Мы - живые - Айн Рэнд

Все, гувернеры, слуги, гости смотрели на Лео тем же взглядом, что и на статую Аполлона, стоявшую в кабинете адмирала, с тем же благоговейным трепетом, с которым созерцали они многовековой мрамор. Лео улыбался, и это служило основанием для немедленного исполнения любого его желания.

В то время, когда его сверстники шепотом пересказывали модные французские рассказы, он изучал Спинозу и Ницше, и декламировал Оскара Уайльда на собраниях Дамского клуба милосердия, основанного его строгой теткой; он доказывал превосходство западной культуры над русской перед важными, седовласыми дипломатами, друзьями его отца, убежденными славянофилами, и приветствовал их иностранным словом «алло». Однажды его послали на исповедь, и церковный священник краснел, выслушивая такие откровения восемнадцатилетнего юноши, какие его преподобие ни разу не слышал за все семьдесят лет.

Лео ненавидел портрет царя в отцовском кабинете и слепую рабскую преданность отца государю. Он посещал тайные собрания молодых революционеров, но когда на одном из них какой-то небритый молодой человек начал говорить о всеобщем братстве и назвал его «товарищем», Лео встал и, насвистывая «Боже, царя храни», ушел.

Первый раз он провел ночь с женщиной в шестнадцать лет. Когда позже он был официально представлен ей в богатой гостиной и наклонился поцеловать руку, лицо его было вежливо-холодным, а се важный муж и не догадывался, какие уроки его прелестная надменная жена давала этому стройному темноволосому мальчику.

После нее было много других. Адмиралу даже один раз пришлось вмешаться и напомнить Лео, что если его еще раз увидят выходящим утром из особняка известной балерины, имя высочайшего покровителя которой упоминалось только шепотом, это может повлиять па его будущую карьеру.

Революция застала старого адмирала с черными очками на уже невидящих глазах и георгиевской лентой в петлице; Лео же встретил ее с медленной, презрительной улыбкой, гордой походкой и хлыстом в руке, который так соответствовал его характеру и который стал теперь бесполезным.

Две недели Киру никто не навещал, и сама она никуда не выходила. Наконец она решила навестить Ирину.

Мария Петровна открыла дверь и как-то испуганно, невнятно поздоровалась, пятясь назад.

Вся семья собралась в столовой вокруг недавно поставленной «буржуйки». Ирина с радостной улыбкой бросилась к двоюродной сестре и расцеловала ее, чего раньше никогда не делала.

— Кира, как я рада, что ты пришла! Я думала, ты больше никогда не захочешь нас видеть!

Кира повернулась в сторону долговязой фигуры, поднявшейся и углу.

— Как ваши дела, дядя Василий? — улыбнувшись, спросила она.

Василий Иванович не ответил, даже не взглянув на Киру, он повернулся и вышел из комнаты.

Ирина вдруг покраснела и закусила губу.

Мария Петровна вертела в руках носовой платок. Маленькая Лея смотрела на Киру из-за спинки стула. Кира оглянулась на закрытую дверь.

— Какие у тебя красивые ботиночки, Кира, — сказала наконец Мария Петровна, хотя она видела их уже много раз. — Должно быть, теплые, а сейчас такие холода!

— Да, — сказала Кира, — на улице совсем все замело.

Лениво шаркая шлепанцами, пришел Виктор. Под его распахнутым банным халатом виднелась пижама. Был уже полдень, но он, видимо, только что проснулся: его нерасчесанные волосы свалялись и свисали со лба на покрасневшие веки.

— Вот это сюрприз! Кира! Как хорошо, что ты пришла! — Он протянул руку, с нарочитой вежливостью поклонился и, задержав ее руку, посмотрел пристальным, чуть ироничным взглядом, словно между ними была какая-то тайна.

— Вот уж не ожидали! Хотя знаешь, тут произошло столько неожиданного.

Он не извинился за свой внешний вид, и даже его походка, казалось, говорила, что появление его в пижаме не должно удивлять Киру.

— Надеюсь, это не товарищ Таганов? О, не удивляйся, в институте все знают друг о друге. Хотя, конечно, полезно иметь такого друга, как он. У него ведь такая должность… И всегда можно обратиться, если кто-то из знакомых окажется в тюрьме.

— Виктор, — сказала Ирина, — ты похож на свинью и ведешь себя по-свински. Иди хотя бы умойся.

— Когда я начну подчиняться твоим приказам, дорогая сестрица, можешь сообщить об этом в газеты.

— Дети, дети, — Мария Петровна беспомощно вздохнула.

— Мне нужно идти, — сказала Кира, — я просто забежала к вам по пути в институт.

— Ну, Кира, останься, — попросила Ирина.

— Нет, мне нужно успеть на лекцию.

— Черт возьми! — воскликнула Ирина. — Им всем хочется узнать, кто он, но они боятся спросить. Кирочка, скажи, как его зовут?

— Лео Коваленский.

— Не сын ли это… — выдохнула Мария Петровна.

— Да, он самый, — сказала Кира.

Когда дверь за Кирой закрылась, Василий Иванович вернулся в столовую. Мария Петровна начала нервно искать пилку для ногтей, избегая его взгляда. Ничего не сказав, он подбросил дров в «буржуйку».

— Папа, что она такого… — начала было Ирина.

— Мы не будем этого обсуждать, Ирина, — оборвал он ее.

— Весь мир перевернулся, — сказала Мария Петровна и закашлялась.

Виктор понимающе взглянул на отца. Но Василий Иванович не ответил ему; он демонстративно отвернулся и ушел. Уже несколько недель он избегал Виктора.

Маленькая Ася заползла в угол за буфет, тихо и беспомощно сопя.

— Ася, подойди ко мне, — приказал Василий Иванович.

Она медленно, покорно подошла к нему, смотря на кончик своего носа и вытирая его воротником.

— Ася, почему у тебя всегда такие плохие отметки? — спросил он ее.

Ася ничего не отвечала, лишь сопела.

— Ну что опять произошло с арифметикой?

— Это все тракторы.

— Что, что?

— Тракторы. Я не смогла решить задачу про них.

— Какую еще задачу?

— В Сельскосоюзе было двенадцать тракторов и их разделили па шесть бедных деревень. Сколько досталось каждой деревне?

— Ну, сколько будет двенадцать разделить на шесть?

Ася, сопя, уставилась на кончик носа.

— В твоем возрасте Ирина была первой ученицей в классе, — огорченно сказал Василий Иванович и отвернулся.

Ася убежала и спряталась за спинкой кресла Марии Петровны.

Василий Иванович вышел из комнаты. Виктор пошел вслед за ним на кухню. Но Василий Иванович не обратил на него ни малейшего внимания, хотя и слышал его шаги. В кухне было темно. Окно было разбито, и его пришлось закрыть куском картона. Три длинные полоски света лежали на полу, соседствуя с длинными трещинами. Под раковиной лежали сваленные в кучу рубашки Василия Ивановича. Он медленно нагнулся и запихал их в медный газ, в который затем налил воды. Взяв кусок синеватого мыла, он медленно и неумело начал стирать. Содержать прислугу они больше не могли, а Мария Петровна была очень слаба и не могла заниматься домашними делами.

— В чем дело, папа? — спросил Виктор.

— Ты сам знаешь, — не повернувшись, ответил Василий Иванович.

— Но отец! Я правда не знаю! Что я такого сделал? — почти срываясь на крик, спросил Виктор.

— Ты видел эту девушку?

— Киру? Да. Ну и что?

— Я думал, что могу доверять ей, как самому себе, но революция сломала ее, испортила. И ты — на очереди.

— Но отец…

— В мое время не считалось женской добродетелью ложиться в постель с первым встречным.

— Но Кира же…

— Может быть, я несколько старомоден. Я таким рожден и таким умру. Но вы, молодежь, успеваете сгнить до того, как созреете. Социализм. Коммунизм. Марксизм. И к черту достоинство и честь!

— Но отец, я…

— Ты… Тебя они сломают иначе. Ты думаешь, я не вижу? Что за друзья приходили к тебе на этой неделе?.. А со вчерашней вечеринки ты вернулся домой пол утро.

— Но ты же ничего не имеешь против небольшой вечеринки?

— Кто там был?

— Несколько очаровательных девушек.

— Не сомневаюсь. А еще?

— Ну… еще пара коммунистов, — ответил Виктор, смахивая пылинку с рукава.

Василий Иванович промолчал.

— Ну, давай мыслить шире, отец. То, что я с ними немного выпил, не повредило мне, а в будущем, наоборот, может здорово помочь.

— Есть вещи, которые ни за что нельзя предавать, — голос Василия Ивановича был звучен и тверд как у пророка; пузыри булькали под его руками в холодной воде.

Виктор весело рассмеялся и обнял отца за сильные, мускулистые плечи:

— Ну будет тебе, отец, мы ведь отлично понимаем друг друга. Ты же не хочешь, чтобы я пал духом и сидел сложа руки, только потому, что сейчас у власти они? Я хочу победить их, играя в их же собственную игру. Дипломатия — вот лучшая философия наших дней. Сейчас наступило время дипломатии, ты ведь не станешь с этим спорить? Но ты знаешь меня. Играя, и не дам затянуть себя в это всерьез. Ведь я все еще — дворянин.