я?»

До ее слуха донеслись мерные звуки тяжелого дыхания. Они показались ей смутно знакомыми. Снежана пошла на источник этих звуков. В это время из-за тучи выглянула луна, и дорожка серебристого света протянулась прямо до стены в противоположной части комнаты.

«Мама! Боже мой, да что ж ты тут делаешь?!» — едва не вскрикнув, подумала Снежана, но в последний момент осеклась — решила не будить спящую на раскладушке женщину. Ей вдруг нестерпимо захотелось покинуть это место, сию же секунду куда-то убежать… Но куда? И зачем? Снежана не могла даже самой себе ответить на эти вопросы — голову заполнял какой-то туман, отчего ни одной дельной мысли в ней не возникало. И лишь когда она, нервно теребя ворот пижамы, случайно коснулась какого-то металлического предмета, висевшего у нее на груди, туман совершенно внезапно рассеялся и в голове все прояснилось:

«Ганин! Леша Ганин! Он в опасности! Немедленно! В поместье!»

Она резко рванула ручку двери на себя и прямо в пижаме и тапочках выбежала наружу.

Белые стены коридора, гудение ламп дневного света, тихое посапывание за столом с включенной настольной лампой женщины в медицинском халате, металлический столик на колесиках, уставленный ванночками со шприцами и различными бутылочками, плакаты на стенах, наглядно инструктировавшие своих читателей, что необходимо делать при ожогах, отравлении или укусе клещей, стойкий запах каких-то лекарств…

«Значит, я в больнице», — подумала Снежана, впрочем, ничуть этому не удивившись, и быстро направилась было к выходу, но входная дверь оказалась запертой на ключ.

«Черт!» — мысленно выругалась Снежана и прикусила губку. Конечно, можно было бы разбудить дежурную медсестру или маму, но почему-то ей не хотелось этого делать. Вряд ли больную отпустят без выписки, среди ночи, а между тем Леша, возможно, и не доживет до утра! Ведь этот проклятый портрет, а точнее, его ужасная хозяйка, способны на все — это Снежана знала теперь по собственному опыту, а потому надо немедленно сообщить Ганину обо всем и прямо сейчас увести его любым способом из зловещего места!

Снежана поняла, что странный человек, которого она знала-то всего пару дней, стал ей необыкновенно дорог. Ей действительно по-настоящему захотелось, чтобы он жил рядом, захотелось слышать его голос, смотреть, как он рисует свои картины, чувствовать на своей коже его такой пламенный и одновременно такой нежный взгляд, просыпаться с ним в одной кровати, да просто дышать одним воздухом и ходить по одной земле! И сердце ее нестерпимо защемило от мысли, что, возможно, его уже не спасти, что они уже никогда не будут вместе! Взор Снежаны помутнел от слез… Впрочем, это была минутная слабость. Снежана никогда не позволяла себе надолго раскисать. И если жизнь дорогого для нее человека в опасности, то нужно за нее бороться!

Снежана внимательно обследовала длинный и узкий коридор, однако все остальные двери были закрыты тоже на ключ. Тогда она на цыпочках подошла к спящей дежурной сестре. На столе лежал ее мобильный телефон. Снежана взяла его и быстрым шагом отправилась в туалетную комнату, которую она разглядела в другом конце коридора. Там, спрятавшись в кабинке, набрала по памяти номер Рогозина. Он ответил сразу же, будто ожидал ее звонка.

— Это я, Константин Михайлович, извините что поздно… — громким шепотом сказала Снежана, прикрывая рот ладонью.