Станислав Ростоцкий. Счастье – это когда тебя понимают - Марианна Альбертовна Ростоцкая

Все-таки фраза: «Руководить и отвечать – это каждый дурак сумеет, а вот руководить так, чтобы ни за что не отвечать, – тут с умом надо» – бессмертна.

Зима. Елка стоит в углу, и с нее осыпаются иголочки. Покойников тоже обряжают перед смертью. Скоро мы ее разденем и вынесем, и она умрет. В этом различие. Покойников раздевают бандиты, а елки люди.

Воскресенье, 15 января

Так ведь вот скажешь: у меня с визитом (весьма занимательным) была жена посла СССР в республике Чад, по старым временам засмеешься, а теперь это Лена Козловская. Все равно смешно. «Обслуживание хорошее», – это ее слова.

Были на обеде у Ванды[16]. Было очень вкусно и очень трогательно. Лидка[17] растет и уже стесняется своих зубов. Я говорил. Все норовит прикрыть их губкой.

Только было поразительно грустно. У Ванды везде портреты папы и мамы. И еще она дала мне журнал, в котором написано о папе. Так вдруг стало жалко его. Зачем я с ним спорил. И главное, знал, что спорить не надо, буду жалеть, а все же спорил. И в этом, как ни странно, продолжение жизни.

Понедельник, 16 января

В историю с картиной влез уже и Баринов, и Головня, в кабинете которого мы оказались с утра. Решено устроить премьеру в России на единственной существующей копии. Это, конечно, чтобы заткнуть всем глаза.

Образовалась даже форма ответственного работника – это черный костюм и белая рубашка. Очевидно, для ежеминутной готовности идти к более высокому начальству или на прием.

Умер Глеб Романов. Умер на улице от разрыва сердца. Странная это штука. Помню, как он пришел в институт. Помню, как играл на аккордеоне, подаренном Тито. Как пел в «Зимней сказке»: «Доктора мне не зовите, сына не возвратить». Так оно и получилось.

Вторник, 17 января

В 9 часов смотрели фильм в кинотеатре «Россия», из серьезных людей был только Сухаревич (?). Очень раздражали какие-то бородатые юнцы, которые сидели впереди и все время разговаривали. Копия «Тамани» покраснела. Я шучу, что от стыда за Комитет. Потом загулял Сухаревич. Довольно долго проговорили. Он умный дядька. Смешно ответил Кочетову, когда его выгоняли из «Октября»: «Тот, кто не разделяет вашу точку зрения, – тот враг, а кто выше вас классом – тот классовый враг».

Потом приехал на пленум. Ну что же, и снова Кладо. Сидит красный налитой Романов, который того и гляди лопнет. А разговор все о том же, как на луне. Будто ничего и не говорили до этого.

Среда, 18 января

Понемножку сваливаюсь на дневник. А ведь хотел не этого.

Повез письмо тов. Павлову. Вошел в вестибюль на улице Кирова. Много венков, бюллетень в траурной рамочке. Кто-то помер. Слава богу, не Павлов. А кругом суета чиновников. Движущийся непрерывно лифт. Подчеркнутая простота дощечек… Секретарь сидит за каким-то длинным барьером, и у него совершенно ничего нет на столе. А в комнате рядом помощник, тов. Алинов (?) в голубой рубашке. И, конечно, недовольное выражение лица, и, конечно, впечатление одолжения, и, конечно, позвоните завтра. Деревянные двери и функции вместо людей. А двери как гробы, а ведь за ними неплохие люди. Но с ними невозможно установить контакты.

Четверг, 19 января

Станция обслуживания. «Есть у вас уголочки на двери». «Нет, что вы? И не бывает». «А ребята говорят: “Есть на складе”». «Нет». А через 5 минут они лежат у меня в багажнике. На глазах у всех их сперли, положили, но, конечно, не из идеалистических побуждений. На станции стоял «Мерседес», сделанный по заказу Гитлера.

Вечером «Горит ли Париж?». Разозлился страшно. Вот уж поистине бессмертная комедия «Горе от ума». Но как держится Рене Клеман. С какой уверенностью создателя грандиозного фильма. А мы работаем, работаем и потом как бедные ученики. И приехал-то он на деньги Paramount. А мы рукоплещем. Пол-Европы освободили, а рукоплещем освобождению Парижа. Смех.

Пятница, 20 января

Смотрел «Дневные звезды» Таланкина. Больше всего поразило в картине то, что из нее вырезали. Вся картина со сложным поэтическим ходом на ассоциациях по поводу детоубийства (царевич Дмитрий), дети, проходящие мимо плаката «Родина-мать, спаси», и т. д. И вот главное место, где женщина в лагере теряет в результате ненормальных родов способность рожать, – это место вырезано – побей меня бог. Картина уничтожена. Картины нет. Ощущение сознательного разбоя. Грустно это все, ведь он же делал «за». Даже не скрывал этого. А ему взяли и отрубили необходимейшую часть тела. А вечером смотрел «В городе С.» – доказательство полной импотенции Хейфица.

Суббота, 21 января

Вчера, наконец, появилась бутылка из-под кьянти, которую забрал Галаджев. Я очень радовался, она стояла в прихожей. А сегодня… Я решил ее повесить на старое место. Только начиная эту операцию, я сказал: «Сейчас разобью». Нина попросила оставить. Но я, конечно, полез на табуретку. Я ясно представил себе, как вдеваю в петлю веревочку, окружаю веревочкой трубу и в тот момент, когда буду завязывать, для чего мне придется освободить обе руки, – веревочка выскользнет, и бутылка разобьется. Все произошло абсолютно так, как предполагал. На все понадобились считанные секунды. У меня было состояние какой-то обреченности. Я даже не боролся, и у меня было ощущение, что я не могу ничего сделать, как во сне, когда убегаешь и не можешь бежать.

Воскресенье, 22 января

Бывает вдруг. Вот ведь и воскресенье, и солнце за окном, а в душе вдруг начинает зреть ярость, и непонятно откуда. Очевидно, все-таки от какого-то бессмысленного стучания об стенку головой. И все начинает казаться ненужным и бессмысленным. Так и сегодня было. Пришел с утра (?). Так ничего и не решили. Потом пришли Володя со Светой. Потом поехали справлять день рождения к маме. А потом приехали. Начал разбирать книги и журналы и поругался с Нинкой. Вот уж воистину, чем ты лучше, чем к тебе хуже. Начала раздражать какая-то полная уверенность в собственной правоте и непогрешимости. Захотелось что-то сломать, что-то разрушить, кого-нибудь ударить. Так оно и прошло воскресенье. И на один день осталось меньше жить.

Понедельник, 23 января

– Ты знаешь, она сидела в этой комнате и такая вся какая-то старая, бедная, маленькая. И какая-то нищета во всем. Прямо страшно было. Я ее даже не узнала, – это говорит Фаина Мацкина, бывший комсорг ВГИКа. Я пришел к ней на телевидение договориться о передаче. А она рассказывает мне о Марине Ковалевой