Аберистуит, любовь моя - Малколм Прайс

– Неужели?

– Хладнокровно задавить девушку?

– Это была твоя машина.

– Но меня в ней не было.

– Мы нашли на ней твои отпечатки.

– Еще бы не нашли – это, мать-его, моя машина!

– Что тебе надо?

– Не знаю.

Короткое молчание. Ллиноса явно ошарашила искренность ответа.

Потом он припомнил:

– Ты запер меня в уборной, сволочь!

– Послушай, сейчас это не важно…

– Посмотрим, что ты запоешь, когда я до тебя доберусь!

– Я просто говорю, что это можно обсудить позже, а пока знай одно: я ни при чем.

– Хорошо, Луи, если ты невиновен, почему в ту же ночь удрал из города?

– Это ничего не доказывает.

– Не доказывает, но выглядит паршиво, не так ли?

– Если бы я не сбежал, то уже сидел бы в каталажке.

– Думаешь, когда мы тебя поймаем, ты не сядешь? Я в изнеможении вздохнул:

– Это был не я, Ллинос.

– Слушай, допустим ты ни при чем. Допустим, кто-то взял твою машину и задавил девчонку. Допустим это на секунду. А ты в это время был в безопасности дома в своей постели – тогда зачем уехал из города? Ты бы даже не знал, что ее убили. Узнал бы не раньше, чем мы постучимся к тебе в дверь.

– Я этого не делал, Ллинос, и ты это знаешь.

– У тебя есть алиби?

– Не слишком хорошее.

– Где ты был в указанную ночь?

– В какое время?

– Между одиннадцатью и полуночью.

Я помолчал.

– Ну?

– Я был в Гавани.

– Отличное алиби!

До рези в глазах ясно я увидел, во что вляпался. Все безнадежно.

– Мать-его, Ллинос, да зачем же мне убивать Бьянку?

– А кто же убил?

– Кто-то из шайки Пикеля?

– Зачем?

– Спроси у него.

– Придумай что получше.

– Он в ту ночь был с ней.

– Он с ней был каждую ночь.

– Он кое-что украл у Лавспуна и спрятал. У него этого не должно было быть, но было. Он похвастался Бьянке, и она это украла. Если бы Лавспун узнал, то убил бы Пикеля, поэтому тот признался первым. Друиды схватили и пытали ее, чтобы узнать, что она сделала с украденным. Наверное, перестарались. Слишком сильно избили ее. Она, вероятно, была при смерти. И они подстроили ДТП с участием моей машины. Чтобы убить одним выстрелом двух зайцев.

Я чувствовал – он внимательно слушает. Его беспокоило это убийство. У него, вероятно, хватало улик, чтобы меня посадить. Но в глубине души он знал, что это сделал не я.

– Что она украла?

– Некие важные бумаги, которые принадлежали Лавспуну.

– Бумаги? На что девчонке бумаги? Она и читать едва умела.

– Она сделала это ради меня. Она думала, что они нужны мне.

– Они были тебе нужны?

– Не такой ценой. Бьянка зря впуталась в это дело.

– Что такого особенного в этих бумагах?

– Они могли бы доказать, что мальчишек убил Лавспун.

Повисло молчание. Удалось ли мне его зацепить? Мое сердце слегка ускорило ход.

– Ты знаешь, где эти так называемые бумаги сейчас?

– В общем-то нет.

– Что значит «в общем-то»? Ты висишь на волоске, Луи. Наговорил мне с три короба…

– Слушай, я только знаю, что она спрятала их в печной трубе.

– В какой?

– Слушай, я знаю, что работы много, но если отрядить команду, твои люди могли бы, наверное…

– Луи!

– Что?

– Посмотри на небо.

Я откинулся назад и выглянул в окно. В небе словно кто-то разорвал пуховую подушку.

– Видишь, эти белые холодные штучки?

Несколько секунд я еще прижимал трубку к щеке, а потом положил ее на рычаг.

Снег в июне. Через пять минут в Аберистуите растопят все печи.

Глава 17

Снег шел весь день, но не лежал, а тут же превращался в сопливую серую грязь на мостовых и вскоре растаял. Я слонялся по обезлюдевшему городу до вечера, одетый как ветеран, и вел ветеранскую жизнь, проще говоря – очутился за бортом жизни. Двери всех до единого кафе и баров были для меня закрыты, в конце концов я укрылся в сарае Иа и там среди осликов согрелся. В сумерки я вышел, добрел до южной стороны моста Тревехан и стал под козырьком остановки ждать автобуса. Через полчаса я услышал, как клацают по мокрой мостовой высокие каблуки Мивануи. Поскольку я был одет ветераном, она не удостоила меня взглядом и встала прямо передо мной.

– Мивануи, – прошептал я.

Она меня проигнорировала.

– Мивануи!

Она отошла на другой конец остановки.

– Мивануи, я тебя прошу!

Она оглянулась:

– Оставь-ка меня в покое мистер, усёк?

– Мивануи, это я, Луи.

Она уставилась на меня и едва не поперхнулась.

– Мне нужно с тобой поговорить?

– Не подходи ко мне.

– Думаешь, я тебя обижу?

– Ты так и Бьянке говорил?

Я вздохнул. Выходила какая-то ахинея.

– Мивануи! – взмолился я. – Прошу тебя. Я не убивал Бьянку – в газете напечатали ахинею. Это все Друиды. Я могу доказать…

Она оглянулась – зеленый автобус урчал на светофоре в начале улицы. Горел красный. Желтый электрический свет в салоне казался таким радушным и теплым в промозглом вечернем мраке.

– Это мой автобус.

– Подожди следующего.

– Не могу, я уже опаздываю.

Не в силах сдержать себя, я двинулся на нее с поднятой рукой – хотел коснуться ее плеча. Она, вскинув руки, метнулась назад. И мы оба застыли в соответствующих позах. Она взглянула на меня, и глаза наши встретились.

– Я этого не делал, – сказал я просто.

Она кивнула:

– Побожись!

– Я любил Бьянку. Ты это знаешь.

Она подбежала ко мне, я распахнул объятья.

– Но не так сильно, как меня, правда?

Я прижал ее к себе.

– От тебя пахнет.

– Я знаю.

Она глубоко вздохнула и прильнула щекой к моей груди.

– Забери меня отсюда, Луи.

– Куда?

– Куда угодно.

– О'кей.

Она отстранилась и взглянула мне в лицо:

– Ты серьезно?

– Да.

– Когда мы сможем уехать – сегодня?

Я покачал головой:

– Нет, сегодня – нет.

Светофор перемигнул, и автобус покатил вперед.

– Прошу тебя, Луи, непременно сегодня.

– Несколько дней роли не играют.

– Играют – ой как играют, Луи, если б ты знал.

Подъехал автобус.

– Сейчас же.

– Если я уеду сейчас, меня выследят. Я сяду в тюрьму.

– Мы уедем туда, где нас не найдут.

Я грустно покачал головой:

– Я запер Ллиноса в туалете – Ллинос меня найдет.

Автобус остановился, зашипели двери. Мивануи оторвалась от меня, шагнула к подножке и оглянулась через плечо. Войдя в салон, она закусила губу – горе исказило ее лицо.

Я прошел семь миль до своего трейлера; на берегу между Бортом и Инисласом горел костер, вокруг которого собралась группа ветеранов. Они жарили кроликов и прихлебывали из банок крепкое пиво. Один фальшиво тенькал на гитаре какие-то куплетцы. Я обошел их стороной, не горя желанием встретиться с группой людей, которых не обманет мой маскарад. Но я опоздал – меня окликнули. Я попытался сделать вид, что не расслышал, и продолжал шагать, но один бродяга встал и направился ко мне.

– Эй, дружище, иди поужинай с нами.

Я развернулся на месте кругом, не зная, что делать. Сумею ли я убедить их, что я ветеран? Почти наверняка, нет. Как они отреагируют на самозванца? Посмеются? Или разозлятся? Если разозлятся, то что сделают? На низшей ступеньке общественной лестницы человеку терять, считай, нечего. Проклятье. Солдат подошел ко мне:

– Пошли, перекусишь. За мной обед, помнишь?

– По-моему, ты меня с кем-то путаешь.

Он хохотнул:

– А по-моему – нет. Не каждый день приходится кушать землянику и шварцвальдский вишневый пирог. Особенно в компании знаменитой клубной певицы. – Заметив, как я изменился в лице, он рассмеялся: – Думаешь, будешь расхаживать в таком наряде по округе, а мы и не заметим?

Кролик оказался отличный – как и общество. В нем царили легкая нецеремонность и истинное братство. Вопреки моим ожиданиям, никто не стал первым делом спрашивать, с чего мне вздумалось прикидываться ветераном. Казалось, всем понятно, что я пал жертвой обстоятельств. А эти люди инстинктом чуяли прискорбные обстоятельства. Они чувствовали, что я в беде, и понимали, что не стоит усугублять дело глупыми вопросами. Впервые за несколько недель мне стало хорошо. Мы засиделись допоздна, смакуя горячую сочную мякоть жареного кролика и рассказывая истории: военные, а порой – истории из той, уже невозвратимо далекой для большинства, довоенной жизни. Жизни, отмеченной скукой и обыденностью, о которых нынче они могли только тосковать. До того момента я и понятия не имел, какой чудесной кажется обыденная жизнь тем, кто ее лишен. Восемь лет я был частным сыщиком в Аберистуите, у меня нечасто водились деньги, и редко попадалось мне мало-мальски любопытное дело; и уж конечно, мне не приходилось отбиваться от несметных полчищ красавиц клиенток, хотя Мивануи, насмотревшись телевизора, была убеждена, что таковы мои будни. Каждый день я перешучивался с Соспаном, прохаживался по Набережной, гладил осликов, молча пил с отцом пиво – а таким молчанием, как я вдруг осознал, могли наслаждаться только люди, чьей любви больше не нужны слова. И конечно, я перебрасывался самыми что ни на есть зубодробительными банальностями о погоде с миссис Ллантрисант. И вот я стал изгоем – меня разыскивают за убийство человека, с которым я дружил, и разговор о погоде с миссис Ллантрисант представляется далекой мечтой.