Небо истребителя - Арсений Ворожейкин

…Мне невольно вспомнился май сорок третьего. Тогда наш истребительный авиаполк получил новые самолеты Як-7Б. А вскоре с их крыльев в полете начала слетать обшивка. Причиной «раздевания» стало нарушение заводом технологии работ. Была в этом вина и представителей военной приемки. К нам прибыли заводские рабочие. День и ночь работали они, чтобы исправить дефект. И в Курскую битву мы вступили на исправных, надежных истребителях.

А маршал между тем продолжал:

— Объективнее всего заводы могут проверить знающие люди. Прошу встать участников Первомайского парада на реактивных истребителях.

Из летчиков поднялся один я. Вершинин с удивлением взглянул на своего заместителя по боевой подготовке генерал-лейтенанта Степичева:

— Почему только один? Разве остальные летчики не освоили реактивные машины?

Степичев пояснил:

— Инспекторы не участвовали в параде. А майор Ворожейкин скоро будет переведен к нам. Но почти все летчики, кто выделен для проверки авиазаводов, летали на реактивных самолетах, а инженеры изучали реактивную технику.

— Что значит «почти все»? Выходит, проверять готовность заводов к выпуску реактивных самолетов будут инспекторы, которые сами не работали на них? Это неправильно. Задача инспекторов сложная, нужно вникнуть во всю заводскую жизнь. Недавно начался выпуск бомбардировщиков Ту-4. По дальности полета они не уступают американским. Такие машины мы не собирались делать, но международная обстановка после войны резко изменилась и вынудила форсировать выпуск своих дальних четырехмоторных бомбардировщиков.

Я был включен в группу, которую возглавлял Герой Советского Союза подполковник Щиров Сергей Сергеевич. Среднего роста, плотного сложения, лицо смуглое, полноватое. Черная шапка вьющихся волос придавала его облику что-то цыганское. Говорил он спокойно, но с некоторой властностью. В черных глазах часто проскальзывала какая-то тревога, казалось, он вот-вот сорвется на злой и крикливый тон.

Август стоял жаркий. На вокзале при выходе на перрон я встретился с Щировым и его женой. Она была весьма привлекательная, шеголеватое шелковое платье подчеркивало ее великолепную фигуру.

— Знакомься. Моя жена, — представил ее Щиров.

— Софья Матвеевна, — сказала она с приятной улыбкой и протянула руку.

Пожимая ее мягкую ладонь, я физически ощутил повеявший на меня аромат сирени и невольно подумал, насколько эти духи гармонируют с ее внешностью.

— Везет офицерам, которые имеют таких прекрасных боевых подруг, — сказал я и, чтобы не показаться сентиментальным, сделал ударение на «боевых подругах».

Обычно такая похвала заставляет женщину улыбнуться. Улыбнулась и Софья Матвеевна, но тут же на ее лицо легла тень тяжелой грусти. Силой воли она как бы смахнула с себя эту набежавшую тень, снова мило заулыбалась и скорее утвердительно, чем вопросительно, ответила:

— Но и Сережа такой видный мужчина.

Я никак не мог предположить, что мой комплимент может обидеть такую прелестную женщину, и поспешил сгладить свою восторженность первыми пришедшими на ум словами:

— Конечно, конечно! Вы достойны друг друга!

К моему удивлению, у Сергея Сергеевича при этих моих словах вырвался тяжелый вздох и непонятное мне осуждение:

— Красавица, красавица…

Вид и слова Щирова меня насторожили. Я понял, что невольно коснулся больного места. Видимо, виной всему ее красота. Ведь красота жены не всегда становится счастьем мужа. Может, лестные слова, подобно моим, им уже надоели и только раздражают их? Я хотел было извиниться, но Щиров опередил меня, поспешно обнял жену, заторопился:

— Нам пора садиться.

— Да, да, пора, — согласился я, хотя до отхода поезда оставалось еще минут пятнадцать.

Глядя на статную фигурку одиноко стоящей на перроне женщины, я с острой отчетливостью вспомнил трагедию, происшедшую в годы войны…

На фронте всегда самочувствие лучше, если оружие под рукой, поэтому мы всегда торопились к самолетам. Но на этот раз я застыл, увидев необычную картину: наш аэродром был усыпан одуванчиками. Три девушки — Надя Скребова, Тамара Кочетова и Аня Афанасьева, — служившие в полку авиаспециалистами, сплели из цветов венки и кокетливо любовались собой. Золотистые кольца венков были похожи на сказочные короны, а девушки, одетые в синие комбинезоны, — на прелестных фей. Заслышав мои шаги, они растерялись.

— Ой, товарищ майор, — по-ивановски окая, быстрее всех опомнилась Надя Скребова. — Мы вас и не заметили.

Я хотел сказать, чтобы они сидели, но опоздал. Девушки, как и положено солдатам, стояли в полной форме, держа в руках только что сплетенные венки. На зардевшихся лицах виноватая застенчивость и ожидание. Они, видимо, приготовились выслушать порицание. В этот момент в воздухе родился подозрительный шум. Зловещими крестами к аэродрому приближались черные тени. По конфигурации и маневру нетрудно было догадаться, что это «фоккеры». С приглушенными моторами они пикировали на нашу стоянку. От них отрывались бомбы, которые должны были упасть на середину летного поля. Сзади четверки, вытянувшись в колонну, неслась основная волна фашистских истребителей.

Мы оказались в ловушке. Взлетать нельзя, до щели, вырытой метрах в двадцати от самолета, не успеешь добежать. Прыжок с крыла — и я за насыпью капонира, в неглубокой выемке. Рядом со мной техник Мушкин. От взрывов бомб тяжело охнула и застонала земля. Казалось, раскололось небо, и из него хлынула лавина бомб, снарядов и пуль. Прижавшись ко дну выемки, я смотрел вверх, где один за другим проносились лобастые тела «фоккеров». Рядом с нашим убежищем вспыхнул бензозаправщик.

— Бежим в щель, — кричу Мушкину.

Но в этот момент над нами рассыпались контейнеры с мелкими бомбами. Широко разлетевшись, они черной тучей падали на нас. Жизнь меня приучила не подчиняться смерти и бороться до конца, пока есть силы. Безвыходного положения в небе не бывало, а вот на земле…

Мне хочется уйти в землю и спрятаться в ее глубинах, но она какая-то открытая, твердая и безразличная ко мне. Нет, даже не безразличная — она, словно на ладони, приподняла меня и держит перед бомбами, не давая укрыться. Какое-то оцепеняющее равнодушие и покорность сковали меня. Только мысль, оторванная от тела, продолжала жить. Война — риск. Нет, не только риск, но и верная смерть. И я гляжу на нее. Не в моей власти что-либо сделать. Ни опыт, ни знания, ни воля — ничто не поможет. У меня одна возможность: принять смерть. И я жду. А время словно застыло. Нет солнца, нет неба — есть только чувство конца. Взрывы, огонь, едкий дым…

Отчетливо слышу тишину. Но ведь мертвые не должны слышать. Но я чувствую еще и сильное жжение в правой ноге, хотя мертвые, наверное, ничего не чувствуют. Значит — жив! Рывок — и я на ногах. На западе, за Тернонолем, виднеются уходящие вражеские самолеты. Рядом стоит Дмитрий Мушкин и сверху вниз смотрит на меня. А на земле лежат девушки с венками. Лежат неподвижно, и из-под них выползают алые лепестки. Глаза у девушек спокойные, лица чужие, видны глубокие рваные раны. И тут только доходит до меня, что красными лепестками уходит из девушек жизнь.

Наклоняюсь к Наде Скребовой, но подкашивается правая нога, и я валюсь на бок. Резкая боль. Из голенища сапога через край льется кровь. Я чувствую слабость и безразличие ко всему окружающему. Мушкин, сняв с себя поясной ремень, туго перетягивает мою раненую ногу. Кто-то копошится у меня на груди, показывает металлический осколок от бомбы. Я беру осколок в руки. Он в крови. Откуда же кровь, если на моей груди нет раны?

Несколько дней мы знакомились с заводом, беседовали с рабочими и руководителями. Часто нас, представителей Москвы, засыпали вопросами, в которых звучала тревога за судьбу Родины. Люди возмущались, что их завод не переключился полностью на производство самолетов-истребителей. Рабочие вспоминали визит в США премьера Англии Черчилля, его призывы к американцам начать крестовый поход против СССР. Америка, говорили они, имеет атомные бомбы, а у нас их нет. Может случиться трагедия ужаснее, чем в сорок первом. Однажды ко мне подошел в цехе рабочий:

— У вас, товарищ майор, две Золотые Звезды. Вы с честью прошли через невзгоды войны. Скажите, как солдат солдату, почему наш завод не переключается на выпуск боевых самолетов? Значит, войны в ближайшие годы не предвидится?

Вопрос для меня не был неожиданным. Он волновал всю страну, но никто на него не мог ответить определенно. У всех в памяти была свежа прошедшая война. Народная мудрость гласит: когда войну забывают, начинается новая. А мы ее не просто помнили, мы видели ее следы, восстанавливали разрушенные села, города, заводы. Существовала карточная система на продовольствие и промышленные товары, поэтому пришлось армию резко сократить, а военные заводы перевести на выпуск стиральных машин и пылесосов.