НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 24 - Кир Булычев

Вроде бы убедительно. Но не для Серова. И как ни странно, не для самого Веснина. Потому он и ворочался на матрасе. То ли гроза уж слишком запаздывала, то ли вообще переоценил он прелести базы — раздражения в Веснине хватило бы на двух мизантропов. «Теоретик! — вспоминал он Серова. — Я и сам знаю, что одного моего героя можно подменить другим. Но в этом-то и есть их сила. Благодаря своей неспециализированности они выживают там, где давно бы накрылась любая белокурая бестия, украшенная шрамами и пылью странствий…»

«Соавтора бы тебе, — вспомнил он больно уколовшие его слова Серова. — Чтобы этот соавтор совал тебя носом в каждую придуманную тобой деталь, в каждый жест придуманных тобой умников. И не физика тебе надо в соавторы, и не математика, вообще не специалиста, а кого-нибудь из тех бедолаг, что годами маются в лаборантах. Уж они-то знают, как жмет башмак, уж они-то знают, как протянуть месяц на сто рублей!»

«Чепуха какая, — подумал Веснин, издали, не без зависти следя за Анфедом, вырывающим гитару у Ванечки. — Анфеда мне что ли в соавторы? Чтобы герои мои исправно терпели крушение в каждом своем начинании?…»

Веснин даже привстал с матраса. «Что-то за этим, конечно, крылось. За случайно подслушанной фразой, за мелькнувшим в окне автобуса необычным профилем всегда есть таинственность, волнующая не меньше, чем петрозаводское чудо или Лох-Несс. В самом деле, чем отличается от всех других женщин Надя? Не тем же, конечно, что обучает олигофренов. Не тем же, что обожает песенки под гитару… Ступает, наверное, как-то не так, смотрит, слушает, чувствует иначе… Надо бы присмотреться… Хотя, с другой стороны, что это даст мне? Разве я вложу Надин жест в поведение пришельца с Трента? Разве может улыбаться, как Надя, умирающий во льдах марсианин?… Не соавтор мне нужен, а отстранение. Иначе все мои пришельцы и говорить и действовать будут как Надя, как Анфед… А это ли ищут в фантастике?… Нет, не прав Серов. Мне не в Анфеда следует всматриваться, а в фотографии звезд. В их странных россыпях, в самой их неимоверной удаленности от нашей животной недолговечности есть нечто надчеловеческое, помогающее найти именно ту деталь, которую никто еще не видел, не мог угадать. И не Серова мне следует помнить, а Максвелла. «Когда мы полагаем, что думаем о Субъекте, мы на самом деле имеем дело с Объектом, прикрытым фальшивым именем». Прав Максвелл. Мое дело срывать фальшивые имена, уходить от всем приевшегося антропоморфизма, искать новое…»

В сущности, веруй Веснин в свою теорию — Серов ему не судья. Но в рассуждениях Веснина, как ни были они логичны, таились (и он чувствовал это) какие-то неведомые просчеты. Линия рассуждений то зашкаливала, уходя в неведомое, неугадываемое, то перла, как порожняк по сухому бесплодному асфальту. И еще… Хотя Веснин и считал (и был в том глубоко убежден), что на людей надо смотреть прежде всего, как на чудо, преследовали его самые невероятные сомнения. «Да, конечно, там впереди, в двадцать четвертом, в двадцать пятом, ну, пусть в двадцать шестом веке исчезнут такие понятия, как ложь, накопительство, сила власти, но не превратится же человек в идеальный кристалл — в счастливый, купающийся в счастье кристалл. Даже в кристалле, если не выращивать его искусственно (а решимся ли мы на искусственное выращивание самих себя?), всегда есть ничтожные включения, искажающие его чистоту. А человек? Вытравит ли он из себя эти включения?… Может, все-таки прав Серов: даже говоря о самом далеком будущем, следует помнить себя и таким, каким ты был век, два, пять столетий назад? Помнить, и по ниточкам распутывать собственную историю… Ах, не собственная она! Ах, это история брата или сестры? Так тем лучше! Пиши, чисти, взрывай! Узнают себя? Перестанут с тобой считаться?… Что ж, тогда еще проще. Отделывайся пресловутым: «Любые совпадения имен и событий являются чистой случайностью». Забудь, что природа создала тебя хирургом, забудь, что цивилизация веками создавала для тебя самые совершенные инструменты. Оставайся, положим, массажистом, пиши о пришельцах с Трента. Это, конечно, верней: никто ведь из нас никогда не заподозрит в себе пришельца…»

Закурив, Веснин хмуро выглянул из палатки. Что за край! Гроза не прольется, ветер не ударит, море не зашумит. Жара и электричество вытопили из воздуха весь кислород. Какая тут, к черту, работа!

И услышал голос Кубыкина.

2

Голос у Кубыкина был замечательный. Редкого безобразия голос — то срывающийся на фальцет, то гудящий как труба, которую (даже не зная, что это такое) называют иерихонской.

— Тама вот, — басом сказал Кубыкин, указывая в сторону речки. — Тама вон она и прошла… Молния… Сперва, как ручеек, текла по-над берегом… Потом в шар свернулась… Как сварка, да? Я бегал- вдруг рыбка всплыла, вдруг лещиков поглушило? Так нет! — голос Кубыкина взвился, утончился. — Ну, ручеек сперва! Как изоляцию пробило! Меня аж затрясло — во, думаю!

Ванечка издали отозвался:

— Как шар, говоришь? А диаметр?

— Ну, это… ну, с метр!

— Анфед! Посчитай! — приказал Ванечка.

— Я уже посчитал, — хохотнул Анфед. — Таких не бывает!

— Слышал? — спросил Ванечка. — Не бывает таких, Кубыкин! Сам Анфед посчитал!

Кубыкин обиделся:

— Это вы от безделья! Есть да спать — это каждый может! — И покраснел, налился предгрозовым раздражением: — Веники! Ломать! По пять штук с каждой палатки! Без веников никого с базы не выпущу!

Конечно, можно было возразить: а зачем веники, если через неделю базу вообще закроют на зиму? Но Кубыкин столь откровенно ждал возражений, что даже Веснин не выдержал. Вылез из палатки, подошел к ребятам:

— Наломаем.

— И вокруг палаток… подмести! — не поверил готовности Веснина Кубыкин. — Вон окурок лежит. А это что? Бумага валяется?

— И ее подберем.

Кубыкин растерялся. В глазах застыло искреннее непонимание:

— А тряпка на кустах? Почему? Снова писать — лес на отдыхе?

— Это вкладыш. Он мой. Я и его уберу.

— Ну, смотри! — нацелил на Веснина толстый палец Кубыкин. — Обещал — сделай!

— Давайте лучше чай пить, — примиряюще позвала Надя.

Была она только в купальнике, но теперь поднялась и накинула на круглые плечи коротенький махровый халатик. Знала — Кубыкин рядом с раздетой женщиной чай пить не станет. А Ванечка будто ждал этого, сразу поднялся и пересел поближе к Веснину. «Неудачников боится, — неприязненно подумал Веснин. — Анфед — типичный неудачник, а неудачники добра не приносят…» Он взглянул на чистенькое, кругленькое личико Ванечки, на его тоненькие усики, ровненькие строчки бровей, и неприязнь его усилилась. «Вот ведь живет человек — статьи пишет, на работе ценится, премии ему выдают, а ведь получается — для себя это все. Пусть и умница он, и автор по-настоящему интересных работ, а вот в воду, как Анфед, не полезет, чтобы рыбой всех угостить, и даже не побежит, как Кубыкин, в деревню — добывать пачку заварки…» И вздохнул: «Это я от грозы. Скорее бы уж разразилась. С ума можно сойти».