Русские научные экспедиции в Трапезунд (1916, 1917 гг.) - Анна Георгиевна Цыпкина

К. Романов ответили, что утверждение оценки чертежей Бакланова по обмерам его трапезундских церквей возможно лишь после осмотра всех материалов, собранных автором, особой компетентной Комиссией»[590]. Непременный секретарь Академии[591] доложил, что ни обмеры памятников Трапезунда, ни акварельные копии с фресок, «сделанные академическою экспедицией, в Академию не поступали до сих пор». Это все происходило на заседании 29/16 мая от 1918 г.[592], и других, более оптимистичных сведений у нас пока нет.

Однако фотографий интерьера и акварелей с внешними видами дворцовой башни в архиве достаточно. Некоторые даже ненапечатанные фотографии (или те, отпечатки которых оказались потеряны) недавно удалось обнаружить среди негативов экспедиции (СПбФ АРАН. Ф. 169. Оп. 1. Д. 20, 9). Несколько удобных ракурсов (западная стена цитадели с наименьшим искажением перспективы – рис. 5С, человек на лестнице – рис. 13С, сама лестница и виды с нескольких сторон) позволяют достаточно точно определить ее размер (на момент экспедиции) и указать, что башня была выше 13 м (от поверхности земли внутри акрополя), но была не более 21 м (естественно, сама крепость находилась на возвышении), а также примерный размер нижнего помещения дворцовой башни римского времени (не менее 8 метров в диаметре). Оценить это позволяют фотографии, сделанные Ф. Μ. Морозовым[593]. В 1917 г. там была устроена покойницкая. Есть и часть фотографий нижней постройки дворцовой церкви римского времени.

По этим фотографиям (рис. 15-17С) вполне возможно представить, что диаметр нижней части дворцовой башни был не менее 8 м без толщины стен. В СПбФ АРАН сохранилась фотография экспедиции, на которой более подробно изображена правая часть левой фотографии.

По свидетельству Энтони Брайера, данная часть была разрушена в 1944 г. после землетрясения[594]. Как писал Ф. И. Успенский, эта башня изначально была приспособлена к военным нуждам и лишь потом переделана в дворцовую церковь с изображением Св. Евгения[595]. Оно тоже сохранилось в архивах экспедиции (сфотографированная как в полностью раскрытом состоянии, так и в полуочищенном от турецкой штукатурки состоянии).

Одной из самых важных для руководителя экспедиции забот был поиск изображения покровителя города – Св. Евгения. На его поиск Ф. И. Успенский потратил достаточно много времени. В дворцовой церкви оно сохранилось лучше всего. Основываясь на некоторых изображениях трапезундских монет[596] (например, рис. 20С), можно сделать предварительное замечание о том, что его изображение в дворцовой церкви было вполне традиционным. На плане из книги митрополита трапезундского Хрисанфа (1933 г.) почему-то обозначены только ворота, дворцовой башни как будто нет. Почему-то он не указывает на ее расположение (рис. 138 указанной книги)[597]. На месте дворцовой церкви на его плане значатся «закрытые ворота», и больше нет других обозначений, хотя Ф. Μ. Морозов указывает на то, что он знал о нахождении там фрески Св. Евгения[598], – соответственно, мог знать или предполагать о наличии постройки.

Вероятно, дворцовая церковь Трапезунда была одним из последних научных занятий Ф. И. Успенского на склоне лет, поскольку неоконченный доклад о ней оказался вложенным в корректуру рукописи «Очерков из истории Трапезундской империи»[599]. Изображение Св. Евгения, сохранившееся в дворцовой церкви (рис. 18, 21, 22-28С), можно назвать каноничным: таким (с жезлом в правой руке, заканчивающимся крестом) его часто можно видеть на трапезундских монетах[600]. На монетах его изображение тесно связано с изображением императора, святой изображался на реверсе – лишний аргумент в пользу того, что в дворцовой церкви должно было быть, в соседстве со Св. Евгением, изображение императора, как и во многих других церквях Трапезунда[601]. В книге Э. Брайера и Д. Винфилда в башне при Св. Софии изображение Св. Евгения было, видимо, не совсем верно дополнено прорисовкой: верх жезла в руках Евгения, скорее всего, должен был увенчиваться не наконечником копья, а крестом. Помимо изображения Св. Евгения, внимание участников экспедиции и особенно Ф. И. Успенского было занято другой фреской, на которой первоначально академик заметил свв. Константина и Елену, а потом – портрет ктитора: «В изображениях по стенам верхнего отделения башни находится между прочим царственная фигура в орнате и с короной на голове. По ту и другую сторону головного убора значительно потертая надпись в 8 строк, в которой читаются имена непосредственных родоначальников, т. е. отца и деда основателей Трапезундской империи»[602] (рис. 30-31С). Надпись была опубликована как минимум дважды: Ф. И. Успенским и Э. Брайером и Д. Винфилдом[603].

Головной убор этого ктитора (рис. 31С), в котором одно время подозревали царственную особу, – единственная цветная акварель из репродукций фресковой росписи дворцовой церкви, выполненная участниками экспедиции (в данном случае – Н. К. Клуге, как указано в одном из отчетов[604]), которые должны были быть в архиве Трапезундской экспедиции[605]. Для анализа росписи Ф. И. Успенский хранил фотографии короны Св. Иштвана (рис. ЗЗС), который представляет собой «чистый тип византийской императорской стеммы XI в.», – корона была подарена св. Стефану папой Сильвестром II. Сравнив с сохранившимся в архиве изображением, можно предположить, что венец, изображенный в дворцовой церкви, выглядел так же, как одна из частей короны Св. Иштвана (часть собственно с золотыми пластинами)[606]. Цвета, изображенные на акварели и присущие короне Св. Иштвана, позволим себе сказать, одинаковые. Кроме того, в архивном деле в фонде Ф. И. Успенского хранятся фотографии пластин с головного убора Константина Мономаха. Это позволяет сделать предположение, что именно с этими образцами венцов Ф. И. Успенский сравнивал ктиторскую шапку.

Одновременно с этими материалами недавно были обнаружены и черновые записки Ф. И. Успенского – выписки из материалов Η. П. Кондакова о том, что «нельзя с уверенностью решить вопрос о происхождении венцов Карла Великого и Константина Мономаха, а также короны Св. Иштвана»[607]. «Шапка Мономаха не императорская стемма, но она легко может быть кесарским шлемом или почетным золотым шишаком кесаря. Все признают, но как они были первоначально устроены, этим никто не интересовался». Вероятно, с точки зрения Успенского, ктиторский венец может дать разгадку этому сюжету. Кроме того, в этих выписках, сделанных, видимо, из Кондакова, Успенский особо отмечает фразу о том, что только прибавка в виде креста в XII-XIII вв. на Западе означала корону царскую.

Исследование царского венца входило в изначальные планы экспедиции. Еще в докладе Я. И. Смирнова и А. А. Дмитриевского, который, кстати, посетил Трапезунд в 1897 г.[608] (Смирнов там также бывал), в феврале 1916 г. в Русском археологическом обществе указывалось, «что исследования последних лет отчасти уже